Лики городов

Большой город для большинства из нас – это прежде всего место постоянного обитания. Это и работа, и крыша над головой, и досуг. Неизменные и привычные обстановка, быт, дела, вещи, люди. И вдруг, когда этого лишаешься, совсем по-другому воспринимаешь городскую среду. Ее или охватываешь целиком, проникаясь неким символическим единым образом, или сосредотачиваешься на подробностях, деталях, штришках, которые вызывают удивление, так или иначе передают твое настроение. Тем более если все вдруг увиденное прочно ложится в память, когда пропускаешь его через сердце, а потом пытаешься осмыслить. Именно это – и увиденное, и поразившее воображение, и осмысленное – и вспоминается во время путешественных маршрутов, что пролегли через (иногда рядом или сквозь, чаще мимо) большие города.

…Большое видится на расстоянии. Скажем, с высоты птичьего полета. Лайнер круто взмывает вверх, и земля, превратившаяся в планету, резко опрокидывается, ползет в сторону и как бы исчезает из вида. С ее наклонной плоскости сыплются, съезжают дома, автомобили, деревья. Понятно, что и люди. Апокалиптическая картина. Вот так, в мгновение, в древности исчезали города. Что в будущем? Самолет закругляет вираж, земля выравнивается. Но я этого уже не вижу. Лайнер оказывается над облаками. Это уже другая стихия. Внеземная. Но на грешную землю возвращаться все же приходится. На круги своя. К своим весям и городам.

Во время путешествий я стараюсь как можно быстрее вырваться из объятий большого города и продолжить свой путешественный маршрут уже за пределами городского кольца. Помню, в Дели, выбравшись из аэропорта, я сразу же с головой окунулся в городскую людскую стихию. Она мне показалась неким чудищем, которое поглощает все, что встречается ему на пути. Но деваться некуда, нужно было выживать в этом транспортном муравейнике. И вот вместе с рикшами, мотоциклистами, мотофургончиками, обвешанными пассажирами, быками, коровами, я стал выбираться из города. А он все не кончался и не кончался. Большой город – большое одиночество.

Я стараюсь проскакивать большие города с их одинаковыми бетонно-стеклянными лицами (наверное, и души такие). Правда, некоторые особенности все-таки улавливаю. Как бы я ни противился принятию городской среды и ее реалий, но каждое путешествие оставляет в памяти в том числе и «городской» след. Как писал мой именитый земляк: «Каждому городу нрав и прав; всяка имеет свой ум голова». Вспоминаю свой евразийский маршрут от Атлантики до Тихого океана. Ростов-на-Дону – первый большой город после днепровских берегов, откуда я стартовал, который производит впечатление донской станицы, вдруг выросшей до размеров мегаполиса, – это одновременно и мозаичный ярмарочный Юг, и Восток, который не понять, и Европа, которую не догнать. Поволжье – тоскливая беспредельность степных пространств, обреченность выжженных зноем пейзажей, безысходная прямизна дорог.

Волгоград – бестолково длинный, пыльный, размазанный. Издалека меч в руке бетонной Родины-матери (с моей точки обзора) оказался занесенным над какой-то церквушкой. У более северных волжских городов (Саратов, Самара) уже чувствуются степенность, купеческая основательность, претензия на столичность. Сибирь распахнулась беспредельно, вольно, свежо. Ее города – отдельные планеты со своими орбитами, обжитые островки посреди таежного океана, удельные вотчины больших и малых князьков. Запомнились холмистый, светлый, ухоженный, архитектурно «опрятный» Красноярск – город с «сибирским размахом и питерским шиком», курортный лоск байкальских городков, Улан-Удэ с его самой большой в мире головой Ленина, триумфальной аркой и местным Арбатом, «самый красивый и хитрый» чистенький уютный Биробиджан – столица дальневосточной «еврейки», открытость и романтичность Находки и Владивостока.

Пробираясь к Тихому океану, я набросил крюк и пересек Монголию. Маршрут пролег через ее столицу. Улан-Батор внешне вполне европейский город. Это в центре. На окраинах же рядом с деревянными постройками много традиционных монгольских юрт. Очень, кстати, удобное, а главное – дешевое и привычное для степняка жилище. Для многих городских жителей юрта сегодня – что-то вроде дачного домика. Кстати, в холодное время печи (а это в основном простенькие буржуйки), которые обогревают юрты, выделяют столько едкого (из-за сухого навоза, который используют вместо топлива) дыма, что вся столица погружается во мглу. Так что туманный Лондон вполне может претендовать на побратимство с туманным Улан-Батором.

Мой дорожный быт (чужой, кстати, тоже) – это повседневная дорожная насущность и очень часто едва ли не единственный смысл дорожного бытия. Однако дело в том, что в городе дорога как бы пропадает, исчезает, растекается по площадям, скверам и улицам, растворяется на перекрестках, обрывается в тупичках и дворовых закоулках. И ты уже живешь по другим законам. Вынужден жить-выживать. И все же я пытаюсь соблюсти свой дорожный статус. Иногда мне это удается. Большой город смотрит на меня снисходительно, а может, и с завистью.

Не один я пытаюсь вырваться из его объятий. Мой южноамериканский велосипедный вояж завершился в Париже. Не удивляйтесь. Буэнос-Айрес, пожалуй, самый европейский город на континенте. Выглядит он нарядно и празднично, но вместе с тем элегантно и стильно. Туристы любят называть его Парижем Южной Америки. В общественном бесплатном туалете на набережной реки Дарсена Сур (собственно, это не река, а канал в прибрежной части города, перерезанный мостами) привел себя в порядок, в ресторанчике на набережной попросил кипятка. И вот сижу на чугунной тумбе, грызу сухарь, обрезаю заплесневелый кусочек сыра, жую чеснок и потягиваю ароматный бразильский кофеек. На улице не жарко и не холодно.

Сентябрь – послевкусие лета, это правда, у нас здесь, вблизи экватора, весна – предвкусие лета. Впрочем, пальмы и цветы на улицах, соседствующие с озябшими, голыми и покрытыми нежной молодой листвой деревьями говорят не о цикле, очередности времен года, а об их смеси. Возникает иллюзия одного времени, извечного круговорота всего и всех. Под вечер я просто катался по городу, выискивая, где среди кустов, под мостами, рядом со складами можно было бы затаиться на ночь, и в маленьком сквере увидел скопление грузовых фур. Их место постоя – это и моя гавань, мой дорожный бивак. Вечерняя трапеза состоялась в кругу дальнобойщиков, а ночь я провел в спальнике на зеленой травке под пальмовым опахалом. Это почти в центре аргентинской столицы.

Баба была сердита на город, а город и не подозревал об этом. Несмотря на внешний блеск и лоск, вкусные запахи, завлекательные вывески, город часто удивительно равнодушен к нуждам его обитателей. Я уже не говорю про таких, как я, вольных путешественников. «Любовь к тому или иному городу обусловлена чувствами, которые в нем пришлось испытать, а не самим городом», – писала одна из величайших актрис голливудского классического кино Марлен Дитрих, побывавшая почти во всех мировых столицах. Эту же самую мысль в романе «Ночь в Лиссабоне» высказал Эрих Мария Ремарк: «Самый чудесный город – это тот, где человек счастлив».

Мои «городские» чувства (любовь, наверное, как и настоящее ощущение счастья, тут как бы ни при чем) связаны с поиском крыши над головой, временной ночной гавани. Происходило это по-разному. Однако почти всегда это было маленьким городским приключением. В Вифлееме, куда я попал во время Пасхи, мне предоставил гостиничный стодолларовый номер палестинец Микаэль, любовницей которого оказалась украинка из Коломыи Одарка. Мне даже удалось поговорить с ней по телефону. Во время путешествия по монгольской степи меня однажды подвез предприниматель из Курска. В его джипе мы добрались до Чойбалсана, где бизнесмен определил меня на ночной постой в роскошном гостиничном номере, куда я, кстати, даже затащил велосипед. Однако не во всех городах мне так везло. Как всегда и везде, выручает природа. Как ее ни причесывай, ни усмиряй, ни определяй ей местечко рядом с человеком, она свою дикую сущность проявит везде. Вот в этих диких природных закутках я и находил себе приют. Даже в городах. В основном на окраинах, по берегам речушек, озер, в парках.

Уже почти в сумерках я покинул Монте-Карло (не мог не задержаться возле главного казино Европы). Долго выискивал место для ночлега. Почти в полной темноте на окраине Монако я углядел за какой-то оградкой кусты. Перебросил через забор велосипед, потом рюкзак, затем сам перелез и преспокойно рядом с миниатюрной свалкой в своем палаточном мирке провел ночь. Ночное пристанище в Стамбуле мы нашли на его окраине. Может, это и не была его околица, однако в балочке на склоне, в которой мы расположились, утром отовсюду стали позванивать колокольчики, мычать коровы, блеять козы и лениво побрехивать собаки. Так могло быть и на окраине села. Однако это все-таки был Стамбул. Рядом находилось одно из городских кладбищ. А в Каире довелось провести ночь чуть ли не в центре «города мертвых» – знаменитого исламского некрополя, который занимает огромную площадь на юго-востоке города. Большинство египтян называют это место Эль-Карафа. По-нашему – это не что иное, как кладбище. Этим город и запомнился.

Железнодорожные станции, морские порты, аэровокзалы – традиционные гавани странствующего люда. Я довольно уютно расположился под сводами будапештского вокзала, куда прибыл поздно вечером. Естественно, не на виду, а отыскав укромный уголок в багажном отделении. Однако часа в три ночи меня растормошил полицейский, предупредив, что вокзал закрывается до утра. Я выкатил велосипед на улицу и стал объезжать вокзал в надежде где-нибудь подремать до рассвета. И тут увидел тюк, что лежал под стеной в какой-то нише. Это оказался бездомный, который, завернувшись в спальник (явно получше моего), тихо и мирно похрапывал, подложив под голову смятую коробку из-под пиццы. Я развернул свой спальник и лег поблизости. Сидением города не берут. Разве что вот в такой «спальной» позе.

Не стоит город без святого, а село – без праведника. Храмы – культовая изюминка почти каждого большого города. «О-о-а-а-ы-ы!» – мне трудно (пожалуй, это и невозможно) передать звуки, которые раздавались из репродукторов, свисающих с минаретных башенок. Пять раз в день муэдзин созывал верующих на молитву. Его гортанный призыв всплескивался над знойным мусульманским миром. Он настигал нас в глухих ущельях, прорывался сквозь рокот моря и будил на рассвете. Белые минаретные шпили были видны издалека. По ним и их количеству мы определяли, где и какое поселение находится. Турки любят и умеют строить.

Строительная техника оттачивалась на протяжении веков при возведении культовых сооружений, прежде всего мечетей (по-турецки «джами»). Выше в небо – ближе к Аллаху. Красота минаретов в их стройности, изяществе, космической устремленности. Издали шпили европейских костелов похожи на шприцы, вонзающиеся в облака. На закате смотрится красиво и торжественно. Но и тревожно. Наши церковные купола и разно­цветные маковки, венчающие их, выглядят повеселее. Мои европейские дороги в конце концов привели меня к храму. Мне все уши про него прожужжали знакомые: «Обязательно посмотри». Ну я и посмотрел. Не более того. Дело в том, что, оказавшись в Барселоне в конце пути, я опаздывал на самолет. Но к знаменитому собору Саграда Фамилия (так мне его представляли в испанском звучании, а по-русски это храм Святого Семейства) все-таки свернул.

Величественное сооружение взметнулось в жаркое и пыльное небо. Выше него только краны – строители продолжают лепить это архитектурное диво, в котором неоготика уже давно уступила место модерну. Сооружение храма по проекту архитектора Антонио Гауди начато в 1882 году и продолжается до сих пор. Я не буду подробно описывать эту каменную химеру, похожую на громадный песчаный замок. Ее надо видеть своими глазами. Так и поступают туристы, толпящиеся в сквериках вокруг главной барселонской достопримечательности. Отдал должное ей и я. Прошелся вокруг, задирая голову, чтобы рассмотреть среди древовидных колонн и множества устремленных вверх монументальных башен фигурки святых, и покатил дальше. Согласен, это достойный памятник культового (и не только!) зодчества. Но вряд ли он имеет отношение к настоящей вере. Ее больше в старинных городских костелах, сельских церквушках, придорожных часовенках, монастырских кельях, лесных скитах. К ним, обогнув барселонский храм, и увела меня дорога…

Владимир СУПРУНЕНКО, фото автора