На чтение: ≈ 17 мин.Февраль 2022 года писатель, литературовед и руководитель Creative Writing School Майя Кучерская встретила в США. В тот момент, когда многие ее коллеги уезжали из России, она, напротив, вернулась домой, почувствовав, что именно здесь она нужнее. В Москве Майя Александровна руководит магистерской программой. В прошлом году она также приступила к работе над документальным фильмом о балерине Татьяне Лесковой, правнучке писателя Николая Лескова. Лескова никогда не жила в России, но сохранила крепкую связь с русской культурой и возглавила в Бразилии балетную труппу, которая продолжает традиции русской балетной школы.
– Майя Александровна, именно сейчас, в кризисное для всех нас время, вы готовите фильм о Татьяне Лесковой, правнучке писателя, балерине и эмигрантке. Все вместе это очень символично. Почему тема эмиграции для нашей страны вечно актуальна?
– Потому что русское мифологическое сознание заражено утопизмом. Многим российским правителям так хотелось построить собственный Город Солнца! Для последователей Томмазо Кампанеллы, социалистов и коммунистов в этом городе действительно было много привлекательного: равенство, братство, общая собственность, заодно и общие жены, и работать нужно всего по четыре часа в день. Но, правда, никакой свободы: обеспечивался этот рай довольно жесткими ограничениями, нарушение которых влекло за собой смертную казнь. Краситься, например, было нельзя и на каблуках ходить. Казнить же не вписавшихся в эти сияние и красоту должны были не палачи, а весь народ. Дружно забивать «лишнего члена» камнями и одновременно плакать, что приходится совершать убийство. И ведь почти удавалось такой город построить Ленину, Сталину, но вот незадача! Вечно находились те, кому все это не нравилось. Инакомыслящие. И вот они все что-то зудели… про любовь к каждому человеку, про уважение к чужой свободе. И это, конечно, сильно раздражало. Мудрец во главе Города Солнца всех любит, неужели непонятно? Нет? Ну тогда до свидания. Или на тот, или в Новый Свет.
– Как вы думаете, на какой волне эмиграции мы все-таки остановимся?
– Выросло «непоротое» поколение. Этим молодым людям сейчас по 25-35 лет. Многим из них не хочется ни в какую эмиграцию. Они любят свою страну, желают ей процветания. И мечтают о возможности жить спокойной частной и профессиональной жизнью здесь, в России. Я верю, что однажды они такую жизнь сумеют наладить. И тогда поток эмигрантов ослабнет. А кто-то и вернется. Но пока людям слишком страшно – за себя, своих детей, свое будущее, а кому-то за свое психическое здоровье и за свою совесть. И они уезжают.
– Татьяна Лескова никогда не жила в России. Но вы, рассказывая о ней в медиапространстве, с одной стороны, отмечаете, что она считает себя русской (ходит в православный храм, живет русской культурой), с другой – что она человек из другой, ушедшей эпохи, в том числе языковой. В чем это проявляется? Какие традиции мы утратили?
– Мне кажется, эта история не совсем об утраченных традициях, о феномене идентичности. Татьяна Юрьевна родилась в Париже в русской семье. Мама из аристократической семьи, папа – дипломат и дворянин, внук писателя Николая Лескова. В детстве и юности она говорила с родителями по-русски, впитывала русскую культуру, в доме готовили русскую еду и пели на русском. Но потом начались гастроли, жизнь в других странах. Из ста прожитых лет восемьдесят донна Таня (именно так будет называться наш фильм) с русской культурой уже не соприкасалась так тесно. Но прививки, полученной в детстве, оказалось достаточно! Татьяна Юрьевна до сих пор с удовольствием ест гречку и угощает своих гостей зубровкой. Ездит в русскую церковь. Вот что по-настоящему удивительно. Невозможность оторвать человека от той культурной почвы, которая питала его в детстве. Да, и, конечно, речь у нее невероятная. Слушаешь и оказываешься в прозе Газданова или Набокова. Сейчас так не говорят. Очень ясно, просто, но при этом возвышенно и красиво.
– Судя по фотографиям последних лет, Татьяна Лескова смогла сохранить и духовную, и физическую красоту, дожила до глубокой старости – это привилегия для единиц. Что, на ваш взгляд, отличает людей, которым удается прожить такую цельную жизнь?
– В такой долгой жизни много радостного и необыкновенно любопытного. Ты имел возможность наблюдать, как меняются мир, искусство, мода, люди на протяжении целого века! Татьяна Юрьевна участвовала в балетах тех, о ком сегодня пишут энциклопедии. Она танцевала в постановках последователей Сергея Дягилева Михаила Фокина, Джорджа Баланчина, сотрудничала с Леонидом Мясиным и Рудольфом Нуреевым. Даже далеким от балета людям эти имена известны. Сама возможность общаться с наследницей тех традиций – чудо, невероятность. Я уж не говорю о том, что учила ее балетному искусству Любовь Егорова, танцевавшая в дореволюционном Мариинском театре.
– Прикоснуться к школе Петипа, к Парижу 1920‑х через живую свидетельницу тех лет – подарок. А остались ли в живых коллеги Татьяны Юрьевны?
– На наш вопрос, с кем из ее коллег можно еще поговорить, Татьяна Юрьевна назвала только Пьера Лакотта. Все остальные умерли. Но вот и Пьер Лакотт ушел… К 100 годам ты оказываешься окружен в основном теми, кто годится тебе во внуки и правнуки. Некому сказать: «Помнишь?» Но Татьяна Юрьевна не унывает и просто принимает эту неизбежность. Она вообще человек легкий. Балерина! И живет в современном мире. Пользуется Ватсапом, Интернетом, каждый вечер смотрит по телевизору новости.
– Этот проект создается в том числе за счет средств, полученных от краудфандинга. Сбор средств на культурные инициативы – один из самых сложных, но сейчас вам удалось собрать 800000 рублей, хотя везде писали, что в планах было собрать хотя бы 500 тысяч. Сумма не очень большая для производства картины, но все же видно, что в обществе есть запрос на хорошее документальное кино. Кто главным образом оказал вам поддержку?
– С миру по нитке. В фундаменте нашего бюджета лежит премия «Большая книга». Я получила ее за книгу о Лескове, которая и свела меня с его правнучкой Татьяной Юрьевной. Когда я увидела ее по зуму, поняла, что рассказать всем о ее поразительной судьбе совершенно необходимо. Так вот, премия. Краудфандинг. Огромное спасибо каждому, кто в нас поверил и перевел сколько мог, – моим друзьям, коллегам и совершенно незнакомым мне людям. Без вас наша съемочная группа не смогла бы полететь в Бразилию, где мы все десять дней снимали нон-стоп. И еще нам очень помог Музей театрального и музыкального искусства в Петербурге. Моя бесконечная благодарность его директору Наталье Ивановне Метелице, которая нашла возможность нас поддержать. Признаться, на этом список заканчивается. Список благотворительных фондов, меценатов, продюсеров, известных артистов балета, в общем, тех, к кому мы обращались за помощью, займет несколько страниц. Но пробить эту стену пока не удается. Нам еще можно помочь, обращайтесь! (Ссылка на сбор: https://planeta.ru/campaigns/leskova2023?fbclid=IwAR2K4Jwsvc7PihfFTph-gBWtazWiRLnIAWQzmR5lR3-6AB5olDW8MPm45cs. – Прим. ред.)
– Как вы думаете, когда широкий зритель сможет увидеть картину? На каких площадках она будет доступна?
– Ну давайте мы сначала ее все же сделаем. Материал отснят, но впереди еще сценарий, монтаж, озвучка. Очень надеюсь, что осенью премьера все-таки состоится. На Дягилевском фестивале в Петербурге. После этого будем показывать фильм на самых разных площадках. И я уже точно знаю, что это будет очень красивый фильм. Потому что именно такова наша героиня. Красивая и любящая, внимательная и очень деликатная.
– В одном из интервью вы отметили, что эмиграция отнимает язык и аудиторию. А чем чревата внутренняя эмиграция?
– Внутренняя эмиграция чревата обидой на жизнь. Ощущением, что тебя загнали в угол и ты вынужден сидеть и не высовываться. Но вообще все зависит от установок. Внутренняя эмиграция может быть и проявлением человеческого достоинства. Если ты уходишь в нее из-за нежелания врать, участвовать в том, с чем ты не согласен, она поможет сохранить себя. Ну и физически уцелеть заодно.
– Также хочется попросить вас прокомментировать еще одну вашу цитату: «Как ни странно, еще даже до пандемии меня стало охватывать чувство, что эта наша удивительная жизнь – взять да и поехать на выставку Питера Брейгеля в Вену, провести уик-энд в Европе (а очень многие рядом со мной жили так) – вот-вот кончится. Было ощущение, что Римская империя стоит на пороге разрушения. Было чувство переполненности и перенасыщенности нашей жизни… И меня не покидало предчувствие: не сегодня завтра все это кончится, просто потому что так нельзя». Майя Александровна, объясните, пожалуйста, почему нельзя? Ведь у нас была возможность свободно перемещаться по миру и чувствовать свою причастность к разным культурам.
– Знаете, в молодости я дважды ездила в город Тутаев. Там жил такой старенький священник, отец Павел Груздев. Он был совсем простым человеком, не ученый и не богослов. К тому времени, когда я его узнала, отец Павел уже ничего не видел и едва ходил с двумя палочками. Зрение у него испортилось после пыток светом. Он много лет сидел в лагере за веру, и вот там он подкармливал заключенных, спасал их от голода, ему повезло, он был бесконвойный и мог выходить в лес. Собирал грибы, ягоды и спасал людей от смерти. Так вот, на службе в церкви его вывели в положенный момент на амвон, чтобы он произнес проповедь. И он ее произнес. Эта проповедь состояла из одного слова: «Зажрались!» Все. Сказал и ушел в алтарь…
– Вы ведь сейчас не о нелюбви к открытому миру? Вас сложно заподозрить в этом…
– Нет, конечно. Открытость миру – необходимое условие развития науки и искусств, вообще нормального существования людей. Любая изоляция пагубна и болезненна, потому что ведет к маргинализации, к утрате качества на всех уровнях. Это очевидно. Я говорила в том интервью о другом. Мне чудилось в этой нашей свободной и довольно сладкой жизни какое-то, что ли, самоупоение, чрезмерность, нежелание думать и помнить о самом необходимом. О ценности человеческой жизни, о том, чтобы помогать слабым или тем, кто в этом нуждается. О необходимости любить не только свой обустроенный мир и свою любовь к Брейгелю. Помнить, что в твоей собственной стране миллионы людей не могут себе позволить поехать даже в Петербург.
– Большая часть ваших литературных работ пропитана любовью к Москве. Книга «Ты была совсем другой», переиздание которой только что вышло в АСТ, не стала исключением. Что, на ваш взгляд, отличает Москву от всех других городов мира?
– Это мой родной город. Трудно объяснять, за что любишь маму. Ну, например, это один из самых удобных городов на земле. В большинстве даже самых просвещенных стран и в помине нет МФЦ, еды днем и ночью, такси через пять минут. Здесь чрезвычайно налаженный быт. И знаете, я благодарна всем тем, кто сумел это сделать. В Москве по-прежнему не исчезла культурная жизнь – выставки, спектакли, концерты. Да, изменения есть, да, в афишах пробелы, но и осталось еще немало всего прекрасного. Да и просто я здесь родилась и выросла, понимаете? Нигде на свете нет больше такого запаха асфальта во дворе, когда тополь зацветает. Он возвращает меня в мое детство, возвращает меня ко мне. И это очень помогает еще немножко пожить.
– Вы делитесь секретами писательского мастерства в Creative Writing School и НИУ ВШЭ. Как вы чувствуете, какие сейчас главные темы молодых авторов, что их волнует прежде всего?
– Молодые авторы пишут о том, что волнует сегодня всех. На днях на семинаре в Вышке у нас прошло обсуждение нескольких курсовых рассказов. Два из них про конец света. Третий про насилие, беспомощность и освобождение героя. Поразительным образом все три очень светлые и добрые. Еще год-два назад наши с Мариной Степновой студенты в основном писали о боли, травмах, заполняющем душу отчаянии и внутренней тьме. И вот… Сегодня, в это трагическое время, они начали писать о досягаемости света. О возможности и реальности любви друг к другу, о милосердии. Такая вот неожиданная «работа горя».
Ирина КОРЕЦКАЯ
Досье «УГ»
Майя Кучерская – писатель, профессор Школы филологических наук НИУ ВШЭ. В 2006 году стала лауреатом Бунинской премии, в 2007‑м – Студенческого Букера, в 2021‑м – премии «Большая книга». Публикуется с 1990 года как критик и прозаик. В числе наиболее известных книг – «Тетя Мотя» и «Лесков. Прозеванный гений».
Выбор читателей
Комментарии