Крымский маршрут. Вольное парение возможно только в горах

Сколько раз мне по пути приходилось пополнять запасы на брошенных после уборки урожая сельскохозяйственных угодьях. Капустные листья, мелкие помидоры, картошка, яблоки – осенние проселки щедро одаривали этим добром. Наш сельский люд живет жадно, широко, с размахом (с оглядкой, правда, тоже). Однако часто самые загребущие руки не в состоянии собрать, упрятать от непогоды, сохранить все посаженное и посеянное. Для хозяина, который мыслит гектарами и тоннами, червивое яблоко, надрезанная картофелина, треснувший арбуз – никчемный продукт, отходы производства. Для бродячего люда же это нередко спасительная находка. Впрочем, не только бродячий люд пользуется бросовыми плодами. У крымчан в ходу такое словечко, как «шабловать». Жители опустевших после летнего и сентябрьского бархатного сезонов курортных городков в октябре, случается, «пасутся» на никем не охраняемых после уборки урожая виноградных плантациях. Для кого-то это развлечение вроде рыбалки или сбора грибов, а для некоторых даже весьма доходный промысел.

Своя воля – это и свой промысел, и свое подсобное хозяйство, и своя дачка. «Никакой президент нас не накормит, если сами не подсуетимся», – признался один местный «тепличный олигарх» (так он представился) из села с символическим названием Новая Жизнь. Многие огородники, кстати, узнав о блокаде Крыма, воодушевились: «Теперь наша продукция в ход пойдет». Правда, спустя некоторое время опечалились. Прошел слух, что в крымские порты стали приходить «овощные» пароходы из Турции. Кто-то свою волю продемонстрировал. Воля на волю? Или коса на камень?В осеннем крымском разноцветье теряются мои украинско-запорожские прапорцы. На них никто внимания не обращает. Интерес представляет только туристический статус их владельца. Туристов на полуострове негусто. Я ни одного не встретил. Правда, степной Крым их особо и в лучшие времена не привлекал. Другое дело горы. Они замаячили на горизонте где-то после обеда. Однако в этот день мне до них так и не суждено было добраться. Темнота накрыла меня на подъезде к Белогорску. Я понял, что вряд ли успею в этот день добраться до северных склонов Караби-яйлы, где в селе Пчелином живут мои друзья. По опыту знал, что из благоденствия и уюта не проистекает ничего необычного и удивительного. Только в азарте поиска, в творческом порыве, на жизненном изломе происходят всякие чудесные вещи. Дорога азартна и «взрывоопасна» приключениями, она полна неожиданностей и авральных ситуаций, которые и рождают дива, одаривают чудесами. Вот на это чудо я и надеялся, почти на ощупь двигаясь по ночному шоссе. С гор подул ледяной ветер. Мне показалось, что даже стал срываться снег. Пару раз в кустах на обочине сверкнули подозрительные огоньки. Село было погружено в темноту. В такое время бесполезно искать пристанище. Лучше уж снег на голову, чем ночной гость.Но чудо все-таки случилось. На ночь меня приютил совхозный сторож. Правда, посетовал, что спать придется на полу. Я не стал рассказывать, где и как я провел прошлую ночь, только попросил подбросить в печь пару поленьев. Это была моя единственная просьба. Чай, правда, сторож сам предложил. Света в сторожке не было. Я лежал в спальнике и под монотонный монолог старика (таким был его дребезжащий тоскливый голос) пытался уснуть. Сторож долго и уныло рассказывал о развалившемся совхозе (кажется, он назывался «Предгорный»), в котором когда-то обед стоил 27 копеек, а потом стали приходить начальники «на железо» (сдавать на металлолом технику), о зарплате, которую как не платили при Украине, так не платят и при России, о больной жене, на пенсию которой приходится жить, о непутевых детях. «При Украине ничего не платили, при России тоже не платят… Сторожую, чтоб дома не сидеть…» Я слушал сквозь дрему этот бесконечный монолог, и мне вспомнилось: «Я всегда сидел. Я сидел при Александре Втором Освободителе, при Александре Третьем Миротворце… При Керенском я сидел тоже…» Зицпредседатель Фунт из «Золотого теленка» – классика времен и нравов. Ночью я проснулся и увидел в окне белый холодный лик луны, будто шрамами, перечеркнутый черными сучьями. В каком я краю, в каком царстве-государстве, в какой сказке? Ах да – в Крыму…На следующий день ясным солнечным утром, свернув с шоссе, по разбитому проселку я направился в горы. Проехал всего ничего – километра три – и увидел вдалеке всадника. Он двигался по распадку легкой изящной рысью и очень красиво смотрелся на фоне покрытого полупрозрачными облачками неба, откуда лился на землю ровный мягкий свет. Всадник подъехал ближе, и я узнал местного «коровьего» авторитета Кантяя. «Ты моих животинок тут не видел?» – другого вопроса я от него и не ожидал. Поиск коровок и лошадок, которые вольно паслись на предгорных склонах и часто забредали в дальние распадки, любимое занятие Кантяя. Это для него и хлеб насущный, и хобби. Возможность себя – лихого ковбоя – продемонстрировать туристскому люду. С туристами, правда, в этом сезоне напряженка. С разрешения хозяина я немного погарцевал на коне и отправился дальше. Дорога круто ушла в горы. По размытым ручьями колеям приходилось толкать велосипед впереди себя. В горах мне к этому не привыкать. Тише едешь (даже если идешь) – дальше и быстрее будешь. Не быстрее и тем более не дальше мне, правда, не нужно было – все здесь, в этих горах (впрочем, как и на предгорных равнинах), в свое время, своим чередом.Сначала раздался лай собак, потом отчетливо запахло дымком, который резко перебил запах прелой листвы, наконец в просвете между деревьями мелькнул белый бок крайней хатки-«пустки». Это старый кордон, на котором давно никто не жил. За ним открылась долина, в которой и находилось село Пчелиное. Здесь под северными склонами Караби-яйлы – самого обширного и дикого крымского плоскогорья – живут мои друзья. Это самое высокогорное, самое маленькое и, пожалуй, самое древнее село Крыма. Эти места люди облюбовали давно. Около двух тысяч лет назад здесь обитали тавры. А точнее, одно из таврских племен – напеи. Слово греческое, означает «нимфы долин». Позже здесь обосновались татары. У подножия горы Карт-Кая они основали село Куртлук. В советское время тут были большие конефермы совхоза «Зеленогорский», единственного коневодческого хозяйства в Крыму. Ныне в Куртлуке, после войны переименованном в Пчелиное, и десятка жилых домов не наберется. Из старожилов в селе почти никого не осталось. Поселились здесь те, кому по разным причинам стали тесны города, надоело быть песчинками в их толчее, жить под одной на всех государственной крышей, тем более где и как искать свое место под солнцем, которое часто не в состоянии пробить своими лучами эту крышу? Из Феодосии сюда вместе с семьей перебрался крымчанин Володя Толстов (за ностальгию по «добрым» советским временам его называют Коммунистом). С детства он увлечен спелеологией, тут, в Пчелином, она стала его профессией. Белорус Слава Кантеев, влюбленный в лошадей и домашнюю животинку, осел здесь после армии. Крымское туристическое прошлое лишало сна криворожца Юру Архипова. В конце концов он бросил все и купил тут участок. Молдаванин Саша Гринько был геологом, потом осел на родине жены в Симферополе, стал предпринимателем. Постепенно стал обживать горный Крым. В будущем себя видит только в Пчелином. «Знаешь, я давно мечтал о таком месте, – признался он мне как-то, – где можно было бы вольно, спокойно, а главное – только своим умом и трудом жить». Это, наверное, для всех этих людей главное – своя воля. Пусть неровная, крутая, скользкая, но своя тропа.Два дня я провел в горах. Бродил по окрестным лесам, поднимался на яйлу, заглядывал в бездонные карстовые шахты, отдыхал в пещерках, собирал шиповник, наблюдал за орлами, кружившими над долиной. Каким виделся и представлялся им наш мир с высоты? Что нужно было в нем большим сильным птицам, сумевшим преодолеть земное притяжение? Интересно, как повели бы себя люди, если бы вдруг обрели крылья? «Дивлюсь я на небо, та й думку гадаю: чому я не сокiл, чому не лiтаю?» Эта думка-мечта по-прежнему не дает покоя. И не только моим землякам. «Чому менi, Боже, Ти крилець, не дав? Я б землю покинув и в небо злiтав». Поэтому, наверное, и не дал… Стремительный полет, вольное парение – иногда я испытываю эти чувства, спускаясь на велосипеде по перевальным серпантинам. Это возможно только в горах. Пока они стоят. И не важно, в каком царстве-государстве. Важно, чтоб атланты (и настоящие, и мифические) продолжали свою трудную, неимоверной тяжести работу – держать это небо на своих плечах. И чтоб в этом огромном и прекрасном небе по-прежнему парили птицы…Между прогулками помогаю друзьям по хозяйству. Вообще-то они здесь надеются только на себя, помощи никогда не просят, тем более от гостя. Однако если я проявляю инициативу, работа тут же находится. Саша Гринько, у которого я обычно останавливаюсь, задумал построить курятник. Мужик он дюжий и основательный. Строение решил возвести из камней. В округе их предостаточно. Находятся и обработанные людьми – обитавшими тут татарами. На одном из камней, который Саша уже собирался вмять в раствор, я заметил какую-то надпись. Присмотрелся: скорее всего арабская вязь. «Тут таких полно», – сказал Саша, продолжая постукивать мастерком. Я предложил переложить камень так, чтоб надпись оказалась с внешней стороны стены. «Зачем? Пойдет и так». – «Память все-таки». – «О чем? Они, знаешь, как нас в свое время гнобили… В рабах у них славяне ходили…» – «Кто гнобил?» – «Так татары… Дай им волю…» Что ж, своя воля – это не всегда и тем более не безоговорочно чужая «своя воля». Чаще всего, оберегая свою волю, человек ограничивает (а то и вовсе уничтожает) волю других. Курица, для которой предназначалось строение из камней, испещренных таинственной арабской вязью, увы, не птица. И золотых яиц от нее ожидать не приходится.Вечером возле жаркой печки я вспомнил наш краткий, несомненно, паритетно-дружеский, без эмоционального накала диалог возле курятника и, полистав свой путевой дневник, нашел в нем строки из путеводителя «Крым» за 1925 год, которые набросал перед поездкой. Автор писал, что древние сакральные крымские земли «систематически отнимались у тех, кто любил и умел их обрабатывать, а на их место селились те, кто умел разрушать налаженное». Это из статьи Максимилиана Волошина (он, кстати, имел «первокорни в Запорожской Сечи»), в которой он жестко и нелицеприятно отзывался о характере «русского культуртрегерства» по отношению к татарам (культуртрегер – тот, кто осуществляет свои неблаговидные цели под прикрытием распространения культуры). Мой собеседник промолчал. Я подумал, что это знак согласия. Но увидел его осоловевшие глаза и понял, что Саша засыпает. Наработался бедняга. Устал. Вообще-то не о русских речь. Вернее, не только о них. О нас всех, что тесно (но отнюдь не сплоченно!) живем на этой продуваемой всеми ветрами земле….На прощание Юра Архипов соорудил баньку. В груде камней развел костер (в ход шли исключительно дубовые поленья, которые были заготовлены заранее). Когда камни нагрелись, воткнул в землю длинные ореховые прутья, связал их концы и на этот каркас накинул пленку. Под ней мы и парились, поливая камни водой. Даже веничком друг друга похлестали. Банька удалась на славу. Смыла пот и земные невеселые «думки», освободив место для простых и ясных мыслей. На этом мой крымский маршрут и закончился. Что было дальше и как я добирался обратно, уже, пожалуй, не интересно. Ни мне, ни читателю. Вокзалы, станции, таможни, блокпосты, трибуны, постаменты без памятников, памятники без памяти, стяги и прапорцы, дворцы и хижины, храмы и погосты – жизнь по спирали, по кругу. Извечному?