Мало меда

«У нас человек медом торгует в деревне», – рассказывает кто-то то ли в своем блоге, то ли у меня в комментариях (стерлось из памяти, перенес саму реплику говорящего, а где ее прочел, не помню, вот так и нас не запомнят, перенесут только репликой в файл незавершенной личной памяти, ну был там какой-то человек, что-то бормотнул, нам понравилось, а имени-то мы и не запомнили).

Оказывается, чтобы определить, настоящий у тебя мед или просто сахарная подделка, надо взять маленький кусочек черного хлеба и этим медом намазать. («Как будто медом намазано».) Если мед настоящий, то кусочек очень быстро, фактически через несколько минут, превратится в жесткий сухарик. («Вашими бы устами только мед пить».) Это просто мед вытянул из хлеба всю влагу. Поэтому-то его и использовали в древности как средство для мумифицирования. («Чтоб жизнь медом не казалась».) «По этой причине пчел так много в символике древнего мира, – сахарно шепчет безымянный человек в моем сохраненном файле. – Настоящему меду цены нет».

Еще дуют холодные ветры
И наносят утренни морозы.
Только что на проталинах весенних
Показались ранние цветочки.
Как из чудного царства воскового,
Из душистой келейки медовой
Вылетала первая пчелка,
Полетела по ранним цветочкам
О красной весне поразведать:
Скоро ль будет гостья дорогая,
Скоро ли луга позеленеют,
Скоро ль у кудрявой у березы
Распустятся клейкие листочки,
Зацветет черемуха душиста.

Это пушкинское стихотворение, которое при его жизни не печаталось и которое в комментариях к полному собранию часто помечается как набросок, черновик, забракованный незавершенный текст. Но нам тут будет интересна не пчелка. А клейкие листочки. Мы же все помним эти листочки. Не из Пушкина ли они перекочевали сюда?

«Клейкие весенние листочки, голубое небо люблю я, вот что! Тут не ум, не логика, тут нутром, тут чревом любишь, первые свои молодые любишь… Понимаешь ты что-нибудь в моей ахинее, Алешка, аль нет?» – засмеется неожиданно Иван. И в другом месте «Братьев Карамазовых» они опять проткнутся, как всегда бывает у Достоевского (он же тоже бормочет: там бормотнул, тут повторил, все глуше, глуше, в конце уже никто про листочки и не вспомнит): «- А клейкие листочки, а дорогие могилы, а голубое небо, а любимая женщина! Как же ты жить-то будешь? – горестно восклицал Алеша. – С таким адом в груди и в голове разве это возможно?»

Когда-то мне сказал один человек, я потом даже включил его слова в текст, что вокруг поэта (тут можно будет и писателя вспомнить, если он, как Достоевский, с его темнотами, с его повторами, а ведь повторы – это и есть рифма) выстроена вся жизнь человеческого улья. Поэта кормят другие пчелы, пчелы-рабочие, потому что кормить поэта – это их цель и смысл. А пчелы-солдаты еще и охраняют его покой.

Дело в том, что поэт источает своим символическим телом какие-то странные магнетические вибрации. И их нельзя не почувствовать. У него все, как у других людей (те же почки, тот же желудок), но вот того ангельского волоска, который есть у него и на котором держится, «как на молитве, связь улья и неба», у других людей нет.

И за этот волосок они его и защищают, и кормят.

«По ниточке, как по проводу, бежит сигнал, ниточка трепещет, грозит оборваться на критически сильных колебаниях, а поэт ловит сигнал пупком. И сам начинает вибрировать, сокращаться в муках спазмов, и эти колебания приманивают новых пчел. Это небесный мед, которым никогда не насытиться».

«Вкушая, вкусих мало меда и се аз умираю». Общеизвестный эпиграф к поэме Лермонтова «Мцыри», оказывается, не был первым. Сперва Лермонтов хотел использовать как эпиграф фразу по-французски On n’a qu’une seul patrie («Отчизна бывает только одна»), но потом взял слова из Библии – из Первой Книги Царств. Смотрите, как наматывается этот клубок, как распускается свитер текста. А все началось с безымянного человека, который торгует в деревне медом.

Но мне еще одна вещь не дает покоя. Я написал в самом начале «бормотнул». Какое хорошее слово. Наверное, и нет его в словарях.

Посмотрел: нет, есть.
«- Палками не бить! – единственный раз сурово, сквозь стиснутые зубы, бормотнул Давыдов и выхватил из рук какой-то бабенки сухой вербовый колышек, хряпнул его об колено». Шолохов, «Поднятая целина».

Скорее всего, уже и не изучают в школе. А мы раньше проходили. Время бормотнуло что-то про себя, скушало мало меда и забыло шолоховскую целину.

Дмитрий ВОДЕННИКОВ, поэт, эссеист