Культура языка и культура мысли,

или Почему мы не понимаем друг друга

Проблемой грамотности и культуры речи озаботились на самом высоком уровне. Так, в Правительстве РФ появится комиссия по русскому языку. Постановление о ее создании подписал премьер-министр Михаил Мишустин. Состав комиссии будет определен кабмином, а возглавит ее министр просвещения Сергей Кравцов. К числу основных задач комиссии относятся анализ действующих норм современного русского литературного языка при его использовании в качестве государственного языка и правил русской орфографии и пунктуации, а также их совершенствование; обеспечение согласованных действий органов власти в реализации госполитики в сфере сохранения русского языка. О том, как культура речи связана с культурой мысли, рассуждает наш сегодняшний автор.

Эти две духовные сущности неразрывно связаны и друг о друге неопровержимо свидетельствуют. Невнимание к слову пагубно сказывается на внятности выражаемых мнений, на доступности изложения истин, даже общепринятых. Бывают крайние случаи, когда спорщики отстаивают одну и ту же мысль, просто не понимая друг друга.

1918 год

Наблюдая нынешний вал публикаций или просто выступлений в соцсетях, когда свобода клавиатуры заменила строгую грамматику, полезно обратиться к истории реформаторских поползновений на русский язык как на душу и дух народа.

В результате троцкистской реформы правописания в 1918 году к власти в языковой политике пришли люди, в своей массе глухие к русскому слову и чуждые ему. Их раздражали «непонятки» с ятем (ѣ), смущалъ твердый знакъ и наличие одинаково звучащих i, и. Их раздраженные реформы привели к огрублению письменного языка как средства сохранения мысли, к утрате многих тонких различий в смыслах. И речь не о том, что в советское время на зданиях неправильно писали «Мiру – миръ!», а о том, что был задан сознательный вектор «развития языка», приведший нас в третьем тысячелетии к засилью обезьяньего, инфантильного жаргона, которым не гнушаются даже обладатели ученых степеней: уважаемый, вы за какое решение топите?.. (Англ. top – «вершина».) И есть серьезное опасение, что нас всех собираются утопить – если не в обезьяньем жаргоне, то в компьютерном сленге. Опасения не пустые, ведь основатель и владелец сайта gramota.ru кандидат филологических наук (!) г-н Пахомов утверждал, выступая на радио «Бизнес-ФМ», что русский язык неизбежно вольется в «семью» европейских языков, лишенных всякой флексии (гибкости), но снаряженных жесткой аналитичностью: без падежей, без категории рода, без признаков числа, совершенного/несовершенного вида и т. д. – то есть подобием English’a, столь милого сердцу «реформаторов» и «развивателей» русского языка.

Глухоязычие – это беда и диагноз многих людей, и она становится всеобщей бедой, когда эти люди пишут общедоступные тексты, и эта беда увековечивается текущей «культурной политикой» режима. Блогеры подавили редакторов, даже члены «союзов писателей» пишут не всегда грамотно – и это мягко говоря. В первую очередь надо говорить о склонении существительных и прилагательных (да и числительных!) – то есть о падежах – и, конечно, о согласовании падежных окончаний в словах, что связаны между собой. А о том, почему надо беречь и любить падежи, мы скажем напоследок.

Придется объявить войну трендам – или трэндам (хотя хрен редьки не слаще). Таким неприятным трендом вопреки тенденциям, традиции и духу русского языка уже стало в блогерской среде употребление винительного падежа вместо родительного: бояться Россию (вместо бояться чего, кого – России); бояться тетку (вместо тетки); хотеть воду/вино, но не воды или вина – и т. д.

На сервисе «услуги Яндекса» читаем: «Купить молоко». Ютьюб дает картинку, как мародеры в США хотели во время черных бунтов разграбить ресторан русской кухни, и снабжает ее заголовком «Они хотели наш борщ»… То есть: купить что? – молоко; хотели что? – наш борщ. Всюду винительный падеж. А ведь хотеть что-то означает вожделеть к чему-то (кому-то). Хотеть борща, купить молока – это уже другое; это не означает хотеть весь борщ, наличный в ресторане или скупить вообще все молоко. Но винительный падеж предполагает именно это. Французский язык не позволит подобной неряшливости своему носителю, для этой цели существует частичный артикль, создающий соответствие нашему родительному падежу: acheter du lait, да и англичанин не захочет купить молоко как таковое: I’ll buy some milk. Либо уточнит: I want a pint/a half litre of milk. Здесь тоже предлог of дает соответствие нашему родительному падежу.

Существует такая тонкость речевой культуры и чуткости к родному языку: Я часто покупаю молоко, но: Я никогда не покупаю молока (и вдруг захотелось его, молока, купить). В предложениях с отрицанием хороший русский язык предпочитает родительный падеж.

Хочу, боюсь, жду – это глаголы, которые предполагают дополнение (существительное) в родительном, а не в винительном падеже. Чего ты хочешь, чего ты ждешь, чего боишься – но не что. В известной песне поэт никак не мог задаться вопросом: «Хотят ли русские войну?» – это было бы чудовищно, но большинство образованцев не видят в этом ничего странного. Особенно грустно читать спортивных журналистов: «Впрочем, игра показала, что Россия не собиралась бояться Испанию» («Спорт-Экспресс»).

Фраза из соцсетей: «Утром была слышна сирена, но мы не обратили на нее внимание…» (правильно: не обратили внимания). Из рекламы: «Топ-5 фермерских сыров, которые не найти в…»

Ждать девушку (винительный падеж) – это нормально, но ждать событий, известий – это уже родительный.
Страдает русский язык и от того, что большинство борзописцев практически не пользуются творительным падежом. Новостные агентства забрасывают нас такими вот словосочетаниями: «Критика Кремля предложений комиссии…» (т. е. критика Кремлем); «Критика властей несогласованных шествий и митингов…» (т. е. критика властями); «…в результате атаки сирийских военных турецкого военного поста…» (помимо повторяемого слова военный, здесь можно было сказать двояко: …в результате атаки сирийскими военными турецкого военного поста… или …в результате атаки сирийских военных на турецкий пост…; а еще лучше было бы вспомнить русское слово нападение. И такой вот перл от Ютьюб-канала: «о безоговорочной поддержке Анкары Азербайджану…» (Анкарой Азербайджана).

Как видим, конечные и, ять находятся в фонетическом и морфологическом как бы родстве, и это станет еще очевиднее, если последнюю пару примеров изобразить на малороссийском диалекте: куда – в море, где – у морi.
Часто ошибаются с употреблением предлога «по» в значении «после»: требуется существительное с тем же окончанием, например: «по окончании парада…». Но современный историк-блогер пишет: «По окончанию парада в Москве В.Шелленберг и полковник Кребс выехали в Берлин с полным докладом», как если бы они ехали по этому окончанию, как по шоссе или по мосту…

Не лучше и с дательным…

«Вопрос о том, как бороться с беспилотниками, продолжает досаждать вооруженные силы всех стран мира». Здесь дательный падеж все поставит на положенное место и с головы на ноги: «…продолжает досаждать вооруженным силам всех стран…».

Важно отметить, что журналист употребил здесь непереходный глагол досаждать как переходный, с дополнением в винительном падеже (вместо дательного). Вследствие утраты языкового чутья, чему способствовала и утрата «ятя» (ѣ), теперь авторы слишком часто стали путать концевые и, е: «Информация о решение Генпрокуратуры отправлена в Минюст». Можно видеть и такие казусы: «при проверки», «для проверке» и т. п.

Заимствования плюс мусор

Заимствования из других языков – это естественный процесс, когда он диктуется объективной потребностью. Но вот записные ораторы, приглашаемые на «Эхо Москвы» или «Дождь», не скажут «случай», у них наготове кейс. Чем это слово может их возвысить, прибавить им самоуважения? Непонятно. Выглядит и звучит неприятно и смешно.

«Речь идет о безопасности, что для Армении очень сенситивная тема», – объяснил министр. Считает ли министр, что граждане обязаны знать это иностранное слово, или он считает для себя зазорным сказать чувствительная тема? Получается, что министр не намного умнее мальчишек-журналистов, щеголяющих кейсом.

Но министра придется простить, раз уж первые лица призывают не осуществлять, не проводить в жизнь, а имплементировать, а простые журналисты неспособны выговорить «структурировать» и говорят более мудрено: «Президент Узбекистана намерен реструктуризировать Службу нацбезопасности». Пока еще не реорганизировать, и то хорошо.

Вообще наши составители словарей слишком либерально уснащают заимствованные из латыни глаголы лишними суффиксами. Неужели удобнее сказать «организовывают», чем устраивают? Неужели лучше написать «организовываемых», чем организуемых? Но такие случаи имеют место.

«В апреле 2018 года, по завершению каденции действующего главы Сержа Саргсяна…» – пишет уважаемое агентство «Регнум». Здесь повстречались две нехорошие вещи, ибо по завершении, а во-вторых, почему каденция, почему не срок полномочий?

А бесспорным мусором следует считать фейки, хайпы, баттлы, хохму и халяву и многое, многое такого же качества.

Глухоязычие

Многие авторы не различают способность и возможность, щепетильный и щекотливый, представить и предоставить, бронепробиваемость (пробиваемость брони?) и пробивную способность боеприпаса, проходимость болота/местности и проходную способность автомобиля.

«Рост заболеваемости панкреатитом, свидетельствует о невозможности врачей быстро найти решение данной проблеме». И, кстати, что делает запятая между подлежащим и сказуемым? Как здесь, так и у большинства доморощенных журналистов!

Многим авторам незнаком глагол «опровергнуть», они простодушно пишут отвергнуть. А как вам синтаксис вот этого предложения? «Глава Крыма отказался просить у Зеленского возобновить подачу воды». Звучит, как дословный перевод с плохого английского.

Воздействие западных оборотов проявляется и в том, что даже филологи пишут по-русски: «Для меня понятно, что…», тогда как более естественно было бы сказать Мне понятно, что…

Наконец, пресловутое стремление выражаться красиво, присущее чиновникам, заражает порой и хороших публицистов. Есть такая калька с французского и с английского: иметь место. Она равнозначна глаголу быть. Однако этот западный канцеляризм воспринимается нами как требующий улучшения, и многие говорят имеет место быть – тем самым сообщая нейтральной фразе оттенок долженствования. Один из моих друзей, прекрасный публицист, даже употребил это в прошедшем времени, что получилось довольно смешно и приобрело в невинной ситуации чуть ли не фатальный характер. А ведь вполне хватило бы глагольной формы было.

Еще один ложный друг авторов и ораторов, выдающий как желание покрасоваться, так и неполную грамотность, – это странное словосочетание не суть важно. Здесь третьим лишним является либо второе, либо третье слово; скорее второе, поскольку это не только существительное женского рода, но также и глагол быть – форма множественного числа. Значит, можно говорить: (это) не суть либо не важно. Со всех точек зрения безупречен второй вариант, как и его подвиды: не имеет значения, не играет роли…

Роль сценических искусств

Придется констатировать, что кино и телевидение, подобно Интернету, тоже не способствуют сохранению культуры речи и мышления. Даже придется заподозрить, что среди режиссеров, сценаристов и актеров не стало грамотных людей.

Звезда экрана говорит: «Я была поражена количеству посланий с выражением солидарности…» – и выдает свою неначитанность или просто невнимание к слову (я поражаюсь количеству, я поражена количеством…).
Есть люди, которых наше языковое богатство повергает в растерянность, и выглядят они тогда достаточно безпомощными.

Ни разу ни в одном из множества фильмов, сериалов и спектаклей не довелось мне услышать правильно произнесенную фразу: «Чему обязан?..», которой встречают нежданного посетителя. Сама эта фраза – дань вежливости: чему я обязан вашим посещением, какое обстоятельство благодарить за ваш визит?

Современные обитатели сцены превратили формулу вежливости в неосознанную грубость: «Чем обязан?» (Чего тебе от меня?..) Когда актер желает сказать «покрасивше», как популярный актер в одном детективе, он говорит, не без запинки: «Чем обязан… визиту?..» Чему, в конце концов, обучают в театральных институтах? Читают ли, наконец, актеры и режиссеры русскую классику? Или редакторы уже ее переиначили?

Напоследок, чем так ценны наши падежи, наши категории рода, вида глагола и так далее. Они обеспечивают нашему языку непревзойденное богатство оттенков, точности отношений и способности характеризовать носителя языка. В то время как Интернет помешался на рекламе всевозможных школ on-line английского языка, в Ютьюбе есть целый ряд каналов молодых иностранцев из Западной Европы и Америки, «подсевших» на русский язык, и они с энтузиазмом рассказывают русским пользователям Ютьюба, за что и почему они полюбили русский язык и почему от него уже не откажутся. Для нас же наиболее важным станет свидетельство французского писателя и переводчика с русского – Ива Готье. На вопрос журналиста «Что значит русский язык для вас, занимающегося переводами с русского три десятка лет?» писатель ответил:

– Я обязан ответить на ваш вопрос самыми высокими словами, эпитетами в превосходной степени… Русский язык – это чудо, мелодия волшебной флейты, это симфония. У меня нет музыкального образования или воспитания, но овладевание русским языком обогатило меня слухом, сообщило мне вкус к музыке и к ее сестренкам: поэзии и литературе в целом. Счастливы русские писатели: им достаточно передать то, что они слышат, и вот оно, готовое произведение! Поэтесса Анна Ахматова имела в виду именно это, говоря, что подписывать стихи своим именем – значит выдавать за свою собственную музыку то, что улавливает слух. Это удивительно… народ, которым правят кое-как, – и этот народ говорит как бог. Я подозреваю, что русские это знают и этим пользуются.

Юрий СЕРБ, Санкт-Петербург