Лев ДУРОВ: “Не Бог, не царь, не герой”

Лев Константинович ДУРОВ – популярный актер кино и театра, главный режиссер театра “На Малой Бронной”, талантливый человек и изумительный собеседник.

– Лев Константинович, расскажите, где прошли ваши первые годы жизни?
– Я жил в Москве, в Лефортове, в одноэтажном доме, где раньше были екатерининские конюшни. По преданию, в самом дворце во время бала умер граф Лефорт – поднял кубок и упал навзничь. А на чердаках стал раздаваться гул, и все жители дворца съехали оттуда. Петр I приказал всех зачинщиков паники выпороть и вернуть. Мы же очень любили лазить на чердак, понимая, конечно, что все это сказки, но гул все-таки раздавался. Темнота и тайна манили нас со страшной силой.

– Что для детей и подростков послевоенного времени значил двор?
– Сейчас многое поменялось. А раньше каждый двор был маленьким замкнутым государством. Поехать куда-нибудь толпой, например в кинотеатр, – это была уже целая экскурсия. Вся жизнь проходила во дворе. И было много забавных игр:штандер, двенадцать палочек, казаки-разбойники. Игры были безобидные , в большинстве своем напоминали лапту. В пристеночек играли на деньги ребята постарше. В школах, во дворах была такая игра – отмеряло, чем-то похожая на чехарду, но довольно сложная. И если кто в чем-то провинился, если кого-то очень невзлюбили, то его наказывали: водящий отходил в сторону, и прыгун падал на землю. Ему было очень больно, но он понимал, что это неминуемое возмездие. Со стороны это было, наверное, достаточно жестоко.
Когда пошла трофейная картина про Тарзана, весь двор привязывал веревки, как лианы, и, рискуя переломать себе все и вся, с криками прыгал на этих лианах с дерева на дерево. Тогда ведь никаких “Монополий” не было, с играми было скудно, и поэтому все изобретали сами. Кроме футбола был еще хоккей с мячом (шайб тогда не было). Однажды я обнаружил во дворе МВТУ им. Баумана среди трофейного вооружения немецкие гаубицы. Будучи любознательным, я вскрыл сапожным ножом один из баллонов и впервые в жизни увидел микропорку. Из нее вырезал футбольный мяч, но весил он, наверное, целую тонну. Мы его обваливали в пыли, завидя какого-нибудь пижона с дамой, выбрасывали навстречу ему мяч (а скакал он абсолютно как футбольный) и кричали: “Мужик, подкинь!” Тот, пижонски разворачиваясь, бил по этому мячу. Глаза у него, естественно, вылезали из орбит, боль была страшная, он кидался за нами, а взрослые, которые нас прикрывали, останавливали его словами: “Как тебе не стыдно приставать к детям, они ведь играют!” Вот такие были игры. Определенная жестокость была заложена в них войной, которую мы пережили. Но вообще таких жестокостей, как сейчас, не было. У нас соблюдалось какое-то джентльменство. Тогда существовало раздельное обучение, мы очень ценили дружбу с девочками. Посещение женской школы было целым ритуалом: мальчики приходили туда торжественно, старались вести себя как гусары, хотя это и не всегда удавалось. Конечно, время нашего детства отличалось от современного.

– Вы что-нибудь коллекционировали в детстве?
У меня был музей оружия. Рядом с нами была железнодорожная станция “Москва-товарная”, куда приходили эшелоны с трофейным вооружением. Мы вскрывали эти вагоны и “тырили” шмайсеры, немецкие ножи и штыки. В моей коллекции на чердаке был наградной нож, который назывался “Адольф Гитлер”. Но кто-то “настучал”, пришла милиция и все конфисковала. Я плакал, просил, чтобы оставили хотя бы палаш немецкий и мундир генеральский, пробитый осколками, но забрали и это. У меня от музея практически ничего не осталось.
Сейчас я ненавижу милитаристские игрушки, страшилки, ужастики, американские фильмы, которые, кроме жестокости, ничему не учат. Но и не стоит кивать: “Вот у нас было так, мы были другими, а сейчас…”, да нет, были такими же, как и сейчас, но время диктует какие-то определенные законы, определенные правила поведения в школе и во дворе.

– Любили ли вы своих школьных учителей?
– Раньше, особенно когда сам учился, к профессии педагога относился, мягко скажем, непочтительно, но теперь я думаю, что это святые люди. Найти общий язык с огромным классом, когда перед тобой 25-30 человек, очень трудно. Тем более что сидящие перед тобой дети уже хлебнули, пусть и иллюзорного, но понятия “свобода”, и разговаривать с ними порой труднее, нежели с взрослыми.
Но, правда, отношение к учителям было более уважительным. Мой внук обожает свою школу. Когда она недавно сгорела, он страшно рыдал, чему я был крайне удивлен, потому что мы бы кричали: “Ура! Школа горит! Неделю ходить не надо!” А они всей школой ходили и выносили мусор, убирались, приводили ее в порядок. Так что в школьниках сегодняшнего дня тоже есть много прекрасного, а хулиганы всегда бывают. К сожалению, время чаще преподносит больше негативного, чем чего-то чистого, светлого, доброго.

– Как при таком детстве и таких развлечениях вы попали в театр?
– Все эти развлечения – это уже был театр. После какой-то драки парень из соседнего двора предложил пойти в Дом пионеров. Это было совершенно противоестественно, но я почему-то пошел и записался в театральную студию. Там был изумительный педагог Сергей Владимирович Серпинский, который “выбивал” из нас злобу, прививал нам доброту, водил нас в музеи, на экскурсии в усадьбы и таким образом неназойливо приучал нас к культуре. Под его влиянием многие ученики изменились: Николай Добронравов стал поэтом, Роллан Быков и я – актерами. Так что его усилия не были напрасными. После студии меня приняли в школу-студию МХАТ.

– Ощущаете ли вы себя в повседневной жизни актером, а то, что вокруг вас, – большим театром? Не хочется ли вам сыграть импровизацию в быту?
– К сожалению, импровизации не получается, все выходит наоборот. Стою я как-то в очереди в магазине, а передо мной женщина оборачивается и спрашивает: “Ах, Боже мой, и вы тоже ходите в магазин?”, а я ей отвечаю: “Понимаете, наш актерский магазин находится в Спасской башне Кремля, но сейчас она закрыта на ремонт, и приходится ходить в простые магазины”. И она действительно в это поверила. Люди почему-то думают, что если человек появляется на экране телевизора, то он живет особой, отдельной жизнью. А это не так: мы живем обычной жизнью, как все нормальные люди, и зарплаты у нас такие же, как и у учителей, так что сильно мы ни от кого не отличаемся. С другой стороны, актеры выделяются. Его всегда можно узнать в компании: он забирает внимание на себя – и если талантлив, прекрасно с этим справляется, что у дилетанта не получится никогда. Только клан артистов умеет приковывать к себе внимание. Но артист никогда не позволит себе отбирать верховодство.

– В вашей семье все – творческие люди. Не тяжело ли вам находить общий язык?
– Нет, во-первых, делить нечего, а во-вторых, нам есть о чем поговорить, есть общие интересы. Хотя мы стараемся как можно меньше дома говорить о работе. Дом есть дом. А актеры у меня все, кроме внуков. Внучка учится на факультете религиоведения, а внук – в школе. Он очень подвижный, и вполне возможно, что станет актером. Но в нашей семье никто никогда ни на кого не давил. И даже когда меня исключали из школы, отец никогда за меня не заступался, а говорил: “Если он не достоин, исключайте”. У меня были замечательные родители. Однажды мы шли с катка, произошла драка с ребятами с соседней улицы. Всех наших забрали в милицию, а меня, как малолетку, оставили. Собрав всю груду коньков, я пришел домой. Отец, выслушав меня, сказал, что, несмотря на свой возраст, я должен разделить участь товарищей и пойти в милицию. Удивленный дежурный открыл мне камеру, и я присоединился к своим друзьям. Мы отсидели там всю ночь, а наутро начальник отделения милиции всех разогнал, а мне достался от него сильный пинок.
Когда моя дочь Катя была маленькой, она пошла в музыкальную школу, а через некоторое время ее бросила, сказав, что ей там не нравится. Я спокойно к этому отнесся. Потом мне казалось, что она не должна становиться актрисой, но Катя сама поступила на актерский факультет.С моей стороны не было ни звонков, ни ходатайств, никаких усилий к ее поступлению. Она сама выбрала свою дорогу и поступила. Позже мне сказали, что, когда она читала, вся комиссия плакала.
А когда внучка Катя поступила на факультет религиоведения, я был удивлен, и на мой вопрос “почему?” сказала, что ее интересует изучение древних языков. Сейчас она ездит по разным странам и исследует шаманизм. Мои внуки – добрые и хорошие люди, и с моей стороны советовать им что-либо было бы безрассудно и смешно.

– А ваше собственное отношение к религии?
– Я не слепо верующий, но уверен в том, что Бог есть. Недавно читал огромную статью о том, что даже крупнейшие физики признали существование Бога, что какая-то субстанция создала этот мир, что он не мог возникнуть сам по себе. Я крещеный, но хожу в церковь не для того, чтобы стоять на полу и биться головой в поклонах. Просто все эти лики, пение очищают мою душу. Я выхожу из храма в каком-то другом внутреннем состоянии. Храм меня поднимает вверх, а не опускает вниз. Думаю, что главное предназначение церкви – отводить людей от дурных поступков. Очень давно, на каких-то съемках, я слышал проповедь католического священника, и как любая проповедь она была немного мирской, немного божественной. Священник говорил: не вредите, не курите, не выражайтесь грубыми словами. Выйдя из храма, мы увидели мальчиков в черных костюмах, девочек в беленьких платьицах, был какой-то праздник. Вокруг костела продаются пряники, сладости. Стоявший рядом старик говорит: “Вот это, – и показывает рукой на храм, – мы поменяли вот на это , – и показывает на дом культуры. А вечером там будет милиция, собака, драки, лай, крики…” То есть церковь заменили Домом культуры, и наглядно видно, какая это огромная ошибка. Потому что церковь призывает к высокому, а не к низкому, и, будь мы ярыми атеистами, мы не сможем отрицать того, что церковь призывает душу твою подняться вверх, а не опуститься вниз.

– Сейчас мы расставили все по своим местам. Но вас не удручает действительность, в которую вы окунаетесь, выходя из церкви?
– Она меня расстраивает. Я как человек своего времени должен понимать, что происходит и почему так происходит. Можно долго сокрушаться, но любое нытье не поможет. Надо работать, надо действовать, надо делать свое дело честно, как можно лучше, с полной отдачей, не жалеть себя в своей профессии. Тогда все встанет на свои места. А просто ныть и сетовать на Бога, на царя бессмысленно. Я всегда рассчитывал только на себя. И мне очень нравились эти слова: не Бог, не царь, не герой. Только ты сам. Вообще вопрос о вере – очень интимный, так же, как и вопрос о любви, личной жизни.
Чтобы выбраться из нашей ситуации, необходимо спокойно, тактично объяснять детям, что хамство, воровство, пошлость – это ужасно, объяснять “что такое хорошо, что такое плохо”. К детям, которые олицетворяют собой наше будущее, нужен творческий подход, потому что всякое назидание вызывает отторжение. Я, например, всегда находил контакт с детьми. А секрет прост: разговаривать с ними на равных, и все моментально встает на свои места.

– Вы не страдаете ностальгией по детству?
– Нет, это смешно. Конечно, вспоминаешь, но только потому, что когда-то мы были молоды, здоровы, веселы и не замечали каких-то горестей, потому что знали, что такое голод, война, и мирное время казалось безумно радостным. У итальянцев есть замечательная пословица: “Стариков надо убивать в детстве”. Она звучит несколько жестоко, но на самом деле замечательно – каждый человек до самой смерти должен сохранить в себе детское восприятие жизни. Смотреть на мир открытыми глазами, радоваться, что трава зеленая, что кругом бегают веселые дети, что они кричат, – это замечательно. Дети должны кричать, что солнце светит. Если ты такое мироощущение сохранишь, то дети тебя примут в свой круг, а если будешь ощущать себя мэтром или стариком, они тебя отторгнут – и будут правы.
Роман КУПЦОВ