Литература

Вырванные страницы

Письмо третье*

Сумятица умов, душевный разброд, смятение сердец не могли не коснуться и школы, не только учеников, но и учителей… Особенно трудно учителям истории и литературы. При изучении послеоктябрьских десятилетий прежде всего.

олее десяти лет назад я подписался на девятитомную “Историю всемирной литературы”. И вот в 1994 году выходит 8-й том, где история всемирной литературы доведена до 1917 года. Том начинается с обращения к читателям главной редакции – восьмым томом издание… завершается. Ждешь привычного ныне аргумента: нет средств. Тем более что издание действительно очень дорогостоящее: в восьмом томе около девяноста печатных листов, работали над историей сотни специалистов.

Но, оказывается, дело в другом: “Кардинальные перемены в общественном сознании сказались на восприятии литературы ХХ века. В последние годы происходит коренная переоценка многих ее явлений. Но этот процесс еще далек от завершения. А для “Истории всемирной литературы” нужны итоговые обобщения, к которым наша научная мысль еще не готова. Для переосмысления этих сложных явлений в настоящее время ведутся дискуссии, обсуждаются альтернативные оценки и подходы. Время должно помочь правильно расставить оценки и определить подлинные художественные ценности”.

Теперь поймите положение учителя литературы. Ведь он не может ждать, когда будут расставлены акценты и определены подлинные художественные ценности. Выходит, ему приходится решать задачи, “к которым наша научная мысль еще не готова”. Да еще по всем темам курса.

И здесь самое главное – выверенность ориентиров, точность компаса, правильность исходных позиций. Увы, в последние годы нередко столь необходимое переосмысление прожитого и пережитого подменяется простой сменой знаков, перекрашиванием черного в белое, а белого – в черное. Постоянно мы сталкиваемся не с переходом от монологического преподавания к урокам диалогическим, а с заменой одного монолога другим, чаще всего прямо противоположным.

Лет десять назад десятиклассница (тогда кончали школу после десятого класса) попросила меня на экзаменационном сочинении принести том поэм Александра Твардовского. Я принес большой однотомник поэта, вышедший в “Просвещении” громадным тиражом специально для школ. Через несколько минут ученица вернула мне книгу: в поэме “За далью-даль” отсутствовали нужные ей главы о сталинских временах и Сталине – “Друг детства” и “Так это было”.

И вот школьная хрестоматия по русской литературе ХХ века, изданная тем же “Просвещением”. Блок в ней без “Двенадцати”, Есенин, естественно, без “Руси советской”, Маяковский представлен пятью дореволюционными стихотворениями и двумя послереволюционными. Нет ни “Левого марша”, ни отрывков из поэмы “Хорошо!”, ни даже “Во весь голос”, этого, по словам Б.Пастернака, предсмертного и бессмертного произведения. В школе мы знакомим с “Конармией” Бабеля. В хрестоматии – один из одесских рассказов. Это, как видите, совершенно определенная тенденция.

Вы, естественно, можете принимать и не принимать Маяковского, любить или не любить его стихи. Но вы не можете отрицать, что это поэт, “революцией мобилизованный и призванный”, для которого Ленин, партия, революция – святыни. “Тут ни убавить, ни прибавить. – Так это было на земле” (Твардовский).

Анна Ахматова просила не включать в ее книги написанные для спасения сына стихи о Сталине. Но Маяковский, уходя из жизни, был убежден, что в будущем он поднимет, как “большевистский партбилет, все сто томов” своих “партийных книжек”. Так стоит ли, снимая с его портрета хрестоматийный глянец, наводить тут же другой? Или резко сменять положенные прежде восторги на столь модную ныне по отношению к Маяковскому издевку?

Еще не так давно чеховскую чайку гримировали под горьковского буревестника. Сейчас, похоже, дело идет к тому, что буревестников либо отстреляют, либо подгримируют под разновидность чаек.

Так что же изменилось? Вчера вырывали из истории и литературы одни страницы, сегодня – другие. Но суть – одна. Между тем совершенно очевидно, что новые страницы и книги должны быть прочитаны не вместо старых и знакомых, а вместе с ними.

До школы докатилась, не могла не докатиться и та пена, которая неизбежна, когда обрушивается шквал переоценок, волна разномыслия. Только если вчера школьники свысока поучали Толстого и разоблачали Достоевского, то сегодня лихо сбрасывают с корабля современности Горького, Маяковского, Шолохова.

“Поминки по советской литературе”, провозглашенные одним из лидеров сегодняшнего отечественного постмодернизма, отозвались и на уроках литературы в школе. Стала вырисовываться опасность (и не только по отношению к литературе послереволюционной) нового догматизма. В новых формах глянул лик так хорошо нам известной и привычной бездумности.

Десятилетиями в школьных программах и хрестоматиях был очерк Горького “В.И.Ленин”. В нынешней хрестоматии напечатана статья Горького из его “Несвоевременных мыслей”. В них говорится о том, что Ленин отравлен “гнилым ядом власти”, о том, что разум рабочего класса и его сознание “скоро откроют пролетариату глаза на всю несбыточность обещаний Ленина, на всю глубину его безумия и его нечаевско-бакунинский анархизм”. Горький пишет, что “Ленин не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата”, что Ленин ведет к гибели революцию. Естественно, очень хорошо, что современный школьник может познакомиться с такими размышлениями буревестника революции. Но ведь публикация только таких страниц – такая же полуправда, а точнее – неправда, как и то, что было вчера. А может быть, разумнее представить ученику и те, и другие тексты?

И будь я составителем хрестоматии, я включил бы туда и стихи Симонова, обращенные к Сталину в 1941 году, и стихотворение Исаковского о Сталине 1945 года. Ведь мифы времени – часть правды о времени. Как говорится, “Тут ни убавить, ни прибавить. – Так это было на земле”.

Что было, то было. А о том, что было, надо знать. И нельзя приписывать себе вчерашнему взгляды, чувства, убеждения себя сегодняшнего.

Где-то, в конце шестидесятых, я был на спектакле в Театре на Таганке. В зале лишь трое взрослых, мы, методисты института усовершенствования учителей. Все остальные-старшеклассники. Я в жизни не видел в театре на спектакле для школьников такой сосредоточенной и напряженной тишины и такого внимания. И вот со сцены звучат слова Андрея Вознесенского:

“Я не знаю, как это сделать.

Процедура не так проста.

Уберите Ленина с денег,

Так идея его чиста!”

И взрыв, шквал восторженных аплодисментов. И как же стыдно было видеть по телевизору, когда нынче, обращаясь к Вознесенскому, ведущий, уж не помню, какой передачи, сказал: “Вот человек, который еще тогда требовал убрать Ленина с денег”, а поэт при этом скромно улыбнулся: да, дескать, было такое.

Хорошо, что в школьной хрестоматии поместили статью Ленина “Партийная организация и партийная литература”. А почему бы не добавить фрагменты из “Злых заметок” Бухарина, доклада Жданова о журналах “Звезда” и “Ленинград”? Пусть современные школьники знают, что говорили и писали руководители партии о Есенине, Ахматовой, Зощенко. И я бы предоставил им возможность прочесть, что и как писала партийная печать о Булгакове, Платонове, Пастернаке, Солженицыне.

На меня произвел большое впечатление анекдот, рассказанный Булатом Окуджавой по телевидению. Маленького современного мальчика спросили, кто такой Чапаев. “Негр”, – ответил он. – “Почему же негр?” – “А он с белыми воевал”.

В жизнь входит поколение, для которого то, что для нас было понятно, как дважды два четыре, абсолютно неведомо. Вот почему такое особое значение приобретают уроки литературы: ведь в художественных произведениях пережитое страной предстает во всей полноте образного воплощения.

Но дело здесь не только в отношении к тому, что было. Дело и в отношении к этическим и эстетическим фундаментам и первоосновам.

Наше время – время крушения идеалов, разочарования в идеях, духовного кризиса, сумятицы ума и сердца. Для школы все это особенно тяжело. Ведь именно в юности так важно обрести нравственные ориентиры в отношении к миру, обществу, людям, себе. Сегодня же слишком часто столь необходимый духовный поиск, трезвый анализ пережитого людьми и страной, неизбежная переоценка многих ценностей подменяются привычным для нас шараханьем из одной крайности в другую, о чем мы говорили, когда речь шла об отношении к литературному наследству. Но то же самое происходит и в отношении к нравственному наследию, духовному опыту, этическим критериям и ориентирам.

Вчера нас убеждали, и мы убеждали своих учеников, что интересы страны, родины, партии превыше всего. Сегодня повсюду звучат другие речи: не надейся на государство, думай сам о себе, зарабатывай, вертись, живи для себя. Еще вчера на нас смотрели плакаты с привычными словами: “Пионер – всем ребятам пример”. Сегодня одно из юношеских изданий помещает другой призыв: “Миллионер – всем ребятам пример”. Вчера мы гордо пели: “А я остаюся с тобою, родная моя сторона, не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна”. Сегодня мы постоянно слышим рекламу турецкого берега Средиземного моря в Анталии и все чаще поглядываем вслед перелетным птицам даже на Африку. Вчера интерес к своей национальной самобытности квалифицировался как буржуазный национализм и мог привести и приводил подчас в места, не столь отдаленные. Сегодня под знаменем гордо поднятого национализма все чаще вспыхивают национальная непримиримость, вражда, кровавые конфликты. Вчера торжествовал непристойный, бесчеловечный, так называемый воинствующий атеизм. Сегодня быть неверующим и не ходить в церковь становится почти что непристойным. Вчера на весь мир прозвучали слова нашей женщины, которая заявила, что секса у нас нет. Сегодня, судя по тому, что господствует на экране и на книжном рынке, дело идет к тому, что скоро нам придется сказать: любви у нас нет.

За всеми этими метаниями – и искреннее желание обрести новые путеводные маяки в смятенном мире, и укоренившийся догматизм старого мышления, пытающийся дать ответы в русле привычного двухцветного, плоскостного миропонимания, и исконная привычка стремительно поворачиваться по требованию новой команды, и угодливое усердие живущих по принципу: “Чего изволите?”. И первые, и вторые, и третьи, и четвертые, естественно, проявляют себя и на школьной ниве.

Но независимо от субьективных устремлений, весьма возможно, и по-настоящему искренних у кого-то, такой разворот “кругом марш” ни к чему, кроме нравственного релятивизма и опустошенности сердца, привести не может.

Мне кажется, что путеводными для учителя литературы, изучающего литературу послереволюционной эпохи, могли бы стать слова русского философа Николая Бердяева о том, что для того чтобы понять ложь большевизма, нужно понять его правду. Не так давно жена Солженицына, приехав на родину еще до возвращения самого писателя, так охарактеризовала суть его подхода к осмыслению прошлого: “Сам А.И. формулирует свой метод исследования так: “Чтобы понять всякую ложь, надо понять, из какой правды она исказилась”. Думаю, что дело тут не только в отношении к литературе, но и к литературе тоже.

В течение многих десятилетий мы воспевали и прославляли. Но вот кончилось время воспевать и прославлять. Ему на смену пришло время низвергать и проклинать. Хотя по сути своей это низвержение лежало в той же плоскости и в той же системе координат, что и прославление. Наступает время понимания и постижения. Трудное для всех. Для школы тем более, для уроков литературы и истории в особенности, для изучения послеоктябрьской истории и литературы прежде всего. И главное сейчас для уроков литературы – это перейти от одномерной системы однолинейных оценок к постижению, пониманию, изучению. Это задача не только учебная. Это задача нравственная.

“Сейчас уже невозможно установить, где правда и где все остальное. Десять лет назад говорили и писали одно, пять лет назад – другое, а сейчас и одно, и другое, да еще и третье, все это смешалось в один ком, в котором искать истину все равно, что иголку в стоге сена”.

“Новые факты истории нашего Отечества всплывают на поверхность омута запретов и закрытых тем. Теперь, когда стена запретов разрушена и молчать уже не надо, возникает множество новых фактов, гипотез и соображений относительно нашего прошлого. И многие гипотезы и соображения считаются верными фактами. Вот это меня и волнует: как отличить достоверный факт от непроверенных? Что принимать на веру, а что не принимать?”

С этими сомнениями старшеклассников нельзя не считаться. И их нельзя не понять.

Лев АЙЗЕРМАН, учитель 303-й московской школы