На чтение: ≈ 17 мин.Школьников нужно учить читать фундаментальные вещи
Поэт и прозаик Максим Замшев возглавляет «Литературную газету» с 2017 года, и многие отмечают, что издание при нем обрело либеральное лицо, а также расширился диапазон авторов. Сам Замшев признается, что испытывает восторг от появления каждого номера газеты и считает это появление таинством и шаманством, а свою миссию видит не только во всестороннем освещении литературного пространства, но и в помощи тем, кто незаслуженно обижен. В эксклюзивном интервью «УГ» писатель рассказал о сложностях общения с президентом на тему литературы, о любимых поэтах и взглядах на педагогику, а также о том, чем может быть полезен школьникам его новый роман «Концертмейстер».
– Максим, недавно вы вошли в Совет при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека. Что входит в ваши обязанности?
– Совет создан для того, чтобы акцентировать внимание президента на тех вопросах, где нарушаются права человека и происходят несуразицы в сфере развития гражданского общества. Многие люди в рамках совета пытаются поднять вопросы «Нового величия», дела «Сети», Кирилла Серебренникова, но это не моя компетенция, и, конечно, в силу моей специфики – я не юрист, не адвокат – я пытаюсь брать темы, связанные с литературой. Весь прошлый год мы бились за судьбу толстых журналов. Мы в газете обозреваем сейчас и «Знамя», и «Наш современник», и «Москву», и «Звезду», когда выходил «Октябрь», обозревали и его. Там собраны очень интересные тексты, не все из которых доходят до широкого читателя. Перед президентом мы пытаемся поставить вопрос об их дальнейшей судьбе, нашу комиссию возглавляет Сокуров. Какие-то наметки были, и Совет по русскому языку тоже подключился к этой теме, но потом, не знаю что, пандемия ли или что-то иное помешало, но, скажу честно, пока до этого итога, который был близок, – выделения крупной суммы от государства на развитие толстых журналов – дело не дошло. А так, если нарушаются права писателей, то я всегда готов подключиться. Но, к сожалению, писатели зачастую люди настолько невидимые властью – не ненавидимые, а невидимые, – что прав у них особо нет, и никто эти права поэтому не нарушает. В декабре будет новая встреча с президентом, и я буду думать, какой вопрос перед ним поставить: возможно, связанный с писательскими союзами, возможно, вопрос о возвращении профессии писателя в перечень основных профессий, кстати, гораздо более сложный вопрос, чем может показаться. Литература у нас находится в худшем положении из всех искусств в смысле государственной поддержки: все раздроблено, все друг друга ненавидят, собраться не могут и не соберутся никогда, полагая, что все идеи о новом общем союзе утопические. Прежде, при СССР, была большая идеологическая надстройка. Сейчас идеологию никто осуществлять не будет. Поэтому интересно создать нечто вроде аналога cоветского Всесоюзного бюро пропаганды, которое занималось бы продвижением интересов писателей в разных регионах страны. Если создать такой конвейер под эгидой государства, то было бы очень круто. Я высказываю такую идею, но на меня смотрят немножко как на сумасшедшего. В доме Ростовых можно было бы сделать офис, вот приходит писатель, его спрашивают: «Куда хочешь поехать? Тебя ждут такие-то и такие-то библиотеки». Покупают ему билет, он едет и выступает. Ну разве это плохо? Есть знаменитые писатели, которым это не нужно, они и так выступают, но многим это бы очень помогло. Возможно, эта задача видится государству не самой актуальной, но на самом деле она очень актуальная.
– Жаль, что пока не удается воплотить в жизнь эту идею.
– Эту пока нет, но очень верю, что к разговору о толстых журналах удастся вернуться, как только пандемическая суета пройдет и экономика начнет восстанавливаться. Потому что, если мы не спасем толстые журналы, это будет очень плохо. Можно бесконечно говорить, что у них нет читателя и они никому не нужны, но все это неправда. На форумах молодых писателей в Липках нет отбоя: если толстые журналы никому не нужны, почему такое количество людей хотят в них печататься? Надо просто взять и помочь, тупо дать денег.
И второе – надо помочь журналам наладить систему распространения по библиотекам, которых в стране много. Если сделать эти две вещи, то можно спасти журналы от катастрофы, дальнейшее будет зависеть уже от редакторов самих журналов. Не знаю, удастся ли мне решить задачу, и в «Литературной газете» хватает дел, но все, что могу, я сделаю.
– Одна из самых интересных колонок в сегодняшней «ЛГ» – Инны Кабыш про образование…
– Кабыш ведет эту колонку много лет и говорит об очень многих вещах, которые происходят в мире школьной жизни. Сейчас, если не ошибаюсь, она ушла из школы, но продолжает ее вести. Направленность ее колонки вполне критичная, но при этом Кабыш пишет с большой болью и большой любовью к школе. Это редкий пример, она очень хороший русский поэт и при этом реальный учитель. Ее взгляд мне кажется невероятно умным, интересным и важным, и ее колонку очень хорошо читают.
– Вы рассказали о толстых журналах. Какие из них близки вам самому?
– Мне очень жаль, что перестал выходить «Арион» (популярный поэтический журнал, выходивший с 1994 по 2019 год. – Прим. ред.) с его высоким уровнем поэтической культуры. Лично я очень люблю «Знамя». «Новый мир» местами весьма интересный. Своеобразный, но привносящий необходимую краску «Наш современник». Про «Москву» говорить не буду, печатаюсь там много, вроде бы, говоря о ней, буду сам себя хвалить. «Нижний Новгород», «Урал» – прекрасные журналы. Сейчас у нас завязались очень хорошие отношения с новосибирским журналом «Сибирские огни». Честь и хвала региональным изданиям, которые целиком на местном бюджете, у которых не так много свободы: редактор может поссориться с губернатором, и его снимут.
Но они все равно стараются не быть местными журналами, а печатать широкую палитру материалов. Сейчас у нас роскошное предложение со стороны литературы. Я помню, тридцать лет назад за трехтомник Гумилева душу можно было отдать, теперь приходишь в книжный, и стоит Гумилев во всех видах, и биографии его, и материалы об убийстве… Но проблема в другом: нет спроса.
– А вам удается читать для себя, а не для работы? Недавно мы брали интервью у Ирины Прохоровой, и она ответила, что чтение для удовольствия и чтение профессиональное для нее одно и то же…
– Полностью разделяю эту точку зрения. Жаль только одного: что всего, что хочется, не прочтешь, тем более что еще надо писать. Сейчас я читаю книгу Елены Катишонок «Свет в окне» и получаю удовольствие от этой неспешной прозы. До этого прочитал роман Ксении Букши «Чуров и Чурбанов», очень понравилось, написал об этом в «Литгазете». Считаю выдающимся писателем Павла Крусанова и читаю у него все; мне очень нравится Сергей Кузнецов, на мой взгляд, писатель высочайшей марки. Стараюсь следить и за иностранной литературой: роман «Родина» Фернандо Арамбуру. Из последнего – прочитал роман Дмитрия Захарова «Средняя Эдда», не могу сказать, что он очень меня потряс, мне показался он недописанным и непрописанным. Но, с другой стороны, он легкий. А любимые писатели, которых я читаю всегда для души, когда хочется испить чистого русского языка и русского стиля, – это Маканин, Трифонов и Нагибин.
– Вы перечислили только прозу. А из поэтов кто вам симпатичен?
– Мария Ватутина – замечательный поэт. Из классиков для меня очень дорог Леонид Аронзон (1939 – 1970), поэт поколения Бродского, погибший при невыясненных обстоятельствах в горах под Ташкентом, про которого Ольга Седакова сказала, что он был более значим для молодых людей ее поколения, чем Бродский. Невероятного масштаба фигура. «Все лицо: лицо – лицо, // пыль – лицо, слова – лицо, // все – лицо. Его.
Творца. // Только сам Он без лица». Как и Вениамин Блаженный, живший в той же реальности, что Симонов и Щипачев, но писавший совершенно другие стихи – эстетские, тонкие, красивые. «Я поверю, что мертвых хоронят, хоть это нелепо, // Я поверю, что жалкие кости истлеют во мгле, // Но глаза – голубые и карие отблески неба, – // Разве можно поверить, что небо хоронят в земле?..» Потом, кроме Осипа, были еще два Мандельштама – Юрий и Роальд, конечно, они в тени своего знаменитого однофамильца. Живший в Самаре Михаил Анищенко – поэт огромного размаха, с судьбой, словно выписанной по плохому канону – пьянство, нищета… «Я слышу зов, доступный лишь немногим, // Я вижу перст взыскующей дороги. // Я ухожу от мира и людей // В глаза и мысли маленьких детей». Сейчас в Самаре проходит фестиваль его имени. Я дружу с самарскими ребятами, которые его проводят, всегда езжу на этот фестиваль, несмотря на занятость, и ценю их внимание к Анищенко. Хотя у них есть еще Евгений Чепурных, который жив и который тоже высокого уровня поэт. Ну а из любимых классиков – Блок и Георгий Иванов. Возможно, это прозвучит банально, но и тот и другой создают идеальную картину русской поэзии, на мой взгляд. Люблю неожиданные теплые вещи у Брюсова, который считается поэтом холодным, и у Твардовского – совершенно не «василиетеркинские», лирические, очень горькие. Был период, когда мне нравился Борис Поплавский: я понимаю, что его ранняя смерть не позволила ему раскрыться, но есть удивительные по накалу вещи вроде «Черной Мадонны». «И сквозь жар, ночной, священный, адный. // Сквозь лиловый дым, где пел кларнет, // Запорхает белый, беспощадный // Снег, идущий миллионы лет». Что сказать, Россия жива поэзией: как говорил Суворов, «мы отдадим, и у нас еще будет». Но родись такой поэт, как Аронзон или Анищенко, в Финляндии или Швеции, ему бы стояли памятники в каждом дворе, у них есть Сибелиус, так он у них везде. Но у нас такая страна, что мы не всегда бережем свое достояние так, как могли бы. Потом был такой замечательный прозаик, как Федор Колунцев: великолепный стилист, которого сейчас никто не помнит. В «Литературной газете» мы по мере возможности стараемся писать о таких людях, не только о тех, кто жил в Москве и Питере, но и о других, живших в разных городах.
– Отдельное спасибо за упоминание замечательного Леонида Аронзона, как и любимых мной Поплавского, Анищенко и Блаженного. Недавно вышел ваш роман «Концертмейстер», попавший в списки «Ясной Поляны» и премии Фазиля Искандера. Что мог бы взять учитель для уроков внеклассного чтения из книги?
– Я думаю, что на советскую эпоху я постарался посмотреть объективно, без проклятий и искусственного восхваления. Те годы я очень хорошо помню, а что не помню, я спрашивал у своей мамы, не о политической жизни, а о жизни простых людей. Мне кажется – и многие люди это подтверждают, – что я показал это время достаточно объективно: что герои читали, что смотрели, как влюблялись, что довлело над ними и что их волновало… Кроме того, в моем романе нет нецензурной лексики, я не ханжа в этом смысле, но не представляю, при каких обстоятельствах я бы ее использовал. Считаю, что русский язык – это язык литературный, хотя многие люди используют обсценную лексику в разных жанрах. Если говорить о школьниках, я считаю, что их нужно учить читать длинные фундаментальные вещи. Этот навык у нашего народа ушел. В людях нужно выработать ощущение, что книгу стоит дочитывать до конца, что прочитать книгу – очень хорошее дело, которое ты делаешь для себя и для окружающих. Поэтому школьников нужно учить не только тому, как звали какого героя, по большому счету это можно и забыть, а именно пониманию мира традиционных русских романов. Мне кажется, открыть этот мир – это совершенно прекрасно: не связанный с повседневностью или глобализацией… Мир людей, которых школьник еще не знает. И я думаю, что нужно понимать это, составляя школьную программу. Самое главное – не прочесть, а увлечь, всего все равно не перечитаешь.
– А что бы вы сказали о нынешнем поколении школьников?
– На месте школьных учителей я бы задумался о том, что нынешние школьники очень инфантильны по сравнению, например, с моим поколением. В 10-11 лет я задумывался об очень серьезных вещах, и нас учителя не считали за детей, они вели с нами разговоры на уровне взрослых людей, и сейчас, мне кажется, этого в школе не хватает.
Борис КУТЕНКОВ
Выбор читателей
Комментарии