Люди и баллы

Продолжение. Начало в №36, 37, 39, 40-49

У сочинений этого типа есть одна интересная особенность. В них порой сбиваются с пути даже самые хорошие ученики по литературе – так, время от времени «мертвое укоризненное лицо жены» подменялось «смертью жены». Но неожиданно чуткими оказываются те, у кого были серьезные проблемы с изучением литературы.

Навсегда я запомнил ответ на вопрос, что объединяет эти минуты, который дала ученица, которая на уроках литературы, мягко говоря, не блистала. И потом на протяжении десятилетий ни разу никто вот так, как она, не написал. А написала она очень короткую фразу: «Лучшие минуты жизни Андрея Болконского – это минуты, когда он как человек становился лучше».

Не могу не рассказать, почему я перестал давать это сочинение. Два эпизода в один и тот же год.

Иду по классу. На одном из столов распечатка из моей книги, в которой дан подробный анализ этого сочинения и процитированы лучшие сочинения за многие годы. Открыты страницы, о которых как раз сейчас пишет этот ученик. Это глупо: не­ужели он думает, что я не узнаю свои собственные страницы? Но главное в другом. Это то, что сейчас называют сменой ориентации.

Другой эпизод куда страшнее. В журнале «Литература в школе» читаю статью учительницы литературы, которая рассказывает о своем опыте прочтения сочинения, не ссылаясь на меня; это как раз меня абсолютно не волнует – для того и пишу, чтобы брали и использовали. Учительница приводит на своем уроке сделанные мною выписки из сочинений учеников, в которых говорится, что объединяет все эти лучшие минуты: «Эти минуты изменили в жизни Андрея Болконского все: его жизненные ценности, его взгляды, его отношение к жизни»; «Эти минуты были переломные, когда он отказывался от чего-то ненужного, старого и приобретал что-то новое, что долго и мучительно искал внутри себя»; «Минуты, когда он отказывался от земной суеты, мелочных желаний, ничтожных интересов»; «Все эти минуты определяют его путь от эгоиста, стремящегося стать Наполеоном, к человеку, который понял: «Надо, чтобы не для меня одного шла моя жизнь». Эти выписки учитель читает как свой текст. Опять же греха в этом нет. Но вот какую тему получают ее ученики для сочинения: «Докажите, что именно эти минуты являются лучшими минутами жизни Андрея Болконского». А вот это уже смена ориентации. Поиск, размышления над текстом не нужны. Остается подбор готовых примеров, аргументов, как их называют в заданиях ЕГЭ. Недаром все пособия по подготовке к ЕГЭ оканчиваются самым главным – ответами на вопросы.

Но пойдем дальше. Итак, виды, формы, типы сочинений по литературе. О двух мы уже сказали.

Анализ стихотворения. На примере стихотворения Твардовского я об этом сочинении рассказывал подробно.

Сравнение стихотворений двух разных поэтов. «Сорокоуст» Есенина и «Бруклинский мост» Маяковского, «Незнакомка» Блока и «Нате!» Маяковского.

Истолкование произведения, отличающееся от того, что мы говорили на уроках. О такой работе по пьесе Горького «На дне» я уже рассказывал.

Необычный, своеобразный, непривычный взгляд на одного из литературных героев. Прочитав роман Тургенева «Отцы и дети», Достоевский написал Тургеневу письмо о романе. Тургенев в ответном письме сказал, что никто так глубоко, полно не понял Базарова, как Достоевский. Письмо Достоевского не сохранилось, однако в «Зимних заметках о летних впечатлениях» Достоевский написал фразу, которая дает возможность понять, как он воспринял Базарова. «Ну и досталось ему за Базарова, беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм».

Я предложил эти слова для размышления в сочинении. Тут ряд вопросов. Почему Базаров воспринят как беспокойный и тоскующий? Почему беспокойство и тоска – признак великого сердца? Как понять, несмотря на весь его нигилизм? Дело в том, что предлог несмотря на имеет противительный смысл: несмотря на дождь, пошел на улицу без зонта. Это трудное сочинение, поэтому, оканчивая работу над романом, я даю на выбор и еще одну тему: «Базаров перед лицом смерти». Естественно, об этих страницах мы ничего не говорили на уроках. На подготовку к сочинению – неделя.

О двух темах скажу особо. В двух старших классах (девятом и десятом или десятом и одиннадцатом) я проводил и по шесть уроков, посвященных современной советской литературе. При этом каждый из учеников и в том и в другом классе писал домашнее сочинение по одному из этих произведений, которые прочитали и все остальные.

Я послал Василю Быкову журнал, в котором рассказывал об уроке по его повести «Обелиск». Там были и сочинения ребят об этой повести. Получил открытку от Быкова: «Спасибо за внимание, журнал и статью, которую я прочитал, как свою собственную. Всегда приятно встретить единомышленника, это теперь не так уж часто встречается, поэтому я издалека жму Вашу руку. Будьте здоровы и счастливы. Спасибо. В.Быков».

А в 1976 году я поехал в Гродно, чтобы встретиться с писателем. Меня предупредили, что Быков хорошо умеет слушать, но сам говорит не­охотно. Он пришел ко мне в гостиницу. Очевидно, вопрос, который я ему тогда задал, завел его. И он говорил, говорил, говорил… Поздно вечером я в первый и последний раз в жизни записал весь наш разговор.

– Зачем приехали?

– Мне, во время войны школьнику, трудно ответить вам, прошедшему войну, то, что я хотел бы спросить. Я боюсь, что слова мои вам покажутся кощунственными и что вы меня не поймете.

– Не бойтесь, пойму.

– Во всех своих книгах вы говорите, что именно во время войны полностью проявляется суть человека и что испытание войной – высшее испытание человека. А вот я много лет работал с человеком безупречной военной биографии, в сорок первом он выходил из окружения, в сорок первом, когда нещедро давали награды, получил свой первый орден, который ему вручал сам Калинин. Он, кстати, ваш однополчанин и, по его словам, переписывается с вами…

– Да, я его хорошо помню.

– Он понимает, что происходит в стране, в народном образовании в частности, но молчит и даже поддакивает начальству.

– И правильно делает.

– Так почему же люди, безупречно мужественные на войне, теперь стали другими? Как это объяснить?

– А очень просто. На войне было за что идти в огонь, рисковать, жертвовать и умирать. А во имя чего теперь? И потом, на фронте человеку на обдумывание поступка даны минуты, а то и секунды. А сейчас – месяцы и долгие годы. Годы трезвого размышления переубедят кого угодно…

Я рассказал Быкову, как за день до того ездил в Хатынь. Там был большой памятник единственному человеку, который остался жив (он весь день был в лесу). Он держал на руках мертвого, сожженного. Наша экскурсионная группа останавливается перед памятником. Меня фотограф просит отойти – я не из их группы (меня подсадили к ним в Минске). Все веселы, счастливы; кто-то обнимает женщину.

Быков слушал, опустив глаза.

Во второй половине дня Быков пришел еще раз – проститься. Мне было пора на самолет в Минск, в тот же день я должен был поездом возвращаться в Москву. Мы уже прощались, когда в номер вошла дежурная, чтобы удостовериться, что я ничего казенного не увезу с собой. Она стала пересчитывать мои полотенца, простыни, наволочки. Быков стоял, низко опустив голову. Ему было стыдно. За что? Он-то тут при чем? Потом, много лет спустя, я прочту, что все люди делятся на тех, кому стыдно, и тех, кому не стыдно.

А в 1983 году я послал Быкову свою книжку «Уроки нравственного прозрения», ту самую, о которой жена Твардовского сказала, что она пахнет «Новым миром». В книге я рассказывал об уроке по «Сотникову» и приводил выписки из ученических сочинений. Только намного позже я понял, почему Быков мне ничего не ответил.

Когда Твардовского отлучили от «Нового мира», он попросил близких ему писателей забрать свои рукописи. У Быкова в «Новом мире» лежал «Сотников». После долгих и мучительных колебаний он повесть оставил в журнале, и она была напечатана. Понятно, что писать мне что-либо о «Сотникове» Быков был не в состоянии. Но я думаю, что он был прав. Если бы он забрал повесть, ее бы никто и нигде не напечатал тогда. А ведь «Сотников» – одна из лучших вещей о войне.

Тогда же я послал эту книгу и писателю Федору Абрамову. В книге речь шла об уроке, посвященном его повестям «Пелагея» и «Алька», и были приведены ученические сочинения. Ответ Абрамова я приведу полностью. Тем более что это письмо одно из самых последних в его жизни – на штампе конверта «03.04.83», а 16 мая 1983 года Абрамов умер.

«Уважаемый Лев Соломонович!

Спасибо пребольшое за «Уроки». Читал и завидовал Вашим ученикам. Нет, нет, в мое время литературу преподавали совсем иначе. А впрочем, где я учился? В провинциальной глуши, где и учителей-то образованных не было, за исключением разве одного-двух человек.

Не все, дорогой Лев Соломонович, меня одинаково убедило в Вашей книге. Кое с чем хотелось бы поспорить. Но ведь это-то и хорошо. Что за книга, если она не вызывает «сопротивления»?

Да, вот еще что меня поразило: широта захвата литературы. Неужели современные школьники столько читают?

От души желаю Вам крепкого здоровья и всего хорошего в Вашей многотрудной, но такой важной и благородной работе.

Ваш Ф.Абрамов.

P.S.Есть ли у вас какие-либо мои сочинения? Мне хотелось бы прислать».

Увы, до книг дело не дошло.

Огромным письмом откликнулся на эту же книгу поэт Владимир Корнилов. Я ограничусь лишь одним местом из него.

«В Вашей книге отдельный человек в центре. Отдельный человек, как гирокомпас, не дает сбиться с курса. Нечто похожее, но грубо и прямолинейно я высказал в недавних, еще не напечатанных стихах.

Перемены

Считали: все дело в строе,
И переменили строй,
И стали беднее втрое
И злее, само собой.

Считали, что дело в цели,
И хоть изменили цель,
Она, как была доселе,
За тридевять земель.

 Считали, что все дело в средствах,
Когда же дошли до средств,
Прибавилось повсеместно
Мошенничества и зверств.

 Меняли шило на мыло
И собственность на права,
А необходимо было
Себя поменять сперва.

К этому стихотворению, не раз в этом убеждался, обращаются и сегодня. Что касается меня, то я считаю, что многие беды преподавания литературы порождены тем, что это самое себя на уроках отсутствует. А на экзаменах за его проявления просто карают.

Меня действительно эти самые себя и я интересуют больше всего. Вот почему я всегда стремлюсь из сочинений своих учеников узнать, что они думают, что чувствуют, чем живут и чем интересуются, к чему стремятся. Увы, мы слишком часто за баллами не видим живых людей. Ведь баллы ничего не говорят нам о том, «как слово наше отзовется» (Тютчев).

Наше в данном случае – это слово писателя и слово учителя. Вот почему я лет тридцать после того, как заканчивали курс русской классической литературы, давал домашнее сочинение на тему «Что меня волнует в русской классической литературе и что оставляет равнодушным». Я уже несколько раз в наших с вами размышлениях обращался к этим сочинениям. Но сейчас хочу рассказать о самом горьком. Хотя то, что я читаю и горькое в сочинениях своих учеников, не может не радовать: значит, говорят то, что думают.

Пять человек в двух классах в 2008 году и десять в трех классах в 2006 году написали, что их ничего не волнует в русской классической литературе. Сразу отмечу – они при этом писали о прочитанных книгах. Сегодня все чаще и чаще переходят и через этот рубеж.

«Я читаю русскую классическую литературу, так как этого требует школьная программа, но никогда по собственному желанию». «В классической литературе нет тем, которые меня волнуют, я читаю классическую литературу без особого интереса». «Это давно минуло, это в большинстве своем та жизнь, которую прожили они». «Я не люблю читать классику и упорно отказываюсь ее читать, потому что там не рассматриваются проблемы современного общества. Классику проходят в школе, а за стенами школы все знания о том или ином произведении выбрасываются. Вне стен школы нас ждут проблемы похуже, чем у Катерины».

И другой мотив: «У писателей-классиков совершенно другая система нравственных координат, которую я не понимаю и не принимаю».

В 2006 году десять человек (пять юношей и пять девушек, то есть более 14% от всех писавших на эту тему) сказали, что в русской классической литературе их ничего не волнует. Приведу выписки из их сочинений – одного юноши и двух девушек. У всех этих одиннадцатиклассников «пять» по литературе, заслуженные пятерки. А одна из них окончила школу с золотой медалью и поступила на математический факультет МГУ. Знания и самосознание часто в школе расходятся, а подготовка к ЕГЭ по литературе и самосознание вообще часто не соприкасаются.

«У сегодняшних молодых людей существует огромное количество проблем, которые их волнуют больше, чем литература, например, как поступить в институт, как найти достойную работу, как добиться определенных высот в нашей стране, не нарушая законы и моральные устои. А что касается развлечения для души, вряд ли кто-нибудь из нас будет читать Достоевского или Толстого и размышлять над философией их произведений. Я убежден, что у нашей молодежи потрясающий склад ума, она может ответить на крайне сложные вопросы, касающиеся философии жизни и моральных ценностей, но причиной этого является не то, что она зачитывалась литературой».

«Меня никогда по-настоящему не интересовала русская классическая литература: «Гроза», «Преступление и наказание», «Бесприданница», «Отцы и дети», «Кому на Руси жить хорошо». Все они о чем-то далеком. Мне хочется очень много сделать, понять, открыть для себя. Эти произведения стоят на месте. Раскольников в первой части убивает старуху, а всю оставшуюся жизнь кается. Весь день в школе разногласия, конфликты, дома хочется отдохнуть, а тут мне надо читать про угрызения совести. Человек, читающий детективы, может себя представить на месте сыщика. А я не могу себя представить на месте Раскольникова. И так проблем много, а тут еще о старухе думать».

«Честно говоря, я не очень люблю русскую классическую литературу. Почему? Да потому что писатели всюду пропагандируют, что люди должны вечно помнить о том, что нет на свете счастья и т. д. (за дверью каждого счастливого человека должен стоять человек с молоточком.) Да, я согласна, что люди должны помогать своим близким. Я, конечно, не хочу показаться эгоисткой, но только знаю, что данный отрезок времени, то есть в XXI веке, каждый человек должен быть сам за себя. И за своих близких. Иначе нельзя! И это не я придумала, я просто все это знаю, да и не раз приходилось испытывать данную проблему на собственном примере.

Возможно, я ничего не понимаю, но, читая русских классиков, заметила, что практически во всех произведениях прослеживается мысль, что человек должен заботиться, переживать за каких-то незнакомых ему людей».

Лев Айзерман

Продолжение следует