“В школе надо изучать Конан Дойла и Честертона!”
Писатель Лев Гу╡ский сегодня живет в Соединенных Штатах, однако имя его хорошо известно российским читателям. После выхода в свет романов “Убить президента” и “Перемена мест” автор вошел в первую тройку наиболее популярных в России писателей-приключенцев. Критика сразу заметила произведения Гурского: на протяжении последних лет это оказался самый рецензируемый автор.
Успех связывали с хорошим знанием описываемого материала, отмечая юридическое образование автора, опыт работы в органах правопорядка. Между тем в биографии писателя есть страницы, почти неизвестные критикам. Дело в том, что в начале 80-х Лев Гурский больше года проработал преподавателем литературы в одной из школ Ленинградской области.
– Лев Аркадьевич, из некоторых ваших интервью мы уже знаем, что у вас есть своя концепция школьного курса литературы. Нельзя ли поподробнее узнать о ней?
– Ну говорить о целостной концепции, с моей стороны, было бы самонадеянностью. Я все-таки литератор, а не ученый из Российской академии образования, да и практика у меня была не такой уж большой. Хотя у меня действительно есть одна идея, которая имеет прямое отношение и к школе, и к моему любимому жанру – детективу. Я убежден, что это – универсальный жанр и поныне недооцененный. Ибо детектив есть та же сказка – только для тех, кто постарше. И в доступной форме он повествует о вполне серьезных вещах. О том, что добро обязательно одолеет зло, что никакое преступление не останется безнаказанным, что честь, совесть и самопожертвование еще чего-то стоят в нашем весьма прагматичном мире… Я говорю, разумеется, о лучших образцах детектива, халтура не в счет. Именно такие произведения и могли бы стать основой школьной программы по литературе уже начиная с шестого класса. Пусть даже сначала это будут “детские детективы” Юрия Коваля, Всеволода Нестайко, Юрия Сотника, Юрия Томина, Эдуарда Успенского…
– А для старших классов что бы вы предложили?
– Для тех, кто постарше, – уже, естественно, иной круг имен. Восьмой класс – это Конан Дойл (все произведения о Холмсе и часть о бригадире Жераре), это новеллы Гилберта Честертона, По, Леблана, Габорио. Это, наконец, Сименон, на которого я бы отвел не меньше двадцати часов и постарался охватить хотя бы полдюжины его наиболее любопытных произведений о Мегрэ. “Трубка Мегрэ”, “Револьвер Мегрэ” – эти романы давно уже стали классикой жанра. Лишить школьников радости знакомства с ними просто-напросто грешно… Итак, девятый класс – это Агата Кристи как лучший образец камерного детектива и это антипод “тетушки Агаты” – Ричард Пратер с его непрерывными “экшн”. Здесь же я предложил бы выделить около десяти-двенадцати часов на цикл романов Эрла Гарднера об адвокате Перри Мейсоне – произведений с безупречно выстроенной интригой и с безупречной акцентировкой моральных критериев. Ну а чем старше – тем выбор богаче. Тут уж педагогу самому решать, кому отдать предпочтение: Дороти Сайерс, Найо Марш или Шарлотте Армстронг. И, разумеется, вне конкуренции Грэм Грин… Это, конечно, самый приблизительный список.
– А как же классика? Вы предлагаете, чтобы Пушкин и Гоголь мирно соседствовали с Кристи и Стаутом?
– Вы правы, такое соседство выглядело бы явным диссонансом. Я вывел бы всю классику за пределы школьной программы и оставил бы ее только в лицейских классах – и то на рассмотрение учителя, в зависимости от конкретной аудитории. Поверьте, в словах моих нет никакого кощунства! Пушкин или Гоголь достаточно настрадались при жизни от недоброжелателей, критиков и тому подобное – так мы еще мучаем их посмертно, во имя непонятных целей. Умные взрослые люди – Белинский, Чернышевский, Аполлон Григорьев, Страхов и другие – мучительно пытались в свое время осмыслить творчество писателей, которых позже мы назовем классиками. И то же самое программа предлагает сделать пятнадцатилетнему пацану. Ненависть к классике, возникающая в широких массах с детства, появляется именно в школе. Между тем эти произведения чрезвычайно хрупки, уязвимы для нажима и легко деформируются при не самом бережном с ними обращении. А какой уж там к Пушкину у ребят может быть пиетет? Да откуда он возьмется? Тем более, мне рассказывали, классику вновь немилосердно терзают: раньше всех поголовно записывали в борцы с самодержавием, теперь выискивают у тех же писателей православие, народность и любовь к монарху.
– По-вашему, классику жалко “отдавать” школе, а детективную литературу – нет?
– Поймите, с детективом все по-другому. В основе каждого приключенческого произведения находится прочный каркас четкого жанрового канона. С чисто литературной точки зрения детектив несколько проигрывает, зато он прочен, неприхотлив, мораль очевидна, и ее не надо с кровью буквально “выцарапывать” из сердцевины (чем вынуждены заниматься ученики в случае с классикой). Что же касается литературных достоинств и недостатков… помилуйте, да ведь школа так и так равнодушна к подобным филологическим тонкостям. На что обращается внимание? На пейзаж у Тургенева, на “типичных представителей” у Гоголя, на большие глаза княжны Марьи (в недобрый для школьников час замеченные Мережковским). Еще на отдельные речевые характеристики. Во всем остальном те же знаменитые произведения используются как иллюстрации проблем моральных, социальных, бытовых или исторических. Так не гуманнее брать для этих целей более стойкий детектив и не тревожить великие тени?
– Я обратил внимание, что вы все время говорите о западном детективе. А что, детектив отечественный, по-вашему, не должен быть допущен в школьную программу?
– Вопрос более чем деликатный. В дореволюционной России детективный жанр просто не успел толком сложиться, а советский детектив – явление хоть и любопытное для историков литературы, но малоинтересное для читателя. А подчас и вредное. По сути, детектив в России только сегодня начинает набирать обороты, но должно пройти еще не одно десятилетие эволюции, прежде чем детектив России отольется в классические формы, пригодные для школьной программы…
Сергей ВАДИМОВ
Владимир бонда╡ев – давний автор нашей газеты. Его графика, рисунки, иллюстрации, вероятно, стали уже узнаваемы читателями. Об этом свидетельствует почта – письма, авторы которых отмечают своеобразную творческую манеру Владимира, а также интересуются дальнейшими его публикациями. Смотрите, друзья, перед вами – одни из последних работ художника.
Время возвращаться домой
Готовы ли мы к встрече с новой литературой?
мерика 60-х… Страна, воспетая Василием Аксеновым; страна, в которую мечтали удрать тысячи московских, питерских, свердловских и прочих мальчишек, – вот она, эта Америка: читатели нескольких поколений смогут познакомиться с ней по роману Тома ВУЛФА “Электропрохладительный кислотный тест”. (СПб. 1996. Б-ка журнала “ИЛ”). Газета “Нью-Йорк таймс” назвала эту книгу (впервые увидевшую свет в 1968 году) “лучшей книгой о хиппи”, но в действительности внимание автора в основном сосредоточено здесь на группе “проказников” под предводительством одного из “пророков поколения 60-х” – Кена Кизи, известного прежде всего благодаря своему роману “Полет над гнездом кукушки”, по которому Милош Форман снял одноименный фильм, по-видимому, в особом представлении не нуждающийся. Книга Вулфа увлекательна, но, пожалуй, не сама по себе, а тем, что создана на документальном материале. Автор то является непосредственным участником событий, то вдруг “пропадает”, занимая отстраненную позицию романиста. Книга эта приобретает особенную актуальность сегодня, когда молодежь России и Европы переживает очередной “наркотический бум”, сходный в основных чертах с тем, что творилось тридцать лет назад в Америке. И хотя симпатии автора явно на стороне Кизи и его группы, это не мешает ему засвидетельствовать грандиозную неудачу проказников: движение, замысленное как “прорыв” из мира официальной культуры к новому восприятию, к новому, “очищенному” сознанию, оборачивается провалом. Наивной (для взгляда из девяностых) представляется попытка Т.Вулфа выдать происходящее за зарождение новой религии. Увы, все это только культура и в качестве таковой может быть только игрой в религию. Игрой, за которую однажды приходится отвечать.
[[SilentlyIgnored]]
умаю, многие из вас уже оценили подарок издательства “Республика”: “Наоборот. Три символистских романа”. М.1995. И если роман Дж.Джойса “Портрет художника в юности” еще двадцать лет назад стал событием, будучи напечатанным в “Иностранке”, то публикация романов Р.М.Рильке “Записки Мальте Лауридса Бригге” и Ж.-К.Гюисманса “Наоборот” и вообще обьединение этих произведений под одной обложкой представляется весьма удачной идеей. Книга Рильке была издана дважды: в 1913 и 1988 гг. и является библиографической редкостью. Программное сочинение Гюисманса – “коран западноевропейского декаданса”, как назвал его Оскар Уайльд, – стало известно современному русскоязычному читателю в 1990 г. по переводу И.Карабутенко, известного своим литературным хулиганством или, выражаясь мягче, излишней переводческой прямотой. Настоящий перевод романа “Наоборот” публикуется впервые.
Я перечитывал эти произведения со странным чувством. Еще совсем недавно эти герои (тоскующие, мятущиеся, мучительно рефлексирующие и в своей рефлексии забывающие внешний мир с его болезнями, грубостью, смертью; герои-одиночки, ушедшие в себя и открывшие там неизмеримые глубины, но не могущие исследовать эти глубины и, главное, не умеющие оттуда выбраться, вернуться в мир, каким-то образом увязать внутреннее и внешнее, – одним словом, герои, подавленные самими собой), их проблемы – все это казалось чрезвычайно актуальным.
И все же, перечитывая три “символистских” (а правильнее было бы сказать – три декадентских) романа, я вдруг ясно осознал, что все это – то, что составляло атмосферу их, что питало те настроения, – уже кончилось, прошло. И точно так же кончится и пройдет – уже проходит – конец нашего века. Мы стоим на пороге чего-то совершенно нового, и нужно быть готовым к встрече. А те мои друзья, что поддались настроению конца, подчинились веку, поплыли по течению времени, так в этом времени и останутся… Дай Бог, чтобы это было не так.
“Наоборот” заканчивается молитвой героя, отчаянной просьбой о спасении. Просьба не осталась без внимания, хотя ждать пришлось еще восемь лет. Однако этот ужаснувший многих в 1884 году роман, как выяснилось, стал первым опытом писателя в становлении мистического, символистского (а не декадентского) миропонимания.
Мальте Лауридс Бригге – потомок древнего аристократического рода – однажды осознает свою совершенную непричастность к нему. Он пытается вспомнить свое детство, перед ним проплывают многочисленные его родственники, родители – владельцы замков и старинных особняков, многие из них занимают героя, живо волнуют его, он пытается проникнуть в их мысли и чувства, обнаруживая при этом незаурядный поэтический дар, но вместе с тем кажется, что гораздо более интимные и важные отношения связывают его с вещами-комнатами, стульями, одеждой… Рильке – один из крупнейших европейских поэтов XX века и, по-видимому, один из самых волшебных поэтов: его слово – это удивительный, неповторимо-странный метафорический язык – оживляет, одухотворяет вещи; грань между живым и неживым, внутренним и внешним то и дело стирается: “Улица была пуста; ее пустота скучала; она выхватывала шаги у меня из-под ног и громыхала ими, как деревянными башмаками. Женщина испугалась, слишком быстро, слишком резко оторвалась от себя, так что лицо осталось в ладонях. Я видел, как оно там лежало, пустой оболочкой…” Мальте настолько углублен в себя, что внешний мир за весь роман отзывается всего тремя-четырьмя событиями: несколько встреч на улице, посещение врача… Но и это, кажется, вполне может происходить только в реальности воображения героя. По сути, перед нами – большое стихотворение в прозе (между прочим, замечательно переведенное Е.Суриц).
Ключом к пониманию романа служит притча о блудном сыне, которую излагает Мальте в самом конце, своеобразно ее истолковывая. Блудный сын покидает дом потому, что его слишком там любят, но любят при этом не его, а “сына” и “брата”. Возвращаясь домой (неизвестно, останется ли он еще дома – говорит Бригге), блудный сын больше всего боится проявлений этой любви. Мальте Лауридс Бригге, все родные которого умерли и в доме которого давно поселились чужие, незнакомые ему люди, пытается вспомнить себя и найти свой настоящий Дом.
XX век на исходе. Время возвращаться домой.
Илья БРАЖНИКОВ
Комментарии