Кто поверит Чарльзу Дарвину? Человек тысячелетия

В то время, когда Дарвин представил миру свою абсолютно революционную теорию, всеми признанная концепция возникновения мира звучала следующим образом: мир был сотворен за шесть дней бурного созидания и один день отдохновения. И эта неделя сотворения всего ныне существующего случилась якобы шесть тысяч лет назад – именно столько, стало быть, насчитывала и история земной жизни. То, что предложил в противовес этой концепции Чарльз Дарвин, звучало устрашающим переворотом для религиозно-обывательского сознания, шоком для миллионов и миллионов землян, по чьей устоявшейся вере был нанесен безжалостный удар. Кто же стал тем отчаянным смельчаком, бунтарем и смутьяном, который отважился замахнуться на считавшуюся безупречной с научной точки зрения концепцию? Этим смутьяном стал человек исключительно тихий, добропорядочный и бесконечно далекий от каких-либо бунтарских наклонностей. Эдакий по темпераменту собиратель гербариев и бабочек. Чарльз Дарвин появился на свет, который ему написано было на роду перевернуть с ног на голову, в английском городе Шрюсбури в 1809 году в семье лекаря. И был Чарли в детстве ребенком настолько обыкновенным, не выказавшим ни единого признака гениальности, что никаких мало-мальски заметных следов для биографов первые двадцать лет его жизни по сути и не оставили. Единственный интерес проявлял к природе, а будущее свое связывал с медициной, намереваясь, как и отец, стать врачом.

Однако врачом Чарльз стать не мог, потому как решительно не выносил вида крови. Отец посему послал его в Кембридж изучать теологию. К теологии у юного Дарвина интереса и склонностей, однако, не обнаружилось. По иронии судьбы, на столбовую дорогу помог ему выйти… поп. Его Преподобие Джон Стивенс Хенслоу преподавал в Кембридже ботанику. Именно его интереснейшие лекции пробудили у студента Дарвина любопытство к ботанике. Очень скоро студент Дарвин и Его Преподобие Джон Хенслоу стали закадычными друзьями. И именно святой отец сагитировал 22-летнего Дарвина отправиться в августе 1831 года в плавание к берегам Южной Америки на исследовательском судне “Бигл”. Этому судну суждено было прославиться и навеки войти в историю именно и только потому, что, плавая на нем, пришел к первым замыслам своей будущей теории будущий великан науки Чарльз Дарвин.
Путешествие планировали на два года – проплавал Дарвин, однако, целых пять лет. Дабы не скучать в пути, Чарльз взял с собой на корабль множество книг. Одной из них была рекомендованная ему опять же Его Преподобием книга шотландского ученого Чарльза Лайелла “Основы геологии”. Эта работа, в которой Лайелл утверждал, что современное строение земной поверхности есть следствие эрозии, а вовсе не библейских катастроф и что облик планеты будет изменяться и впредь, как менялся он все предыдущие миллионы, а вовсе не шесть тысяч лет – произвела на Дарвина сильнейшее впечатление. Мысль о том, что история Земли многократно громаднее, нежели считалось доселе, и что современные процессы, происходящие на планете, напрямую связаны и вытекают из ее прошлого, стала для Дарвина чем-то вроде молнии озарения. Именно эти идеи Лайелла легли впоследствии в основу дарвиновской теории развития видов.
Однако главным пробудителем революционного научного сознания Дарвина стали его собственные наблюдения во время путешествия к берегам Южной Америки… Внимательному кембриджскому студенту удалось заметить то, что не увидел до него ни один другой землянин, – изменение животных одного и того же вида в зависимости от среды их обитания. Например, он обнаружил, что, в то время как в аргентинских пампах обитали страусы-гиганты, страусы Патагонии были значительно меньших размеров. На Галапагосах Дарвин узрел зябликов, которые были внешне схожи с равнинными материковыми зябликами, проживавшими в восьмистах километрах от галапагосских. Однако клювы эти зяблики имели иные, приспособленные уже не к материковой, а к островной пище.
По сути своей это было сенсационным открытием, ибо оно в принципе противоречило устойчивой вере в то, что живые существа различаются только от вида к виду, но внутри одного вида раз и навсегда неизменны. Правды ради надо заметить, что Дарвин был не первым, в чью голову пришло сомнение в железной неизменности видов. Среди сомневающихся значился, например, французский натуралист Жан Ламарк, считавший, что живые существа способны к совершенствованию своего вида под воздействием среды обитания и передаче усовершенствованных черт потомкам. Согласно Ламарку, именно так постепенно удлинили свою шею жирафы, чьи предки кормились с высоких ветвей. Именно так ряд хищников нарастили с течением времени мощные мускулы и так далее и тому подобное. Однако в Англии теорию Ламарка приняли в штыки – и не в последнюю очередь потому, что Ламарк был французом.
Дарвин теорию Ламарка не отвергал. Но между тем не Ламарк, а Томас Мальтус дал Дарвину импульс, который, оплодотворив его собственные наблюдения, собранные в ходе путешествий на корабле “Бигл”, зачал идею естественного отбора. Прорыв свершился осенью 1838 года. 29-летний на ту пору Дарвин прочел мальтусовское “Эссе об основах популяции”, в котором утверждалось, что человечество обречено на вымирание в силу недостатка продуктов питания для все прибывающего населения Земли и что выживут лишь те сильнейшие, которые сумеют себе это питание добыть. Дарвин вывел из этого одно: тот же принцип выживания сильнейшего должен распространяться и на всю живую природу. “И итогом этого боя станет развитие новых видов” – так позже напишет великий Дарвин.
К 1842 году сам Чарльз Дарвин был настолько убежден в правоте своей теории, что, не мешкая, стал излагать ее на бумаге. Однако, когда встал вопрос о публикации, иначе говоря, предании революционной идеи гласности, Дарвин дал задний ход. Он отлично представлял ту бурю протеста, которая неминуемо должна была последовать как со стороны науки, так и со стороны церкви. И этот протест смущал не отличавшегося качествами бойца ученого. Не исключено, что одной из причин того, почему свою теорию эволюции Дарвин скрывал от мира целых шестнадцать лет, было его собственное состояние здоровья. Долгие годы Дарвин страдал загадочной болезнью, выбивавшей его из равновесия и рабочего состояния и заставлявшей большей частью чувствовать себя ослабленным и нездоровым, как признавался он в своих дневниках. Симптомы этого заболевания были довольно странны: Дарвина постоянно мучили мигрени, учащенное сердцебиение и пульс, приступы необъяснимой слабости, рвота и частые потери сознания. Различные биографы выдвигали на сей счет разные гипотезы: одни полагали, что Дарвин подцепил некую экзотическую инфекцию, плавая на “Бигле”, другие приписывали недуг обычной ипохондрии. Между тем доктор Дэвид Янг, внимательнейшим образом изучивший личную корреспонденцию, в которой Дарвин много говорил о симптомах своего недуга, пришел к выводу, что это могло быть не чем иным, нежели хроническим туберкулезом кожи.
Как бы там ни было, но время шло, а Дарвин продолжал упорно скрывать от человечества правду о его происхождении и эволюции, рискуя при этом, что к аналогичному открытию рано или поздно придет кто-нибудь другой и что пальма первенства будет в таком случае безвозвратно потеряна. 18 июня 1858 года угроза стала реальностью: Дарвин получил рукопись английского натуралиста Алфреда Рассела Уоллеса, который выдвинул аналогичную теорию. Как и Дарвин, он познакомился с концепцией Мальтуса и, наконец, точно так же, как и Дарвин, пришел к открытию теории естественного отбора и эволюции видов.
Узнав о наличии конкурента, Дарвин впал было в отчаяние, проклиная себя за нерешительность и преступно долгое молчание. Однако, к счастью, в лице Алфреда Уоллеса Дарвину довелось встретить человека в высшей степени благородного и порядочного: оба ученых договорились опубликовать свои труды одновременно и причем в одном и том же именитом научном журнале. Мало того, со временем Уоллес и Дарвин стали неразлучными друзьями. Судьбе тем не менее было угодно обойти славой Алфреда Уоллеса, зато щедро наградить ею Чарльза Дарвина, записав его в легион бессмертных гениев.
Собственную книгу “О происхождении видов…” Дарвин издал 24 ноября 1859 года. Тираж в 1250 экземпляров был разобран мгновенно. Через 6 недель посему было выпущено второе издание – еще три тысячи экземпляров. Только в период жизни Дарвина этот манифест эволюции издавался 6 раз. И как ни странно, Дарвин отнюдь не был предан анафеме. Вероятно, мир был уже готов к признанию идеи развития и совершенствования, переболев, как детской болезнью, верой в незыблемость и неизменность некогда единожды сотворенного. Близкие к дарвиновской теории идеи будоражили уже к тому времени многие ученые умы – идея, что называется, носилась в воздухе. Например, Томас Хакли пропагандировал дарвиновскую теорию с такой страстью и фанатизмом, что заработал прозвище “бульдог Дарвина”. И хотя церковь упорно отвергала Дарвина, дерзнувшего отнять у человека право исключительности, представив его всего лишь одним из “видов”, развившимся из других “видов”, развенчать Дарвина церкви оказалось не по плечу.
Чарльз Дарвин успел испить чашу признания и славы при жизни. Когда 19 апреля 1882 года 73-летний ученый скончался, человечество попрощалось с ним как с одним из величайших гениев всех времен. Британия удостоила Чарльза Дарвина высшей почести, упокоив его прах в Вестминстерском аббатстве, в одном ряду с королями.
И тем не менее, невзирая на общепризнанный гений Дарвина, спор вокруг его теории не утихает и по сей день. Основа теории при этом сомнению не подвергается, а именно: что все живое развивается путем мутаций, что естественный отбор обеспечивает выживание сильнейших и наиболее приспособленных к среде обитания. Спорят о другом: куда можно идти в русле дарвиновской теории дальше? Ультрадарвинисты, такие, как Ричард Доукинс, верят, что эволюции подвержены в том числе и гены. И что гены ведут себя таким образом, что сохраняют некоторые виды живых существ лишь для того, чтобы, используя их, выжить самим. Противники Дарвина, так называемые креационисты, по-прежнему твердят, что человек слишком сложный организм для возникновения путем случайных мутаций. И что природа его появления – иная, нежели виделось Дарвину через призму развития его “видов”. Тем не менее современная техника обещает положить “креационистов” на лопатки: так, компьютерные симуляции доказывают, что случайные мутации могут творить настоящие чудеса.
Верить или не верить в Дарвина – по-прежнему актуальный вопрос.

Ольга ДМИТРИЕВА
Лондон