Ликвидаторы

Спустя 20 лет после Чернобыльской трагедии основные события тех будней помнятся так, будто были вчера. Особенно врезались в память имена и лица умерших от последствий облучения. Им по возрасту еще жить бы да жить… Наш враг был невидим. Смертельный враг – радиация. А работа – будничной. И очень нелегкой. В той «незримой» войне не было тех, кто не пострадал. Если в реальном бою может повезти, и тебя не зацепит пулей, осколком, то в Чернобыле «цепляло» всех. Смерть была смешана с воздухом, землей, водой.

Приказ: принять бригаду

В начале мая 1986 г. мне, начальнику военной кафедры Московского химико-технологического института им. Д.И. Менделеева (ныне Российский химико-технологический университет), была поставлена задача выделить двух офицеров в оперативную группу начальника химических войск Московского военного округа. Через несколько дней – еще трех. Все они убыли на командирские должности в только что развернутую 26-ю отдельную бригаду химзащиты в район Чернобыля. Ее комплектовали офицерами военных кафедр гражданских вузов и воинских частей. Вначале офицеров меняли при наборе ими дозы излучения до 25 рад, затем – до 10 рад.

Студенты в ходе военного обучения осваивали боевой опыт действий химических подразделений, которым делились офицеры-чернобыльцы. Многие офицеры запаса из студентов, прошедших военное обучение на военных кафедрах, в ходе ликвидации последствий аварии неплохо зарекомендовали себя в качестве командиров рот и взводов.

В самом начале работы основная боевая нагрузка легла на плечи подразделений радиационной и химической разведки, вертолетчиков, химических лабораторий. В первую очередь из частей и подразделений вывели молодых военнослужащих. Их заменили военнообязанными старше 40 лет. Надо было беречь генофонд страны.

10 мая 1987 г. мне позвонил начальник химических войск Московского военного округа полковник Н. Будай: «Завтра в 14.00 инструктаж у командующего войсками округа генерала армии Архипова. Предстоит поездка в Чернобыль на должность командира 26-й отдельной бригады химической защиты».

Не удивился. Из нашей кафедры в Чернобыле к тому времени побывали 25 офицеров. Смутило одно: я никогда не командовал войсковым соединением. Последняя моя строевая должность перед поступлением в очную адъюнктуру – начальник химслужбы мотострелковой дивизии.

После моего представления командующему тот недовольно сказал Будаю: «А больше некого назначить на эту ответственную должность?» «Нет – ответил тот. – Чернобыль прошли все старшие офицеры химических войск всего округа. Настало время привлекать и начальников военных кафедр гражданских вузов».

Генерал армии спросил: «Ну как, доцент и кандидат военных наук, справитесь? Учтите, вас заменят только через 3 – 4 месяца, даже если вы наберете 300 рентген!»

Я коротко ответил, что справлюсь. Командующий махнул рукой: «Все вы так говорите»…

Командование оперативной группы ГО в Чернобыле, особой зоны на Чернобыльской АЭС и второго сектора (в деревне Терехово) отмечали хорошую работу воинов 26 отдельной бригады химзащиты, которая выполняла боевые задачи на 22 объектах. Особое внимание требовали обратить на то, что за сутки ликвидаторы не должны получать более 0,5 рада (единица поглощенной дозы ионизирующих излучений). Набравших 10 рад заменяли.

Когда подъезжали к станции, я отчетливо почувствовал запах йода. Сопровождающий сказал: «Всегда так. Вначале. Потом привыкаешь». Обратил внимание, что он часто кашляет. Офицер ответил: ложный ларингит от радиации. Им переболевает весь личный состав бригады.

Мой рабочий день начинался в 5 утра. В 6.00 – построение бригады, доклады комбатов, затем – выполнение боевой задачи. Марш на особую площадку в район Чернобыля, пересадка на «грязные», зараженные радиацией, машины. Марш к АЭС или другим объектам. Там переодевались в рабочее обмундирование и брались за дело.

Перед обедом люди проходили санобработку, переодевались в «чистое». Рабочий день заканчивали в 18.00. После санобработки – пересадка на «чистые» машины и возвращение в бригаду. Ужин в 20.00, кино или, по желанию, сауна. У каждого батальона была своя баня-сауна. Реально военнослужащие спали 4 – 5 часов.

Будни были напряженными. Мы дезактивировали дороги, вычерпывали воду из подвалов. Зачастую обычными ведрами. Не простую. Радиоактивную. Очищали местность от зараженных радиацией строений, предметов. Перечислять можно долго…

Каждый день приносил неожиданности. Как-то химик-разведчик при проверке помещения (их на станции было около тысячи) обнаружил: уровень радиации у пола низкий, выше возрастал, у потолка – максимум. Казалось, заражен потолок. Значит надо «долбить» его, снимая кусками. Но при тщательной проверке обнаружили источник за стеной. Извлекли. Провели обычную мокрую обработку пола, убрали пыль, и фон исчез.

Незримый враг – радиация – проявлялся ощутимо. На одном из первых совещаний обратил внимание, что у командиров 2-го и 3-го батальонов красные лица. Будто выпили по паре бутылок вина. Поинтересовался их здоровьем. Сказали, что чувствуют себя неважно – болит голова, вялость, тошнота. Вызвал врача и химиков-дозиметристов, ведущих учет доз облучения в батальонах. Они подтвердили, что в тот день комбаты и некоторые военнослужащие получили около двух рад.

При разведке южной оконечности станции вместе с генерал-лейтенантом Горбачевым испытал на себе дозу выше двух рад. До сих пор не могу понять, почему генерал лично проводил там разведку. Возможно, участок подвергся более внушительному заражению, и надо было личным примером показать, что нет ничего «страшного». Горбачев похвалил меня за оперативность. Мы возвращались из разведки, а батальон подполковника Р. Галиева уже приступил к работе.

Однажды меня вызвал начальник оперативной группы ГО генерал Рябов. 25-я бригада химзащиты не справлялась с дезактивацией самой короткой дороги от Чернобыля до станции.

Командир 5-го батальона полковник В. Бондаренко блестяще справился с задачей. Это был очень хороший командир. Позже я написал на него представление к награждению орденом. Мне намекнули, что у него не все в порядке в семье, поэтому не стоит представлять… Очень долго пришлось убеждать командующего оперативной группы ГО, что полковник Бондаренко заслуживает награды за личное мужество, подвиг. И семейные дела здесь ни при чем. В конце концов убедил.

Постоянно приходилось искать выходы из непростых ситуаций. Как-то председатель правительственной комиссии Б. Щербина выразил недовольство, что мы долго «возимся» со стеной в реакторном зале 3-го энергоблока. Его торопились запустить к 7 ноября 1987 г. А фон был сильным. Когда стену обработали отбойными молотками, уровень радиации вырос в 2 раза! Оказалось, снаружи за стеной – сливной колодец. Опустили в него на веревке солдата с ведром. Он обнаружил кусок графита и вытащил его. Стена стала «чистой».

Цена ошибок

Не так давно прошла научно-практическая конференция. На ней вскрыли недостатки действий после аварии. Нисколько не умаляя подвига пожарных (это действительно был подвиг!), мы констатировали: лучше бы все в четвертом энергоблоке, где произошла авария, сгорело. Тушить пожар – было ошибкой. При тушении использовали воду. Радиоактивный пар увеличивал площадь заражения. Ошибка также была в том, что для изолирования реактора 4-го энергоблока с вертолетов сбрасывали свинец. Он плавится даже от спички. В жерло реактора попадал чистый свинец, а вылетал радиоактивный. Затем стали использовать другие материалы.

Для уменьшения уровня радиации на местности вначале пытались все засыпать песком. Но дожди и распутицы сводили к нулю всю эту работу. Более того, дожди и ветры переносили песок, образовывались зараженные площади в десятки(!) км.

Как-то в районе станции я увидел солдат, которые рыли яму. Сказали: «Для захоронения барабанов с кабелем». Но кабель был в деревянной укупорке да еще укрыт толстой бумагой. Достаточно было дезактивировать укупорку, убрать бумагу и отправить кабель в «чистый» склад. Так можно было сохранить немало материальных ценностей.

Однажды я получил задачу отобрать 80 добровольцев для очень ответственных заданий. Они должны были в сутки получать дозу в 1 – 2 рада и, набрав 25 рад, отправиться по домам.

В душе скребли кошки: смогу ли отобрать столько добровольцев? Но их оказалось в несколько раз больше, чем требовалось. Люди хотели быстро получить предельную дозу, чтобы уехать домой. Они очищали крышу основного корпуса от остатков ядерного горючего. Предельное время такой работы – 2 минуты. Насколько мне известно, большинство из них прожили потом очень немного.

Некоторые, желая все сделать быстрее, вместо того, чтобы спускать остатки ядерного горючего на лебедке, сбрасывали его вниз с высоты примерно 22-этажного дома. Получились своего рода «радиационные гранаты». Куски разбивались на мелкие осколки, которые трудно было собрать. Площадь заражения многократно увеличивалась.

Как-то я обратил внимание на работу расчетов авторазливочных станций (АРС) отдельной бригады химзащиты Киевского военного округа. Поинтересовался: откуда они берут воду для дезактивации дорог? Старший группы показал колодец вблизи. Дозиметристы определили – заражение 12-13 рад/час. То есть вместо дезактивации дорог их «заражали»! Пришлось показать, где брать чистую воду.

На мой взгляд, главной ошибкой в ходе чернобыльской «эпопеи» было полное пренебрежение ликвидаторов к своему здоровью. Не все представляли последствия облучения. Считаю, что это результат «легкого» отношения к обучению защите от отравляющих веществ и радиационного облучения на занятиях и учениях.

В 1987 г. при ликвидации последствий катастрофы главной опасностью было не внешнее облучение (за исключением отдельных зон), а внутреннее заражение радиоактивными веществами. Военнослужащие нередко нарушали технику безопасности – не надевали респираторы (маски), пили воду и ели на зараженной местности, избегали дезактивация техники, обмундирования. Что говорить, если при проверке постельных принадлежностей в палатках уровень радиации достигал 1-1,5 миллирада/час?..

Меня потрясла попытка установить флаг на вышке в день ввода 3-го энергоблока, которая обернулась для смельчака дозой облучения, приведшей к смерти.

Основной вывод, который я сделал в Чернобыле: все командиры прежде всего должны строго следить за тем, чтобы люди получали маленькие дозы, не допускать неоправданного риска.

Не обошлось и без жертв из-за нарушений техники безопасности. 16 июня 1987 г. погиб лейтенант, пытаясь вытащить застрявшую ИМР (инженерную машину разграждения) другой ИМР.

Над реактором 4-го энергоблока вертолет задел трос и рухнул вниз. Экипаж погиб…

Для меня, как и любого командира части, большой проблемой была организация досуга людей в свободное время. Они выполняли задачи за 5 – 10 минут. Спортом заниматься нельзя (опасность повышения легочной вентиляции), читать в библиотеке было нечего, оставались настольные игры и, конечно, игральные карты.

Однажды офицер особого отдела доложил, что на нашем хлебозаводе гонят самогон. Вместе с ним немедленно отправился туда. Проверил помещения. Безрезультатно. Решил проверить умение личного состава пользоваться огнетушителями. Каково было удивление, когда мы обнаружили во всех огнетушителях самогон! Пришлось принимать решительные меры.

На одном из совещаний генерал-полковник Говоров, обращаясь ко мне, подверг критике эффективность дозиметрических приборов и комплектов спецобработки. Я напомнил, что радиоактивное заражение от ядерных взрывов сильно отличается от того, которое было в районе станции. Случай заставил задуматься о важности работы многочисленной военно-научной группы, основанной начальником химических войск генерал-полковником В. Пикаловым. Практически это был целый институт, который вырабатывал ценные рекомендации по ликвидации последствий аварии на АЭС, опираясь на опыт воинов-ликвидаторов.

На одном из совещаний начальник Гражданской обороны страны генерал-полковник Говоров доложил: «По данным Генштаба, мы за 1,5 года дезактивировали станцию 10 – 11 раз, и конца пока не видно!»

Участники совещания высказали мнение, что виной тому недостаточное число дозиметрических постов около «чистых» помещений. После дезактивации в них ходили в зараженной обуви ремонтники, наладчики, эксплуатационники. А личного состава на дозиметрические посты не хватало. Все силы были брошены на дезактивацию.

Через несколько дней заработали сотни таких постов, наделенных правами – не допускать на станцию тех, у кого «фонят» одежда и обувь. Особенно повысилась дисциплина, когда прибыли военно-морские офицеры. Сказался их опыт контроля заражения на кораблях, подлодках.

Увеличение постов помогло разрешить и другую болезненную проблему. Было немало охотников вывезти из зоны заражения материальные ценности – обмундирование, средства защиты, парашюты, телевизоры, стекло и даже автомобили. Посты боролись с такими явлениями.

Командирская «доза»

Перед отъездом каждой смены всем военнослужащим выдавали карточки учета облучения. В моей была записана доза – 10 рад. На самом деле медицинский дозиметр ИД-11 (я его носил постоянно) показал дозу в 52 рада.

Все просто. Официально дозиметристы (по моему указанию) записывали в нее заниженную дозу. Простая арифметика: в день допускалась доза 0,5 рада. Через 20 – 30 дней я получил бы «положенные» 10 рад. Но тогда заменять командиров бригады пришлось бы в 2 – 3 раза чаще. А где взять столько офицеров? Поэтому наша реальная «командирская» доза в несколько раз превосходила ту, которую получали подчиненные.

Получив свою «норму», они сразу уезжали по домам. За этим мы строго следили. Командиры же оставались на более длительные строки. И мы постоянно выезжали на объекты. Иначе как руководить подчиненными?

Отлично понимали, чем рискуем. Но такое было время. Такая работа…

В 1986 – 1988 гг.Только из нашей военной кафедры в Чернобыле побывали 35 офицеров-преподавателей. 6 наградили орденами, остальных медалями, 2 досрочно получили звание «полковник». Некоторые из ликвидаторов – полковники Юрий Тарасов, Борис Немчинов, подполковник Виктор Лыков и другие – умерли из-за последствий облучения. Они даже не могли оформить себе инвалидность.

Многие тысячи ликвидаторов аварии на Чернобыльской АЭС совершили подвиг. Значение их боевого опыта огромно. Ведь в обозримом будущем альтернативы атомным электростанциям нет.

Геннадий ЖАВОРОНКОВ, полковник в отставке, кандидат военных наук, доцент