Лидия СЫЧЕВА Утро и ночь в сиротском приюте

И вот мы все собрались в столовой. Среди ребят особенно выделяется рослый, симпатичный ЛЕня – с чистым, ясным лицом, правильными чертами. Я сижу всЕ-таки чуть поодаль от общих столов, и странно смотреть, как рослый ЛЕня ест манную кашу. Завтрак – большая тарелка манной каши, белый хлеб с кусочком сливочного масла и какао. Ребята едят быстро. Я – медлю, мешкаю.
После завтрака приют пустеет – ребята расходятся на занятия.
– Приезжайте ещЕ! – приглашает меня, улыбаясь, Надя, и клипсы в еЕ ушах посверкивают, улыбаясь. Она совсем взрослая, учится в ПТУ.
За ЛЕней заходят товарищи – “домашние” ребята. ЛЕня всех их выше, шире в плечах и симпатичней. И одет не хуже. Только рюкзак для книг у него детский – с двумя нарисованными зайцами. ЛЕня небрежно несет зайцев на спине. Уходят и младшие ребятишки – деловито, дисциплинированно. Я стою во дворе – жду обещанного Славу с машиной.
Утро теплое, и день будет ясным. Приют стоит на пригорке, а пониже – соседские строения, сараи, невзрачные дома. На потемнелых от времени шиферных крышах – золото опавших листьев. Листья нападали с вековой березы, старого, умудрЕнного жизнью дерева. Каждый лист лежал на крыше отдельно, каждый был красив своей неповторимой, единичной красотой. И весь поселок – я вспомнила его название – Прелестное, был в темных крышах и золотых листьях; лимонным, малиновым, багряным цветом выкрашены были деревья и кустарники, кое-где сохранилось и зеленое, летнее; но всЕ же было ясно, что пришла осень, как, допустим, приходит к человеку зрелость, и никакого пути назад нет… Вдруг я почувствовала, какой здесь свежий, целебный воздух, его хотелось пить и пить. Так утоляют жажду ключевой водой в жаркий полдень, так целуются стосковавшиеся люди после долгой разлуки, так прощаются с любимым и не могут наглядеться в родные глаза, и я вдыхала глубоко, полной грудью, и качала в изумлении головой. Если бы я могла сочинять стихи или песни, я бы сейчас запела. Но вместо этого я сказала вслух, себе:
– Хорошо бы прожить сто лет, не меньше, а умирая, оглянуться на свой путь и удивиться – каждый день как золотой лист!
– …А вы кто ж будете? – спросил меня глухой женский голос откуда-то сбоку.
Я обернулась. Передо мной стояла женщина лет сорока в сиреневом берете, сером пальто, серых, немного облупленных временем туфлях. Рот она закрывала ладошкой. Глаза еЕ смотрели с простодушным, удивлЕнным любопытством.
– Это из Москвы человек, ночевал у нас, Александр Семенович привел вчера, – объяснила за меня Татьяна Павловна. Она вышла из дверей, одетая, в руках у неЕ была сумка. – А это, – Татьяна Павловна представила незнакомку, – воспитательница наша. Что эт ты, Вер, рот затуляешь?
– Зубы вчера ходила вставлять, так плохо разговариваю теперь. Ну как тут?
– Да ничего. Надю, правда, обидели, – и она вкратце пересказала ночной случай. – Пойду я. До свидания! Другая работа ждет, – она махнула нам на прощание, заспешила к воротам.
– Что за работа? – спросила я у Веры.
– На рынке сидит, торгует. На сто семьдесят рублей нынче не проживешь. Я вон за зубы двести отдала. В долги залезла. Глянула в зеркало, а зубы повыпадали. А отчего повыпадали? Если жизнь удалась, то зубы целые, на месте.
Чтобы поддержать разговор я сказала:
– А ребята у вас хорошие.
– Хорошие, да.
– А Леня – такой симпатяга!
– Славный парень, и с девками не связывается. ВсЕ книжки читает, выучиться хочет. Мать у него сидит – утопила Нинину маму в колодце (Нина – маленькая такая, с хвостиками, беленькая, может, заметили?), а отец – в Мурманске. “Я, – говорит, – его не прокормлю”. Отец – ничего и пьет не здорово. А то у нас в основном дети алкашни. А Надя – сирота круглая.
– Неплохая девчонка. И помогает вам, наверное.
– Да, она уже в разуме взрослом. Говорит летом: надо бычка завести. На мясо. Ну ребята травы накосили, – она махнула в угол двора, где был сложен приземистый, осевший стожок, – администрация денег на скотину дала. Но бычка путЕвого не попалось. Телочки в основном. А на мясо, конечно, лучше бычка… Потом, – Вера отняла руку от лица и стала говорить медленно, стесняясь протеза, – у нас ведь огород свой, теплица. На болото ходили, пять ведер клюквы набрали… Сашка! Не труси пыль, отойди! – приказывает она белобрысому мальчишке, выбивающему возле нас половики, – места тебе, что ли, нету?
Сашка, напоследок тряхнув особенно сильно, скрывается в доме.
Вера объясняет:
– Нервный парень. Отца нету, мать и сожитель напились одеколону, сожитель помер, а мать ослепла. Теперь в интернате специальном.
– А чего он не в школе?
– Да во вторую смену ему…
…Помню, как уезжала я из Прелестного. Мы стояли с Верой во дворе, и она всЕ занимала меня разговором, рассказами; подъехал Слава, вышел из машины. На плече у него, как символ мудрости, важно сидел вчерашний кот. Слава кота нежно поглаживал. Поздоровались.
– Ну поехали?
– Поехали, – вздохнула я.
И мы ехали по нашей красивой, утренней земле; земле в лесах и перелесках, усталых пашнях и остывающих реках; ехали по асфальту, бетонке, проселкам; ехали мимо черных, брошенных деревень и хуторов; ехали в тишине, молчании и раздумье. И теперь, при утреннем ясном свете, люди уже не казались мне одинокими во Вселенной, наоборот, и жизнь, и земля, и видимые и невидимые просторы – все вдруг представились мне сиротами, нуждающимися в любви каждого из нас. И я вдруг поняла, что и нашу землю, и облетающие осенние березы, и ночной звездный свет я люблю не меньше, чем моего мужа, моего ребенка и моих родителей. И что всЕ это я люблю одной, неразделимой любовью. И что я не знаю, не понимаю, откуда во мне это чувство, но я буду его беречь, растить в себе и никому, никому не позволю его отнять!..