На чтение: ≈ 16 мин.В издательстве «Выргород» увидела свет новая книга известного писателя и драматурга Льва Наумова «Итальянские маршруты Андрея Тарковского» – фундаментальный труд в 1000 страниц с предисловием известного кинокритика Андрея Плахова. О том, почему сегодня актуален Тарковский, о его нравственных уроках и жизни в эмиграции Наумов рассказал в эксклюзивном интервью «Учительской газете».
– Лев, расскажите, пожалуйста, почему вы решили взяться за книгу о Тарковском?
– При беглом взгляде может сложиться впечатление, будто я пишу очень разные тексты – художественные, документальные, биографические, научные. Крупные и короткие, посвященные, казалось бы, никак не связанным между собой вопросам… Но на самом деле связь есть. Признаться, меня мало что в жизни занимает и интересует до такой степени, как созидательный творческий акт. И я имею в виду не только и не столько собственную практику, сколько опыт других людей. В этом отношении феномен Тарковского манил меня давно.
Банальная мысль: каждый вид искусства имеет свои отличительные черты. Кино вообще стоит особняком. Замечу помимо прочего, что кино и опера – это те две сферы, где проявление воли автора достигает некоего предела и обретает черты императива. Я все равно больше люблю литературу, считая ее «царственным» видом, но по другим причинам. Это все можно очень долго комментировать и обсуждать, но обратите внимание: недаром и Тарковский, и Бергман, и многие другие ведущие кинорежиссеры тяготели к оперным постановкам. Работе Андрея Арсеньевича в Ковент-Гардене над «Борисом Годуновым» посвящена соответствующая глава «Итальянских маршрутов…».
Коротко ответить на ваш вопрос о том, почему именно Тарковский стал героем этой книги, невозможно. Причин слишком много. Но одна из них, пожалуй, в том, что он представлял собой искусство во плоти или, по крайней мере, режиссуру во плоти. Иными словами, его пример помогает приблизиться к пониманию того, что такое кино.
Это удивительное свойство личности и дара Андрея Арсеньевича: попадая в новое художественное или жанровое пространство, он мгновенно адаптировался в нем. Например, работа над «Ивановым детством» стала для него во многом неожиданной. Он вовсе не собирался снимать фронтовой фильм, имел совсем другие планы, но в результате получилась картина, полностью соответствующая структуре и эстетике военного кино. В «Андрее Рублеве» он то ли проник в саму природу, то ли сам заложил основы экранного прочтения отечественных этнических сюжетов. «Солярис» и «Сталкер» показывают, что Тарковский идеально вписался и даже поставил себе на службу жанр научной фантастики, который многим советским авторам предоставлял «убежище» и большую свободу высказывания. Мириады направлений искусства видели свою задачу в том, чтобы стереть грань между произведением и жизнью, между автором и персонажем, но мало кому удавалось зайти в этом так далеко, как Тарковскому в «Зеркале».
Заметим, что до поры все его картины так или иначе вписывались в широкую, но довольно четкую канву отечественного кино. Однако, оказавшись в Италии, он вдруг снимает совершенно итальянский фильм «Ностальгия». Потом в Швеции – абсолютно скандинавское «Жертвоприношение». Тарковский будто бы в любом жанре, в любом виде кино оказывался своим. Аналогично с театром – о его «Гамлете» до сих пор ходят легенды – и оперой. Едва ли найдется еще один подобный пример.
– Как рождалась книга?
– Сама идея проследовать за режиссером по Италии пришла ко мне в 2013 году. Тогда она вылилась в доклад на конференции «Феномен Андрея Тарковского в интеллектуальной и художественной культуре», которая проходила в рамках Международного кинофестиваля «Зеркало». Замечу, что сам доклад был озаглавлен так же, как теперь называется фолиант. Однако уже по ходу подготовки этого исследования стало ясно, что тема огромна. В конце июня 2014 года я отправился в Италию на машине и объездил существенную часть тех мест, о которых идет речь на страницах книги. Я встретился со многими людьми, но даже тогда еще не осознавал до конца, что ждет впереди. Вскоре стало ясно, что Италией ограничиться не получится…
Книга сохранила первоначальное название, но в итоге она посвящена всей жизни Тарковского за пределами СССР, то есть рассматриваются работа в Швеции и Великобритании, визиты во Францию, Германию, США и другие страны… Однако три четверти текста связаны именно с гостеприимным Апеннинским полуостровом, поскольку именно Италия имела для режиссера особое значение. Именно здесь была сосредоточена его творческая работа, после того как он покинул СССР. И если существует такое место, как «дом Тарковского», а это очень непростая и обширная тема, обсуждению которой в книге уделено много внимания, то начиная с 1982 года его следует искать именно в Италии.
– В книге вы предпринимаете попытку систематического исследования творческой работы Тарковского в ситуации, когда он оказался оторванным от национальных корней. Можно ли провести параллели с сегодняшним днем, когда многие покидают Россию, а фильмы, не соответствующие государственной идеологии, не финансируются? Многие предрекают те же гонения на искусство, что были в СССР. Как сегодняшним людям может помочь опыт Тарковского? Можно ли говорить о его моральном, эстетическом примере?
– Обнаружение и артикуляция связей и параллелей – это одно из основных средств едва ли не любого гуманитарного исследования. И действительно, многие аналогии напрашиваются с пугающей очевидностью. Но меня еще больше настораживает не узнаваемость, а уникальность происходящего. Я часто слышу высказывания о реставрации прошлого, о «новом 37-м», о параллелях с другими политическими ситуациями, известными из самых мрачных глав учебников истории… Видит бог, в школе они читались как описания исторических казусов, которые никогда не повторятся, ан нет… Штука в том, что 2022-й – это вовсе не новый 1937-й. Наше время вполне претендует на некую историческую оригинальность. Подобного раньше не случалось, и этот год (или, возможно, следующие за ним) вполне станет веховым понятием сам по себе. Происходящее беспрецедентно, есть лишь частичные внешние параллели, которые немудрено отыскать всегда, но не стоит поддаваться иллюзиям.
Возвращаясь к Тарковскому, ситуация эмиграции как таковой имеет куда более универсальные черты. Замечу, кстати, что в Италии Андрей Арсеньевич одно время числился беженцем – это малоизвестный факт, но в книге я привожу ссылки на документы. Так или иначе оторванность от национальных корней приходилось переживать многим, и типология эмоций тут довольно понятна и, честно говоря, однообразна. Однако вот что здесь имеет огромное значение (сформулирую предельно грубо): на тему того, что страдания способствуют творчеству, сказано и написано слишком много, чтобы это нуждалось в аргументации. Любовные муки, физическая боль и духовные переживания… Но конкретно ностальгия – один из самых творчески бесплодных видов страданий. Тарковскому же удалось найти уникальный созидательный потенциал именно в ней!
Это лишь одна из граней той удивительной ситуации, которой посвящены «Итальянские маршруты…». Но даже безотносительно нее пример Андрея Арсеньевича чрезвычайно важен как минимум в той же степени, что и другие «образцовые судьбы» выдающихся людей. Может ли этот пример стать подспорьем? Для кого-то, конечно, да. Хотя мне такой практичный подход не близок, я не готов возлагать на книги банальную функцию передачи опыта. Но все-таки, безусловно, пример Тарковского эстетический в значительно большей степени, чем моральный.
– Андрей Тарковский называл свой дневник «Мартиролог» – перечень страданий. Соответствует ли это действительности? Что вам самому эмоционально близко в его дневниках?
– Что именно соответствует? То, что Тарковский, будучи человеком крайне чувствительным и рефлексирующим, мучился, не вызывает сомнений. В отдельных редких случаях (далеко не всегда!) можно допустить, что он сгущал краски, но это абсолютно естественно при его темпераменте и модусе бытия. Со стороны говорить всегда легко. Для главного героя это ничего не облегчает, подлинность страданий не девальвирует, и мартиролог остается мартирологом.
Его дневники – это поистине уникальный случай в истории искусства, когда автор настолько глубоко позволяет заглянуть не просто в личную жизнь и переживания, а в сам творческий процесс. Кстати, это довольно серьезный вопрос: предполагал ли Тарковский, что у его «Мартиролога» будут посторонние читатели? Данная тема подробно обсуждается в книге, поскольку она имеет определенное значение. Допустим, о том, что тетради могут попасть в руки органов госбезопасности, Андрей Арсеньевич думал частенько, но иногда на страницах дневника он формулирует мысли так, будто это широко опубликованный фундамент его художественной школы или житейской философии.
По причинам, которые ясны из моего ответа на ваш первый вопрос, я вообще заядлый читатель дневников и писем разных творческих людей. Именно потому могу с уверенностью утверждать, что «Мартиролог» – редкий шанс заглянуть в святая святых. А теперь примите во внимание, что режиссер работал не так давно, что до сих пор живы многие коллеги и участники его картин, что существует масса малоизвестных материалов, проливающих свет на сказанное в «Мартирологе»… Вы спрашиваете про эмоциональную близость. Помилуйте, я не ставлю вопрос так. Тарковский мне просто бесконечно интересен, и лично для меня это гораздо важнее. Я не ищу друзей среди главных героев своих книг.
– Вы много пишете о фильме «Жертвоприношение», ставшем завещанием режиссера человечеству и предостережением от угрозы ядерной войны. Правильно ли я понимаю, что этот урок не был усвоен? Если представить утопический сюжет, в котором к фильму прислушались, какой нравственный урок наиболее важен?
– Скажем честно, восприятие Тарковского требует существенного уровня духовного развития. Потому то, где одни люди находят уроки и заветы, другими не воспринимается вообще. Кстати, это одна из множества причин выбора темы моей книги: я часто слышал мнение, будто из всех фильмов Андрея Арсеньевича именно «Ностальгия» либо абсолютно непонятна, либо «ни о чем». Я хотел объяснить, насколько это, в сущности, ясный, в хорошем смысле простой и совершенный фильм. Тарковский – мастер поэтического кино. Помните, Пушкин писал Вяземскому, что «поэзия, прости Господи, должна быть глуповата». Это немного эпатажная фраза как раз о простоте и незатейливости. В этом отношении «Ностальгия» – идеальная поэтическая картина и, на мой взгляд, едва ли не лучшая работа режиссера. Впрочем, выбрать из нее, «Сталкера» и «Жертвоприношения» я бы не смог.
Что касается ядерной угрозы… Таковы лишь внешние обстоятельства, в которых обнаруживает себя главный герой. Мне кажется, что фильм не об этом. Сам Тарковский говорил, что это картина об ответственности человека, о его готовности к самопожертвованию и о пределах жертвы. Вот здесь действительно притаился упомянутый нравственный урок.
– «Художественное открытие возникает каждый раз как новый и уникальный образ мира, иероглиф абсолютной истины», – пишет Тарковский в книге «Запечатленное время», и вы цитируете его слова. Может ли сегодня произведение быть «иероглифом абсолютной истины»?
– Безусловно. Мне представляется, что подлинное произведение искусства попросту не может быть ничем другим. Мастерство каллиграфа порой отличается в ту или иную сторону, оно может быть хуже или лучше, но сути дела это не меняет.
Выбор читателей
Комментарии