На чтение: ≈ 16 мин.Меня многие отговаривали от этой поездки. Мол, время неспокойное, да и Крым уже как бы заграница, другая страна. Но я все же, как и в прежние годы (отнюдь, кстати, тоже не совсем спокойные), едва пригрело апрельское солнышко, собрал рюкзак и отправился на юг. И с плоских горных вершин, принадлежащих ветрам, облакам и птицам, обозрел сопредельные низинные земные пространства, поделенные людьми на государственные квартиры…
Едва поднялись на Долгоруковскую яйлу (местные татары упорно называют ее Татарско-Крымской), как хаотичной толпой набежали тучи, даже вдали прогремел гром. Мы особо не переживали. Приготовили дождевики, однако знали, были уверены, что обойдется. Подул ветер с севера, хоть и с прохладцей, но уверенно разогнал облачную охлократию. В старину мои предки – запорожские казаки – называли северный ветер «москалем», южный – «басурманом», западный – «ляхом». Вспомнилось об этом и подумалось: любой свежий ветер в преддверии грозы для нас радость и надежда. «Кто на ветер сеет, тот и жить умеет», – говорят старики.А вообще предсказать погоду здесь, на верхних горных этажах, бывает сложно (внизу, правда, это тоже нелегко). Вот уверенно вверху дует «москаль». Его сила и напористость впечатляет. Кажется, еще чуть-чуть, и он разгонит облака. Но вот из-за хребта со стороны моря проникают струйки «басурмана». А за ними по низу тянутся тучи – одна черней другой. Однако приходит время, и ветры возвращаются на круги своя. Дождались наконец и мы этой минуты.Над нами распахнулось чистое голубое небо. Открылись холмистые дали, взвились и запели жаворонки. Вдруг вверху раздался гул. Мы напряглись. Что? Откуда? Оказалось – самолет. Гул нарастал. И сразу стало неуютно, тревожно. Тучи и гром (и даже молнии), конечно, неприятно, но как-то объяснимо, терпимо, привычно. Даже любовь к этим явлениям присутствует. Жаль, правда, что только в начале мая. А вот странный самолетный гул посреди ясного неба… В другое время, наверное, воспринялось бы это без напряга и волнения. Ну освоил человек небо, среди облаков продолжил земную суету, куда-то спешит, торопится. Пусть. А тут первая мысль: где-то что-то произошло. Или вот-вот должно произойти. Я мысленно перекрестился.На лужайке среди одуванчиков и горицветов мирно паслись коровы. Иногда они разбредались, продирались сквозь кусты на соседние лужайки, но далеко все равно не заходили. Чуть выше по склону резвились лошади. Все животные принадлежали хозяину, который жил в долине. И коровы, и лошади, и даже свиньи, и овцы (они тоже в хозяйстве имелись) гуляли – точнее кормились – там, где им заблагорассудится. Кажется, на местном наречии это называлось «пастись пустопаш». Хозяин, дав волю своим питомцам, не беспокоился и не переживал. Животные возвращались в родные хлева, загоны, клетки. Там всегда было тепло, уютно и сытно. Однажды, правда, одна свинка (такая уж свинячья натура) отбилась от стада. Обнаружилась она через пару месяцев у соседа, который жил в ближайшей долине. Свинья прижилась под чужой крышей и вполне довольно хрюкала среди упитанных и холеных кабанчиков. Хозяин не стал стенать и спорить, вытребывая обратно пропажу. «Значит, ей там лучше», – философски резюмировал он. Магарыч, правда, сосед вынужден был поставить.Своя воля у животных. Как, впрочем, и неволя. А у человека? Нет, с неволей у него все в порядке. А вот с волей… А может, она ему не так уж и нужна? Достаточно мирно щипать травку и знать, что рядом есть крыша, под которой тебя сытно накормят и напоят. Потом, правда, под той же крышей пустят под нож. Но это будет потом…Птичья разноголосица ласкает слух, навевает дрему. Причем голоса звучат как симфония, сочиненная природой. Возможно, когда-то люди научились говорить, копируя язык птиц. И может быть, говоры народов и племен – это отражение птичьих голосов. Язык южан быстрый, громкий, как и гомон южного пестрого птичьего племени. На Севере природа поскромнее, покой и тишина на северных широтах. Ворона каркнет, кукушка прокукукает – вот и все голоса. И люди там суровые, молчаливые.Северные широты меня привлекали с детства своей суровостью, недоступностью, первозданной красотой. И побывал я там, и пожил. Но всегда возвращался в родные южные пенаты. Все-таки скучновато, неуютно, а порою и тревожно в краю, где звучит лишь один голос. Пусть даже это трель соловья или клекот орла (даже без намека на его двуглавость). На северных островах, правда, есть птичьи базары, где птичий гомон не умолкает почти круглый год. Но базар, он и есть базар. Хоть в Африке, хоть в Гренландии, хоть на Вологодчине, хоть на Полтавщине.В одной ложбинке на безводной Караби-яйле мы наткнулись на лужицу, оставшуюся после дождя. Однако вода в ней оказалась слишком мутной, с явными признаками глинистых взвесей. Правда, приглядевшись, мы увидели, что верхний слой почти прозрачный. В углублениях же, оставленных копытами оленей, этот слой чистой воды был значительно толще. Его уже можно было аккуратно зачерпнуть кружкой. Так мы набрали почти полный котелок воды. Пригляделись – рядом и следы других животных. Вода здесь, в горах, – природное «ничье благо», которое в равной мере доступно всем. Таких мест на планете все меньше. Там, куда ступила нога человека, у каждой лужи, струи, скважины уже свой хозяин.Вдруг вспомнилось велосипедное путешествие по евразийскому континенту от Украины до Владивостока. Три месяца я мчался через степи, балки, перелески, тайгу, реки, горы. И вдруг однажды поймал себя на мысли, что стал оперировать не привычными патриотическими штампами, а географическими категориями, а время мерить отрезками пути. Вот Азов позади, вот преодолел донской, а потом и волжский рубежи. Вот наконец добрался до Азии. Как-то стало подзабываться, что существуют еще и государственные границы. На Крымской яйле такое же чувство. Об Украине и России можно говорить лишь в настоящем времени, Крым же не только есть, он и был, и будет. На краю одной карстовой воронки (на Караби-яйле их много) мой товарищ углядел поваленный столб, выкрашенный в сине-желтый цвет. Решив, что это порушенный новыми властями пограничный знак, он поднял его, попытался обложить камнями. Недреманного государева ока здесь, на горных высотах, можно было пока не бояться. И тут я увидел прикрепленную к столбу табличку «Горный карст Крыма». Со временем цветовая чересполосица на столбе изменится (от непогоды она все равно полиняет), но надпись, надеюсь, останется. Как и сами Крымские горы – вечное «ничье благо» планеты…С дороги увидел на вершине горы пещерную выемку. Время было послеобеденное. Можно подумать и об отдыхе. По крутому склону поднялся наверх. Облюбовал сухое местечко, расстелил куртку и обозрел лесистые горные дали со светлыми полянками на вершинах холмов и темными пятнами глухих провалов. Домики селения, где обитали приютившие меня крымские аборигены, выглядели совсем крохотными островками человеческой жизни. В пещере, в которой я расположился, было сухо и тепло. Когда-то, возможно, она тоже служила жильем для людей. Может быть, тавров? На их могильники, представляющие собой каменные ящики, полуприкрытые тяжелыми плитами, я нередко натыкался, бродя по окрестностям. Как-то очень отстраненно думалось о том, что происходило внизу.Как бы ни звучало это антипатриотично и антиполитично, но как-то не думалось, что я имею к нему какое-то отношение. А должен ли вообще иметь? Наверное, да. Но какое? Кто я вообще – украинец по отцу или русский по матери? В Симферополе на базаре услышал от одной разбитной торговки, что, дескать, мы теперь «кацохолы» (от ироничных прозвищ русского «кацап» и украинца «хохол»). «Кацохлом» себя считать вроде не хочется, но в то же время и гордое имя «славянин» как-то не греет душу. Тем более не возбуждает в ней патриотических порывов.А если свой родословный клубочек начать распутывать с Адамовых времен? Если не по отцу и матери, а по далекому предку, обитавшему здесь? Может, в жилах у меня кровь (а не водица!) тавра, скифа, ария? Давно нет этих народов. И распрей между ними нет. Остались лишь легенды и мифы о буднях пахарей и деяниях героев. Еще мысли мудрецов. Но о них редко вспоминают…Молчали горы. Молчало небо. Только кукушка подавала голос, будто отсчитывала обороты планеты.Кто кого? Да такой вот вопрос: кто кого одолеет? И азарт, и ожидание развязки. Но рядом всегда мои, а чаще чужие вопросы – за кого ты? На чьей стороне? Со своими – ладно, можно подержать в себе, а чужие требуют ответа. Нередко даже так. Хватают за грудки, прижимают коленкой к земле и в упор: за кого?И вот я в Крымских горах. Почти с детства родных для меня. Попадаю под дождь. Уже освежился, уже промок до нитки. Сижу под кустом, трясусь и поглядываю на небо: когда солнечный кулак пробьет тучу, когда же ветер разгребет это облачное месиво? Я – за солнце и ветер! В другой раз на небе – ни тучки. Солнце шпарит целый день, и нет нигде от него спасения. Я жду освежающего ливня. Именно так думаю: чтоб не дождь кое-как, а самый настоящий ливень, водяной обвал. Я жду его, и поникшие травы ждут. Правда, замечаю, что хоть и поникли стебли, и скрючились, но нет в их изгибах враждебно-вопросительного «за кого?». Есть – ожидание. И есть своя жизнь во время этого ожидания…Сверху увидел темную полосу, косо перерезавшую заросший лесом склон. Там проходила дорога. Я стал спускаться вниз через заросли шиповника. Попал в сырой темный овраг. Но упорно карабкался, продирался через кусты, прыгал по скалам. Все нипочем, если знаешь, что впереди дорога, и уверен, куда она ведет.Вечером на небе зажглись звезды. Есть среди них похожая на наше Солнце, которое дало жизнь планете Земля? Вряд ли. Почему же люди делают все, чтобы уничтожить эту жизнь? Природа дала человеку разум. Зачем? Нет ответа, нет даже намека на цель. Дала, и все. Однако судя по тому, что происходит между людьми на планете, природа вдруг опомнилась и решила разум отобрать. Не нужен он человечеству, оказывается, стал лишним.Утром мы выползли из своего временного брезентового жилища и увидели голубое небо и солнце, которое катилось к нам по росистой траве. Внизу ущелье было забито облаками. Дальние вершины торчали над серым облачным морем, как острова. Между нашей яйлой и вершинами в облачном месиве что-то погромыхивало и поблескивало. Вдруг представилось, что это в родовых муках тяжело дышит Земля, стремясь вытолкнуть из ущелий новые хребты и вершины. Там внизу сумятица и боль, а мы стоим на уже рожденной и обихоженной земле. Вокруг разбросаны торчащие из облачной грязной пены другие явившие себя миру островные земли.Нам остается ждать, когда они соединятся в материки? Ждать, когда уймутся страсти там, внизу, и долины, приподнявшись, приобретут светлый и чистый лик?…Мы свернули палатку, закинули за плечи рюкзаки и стали спускаться по тропе, которая исчезала в облачном море. Завтра предстоял подъем на следующий хребет. Но перед тем как наступит завтра, нужно было спуститься в ущелье, выйти к долине и пересечь ее.Нет веры словам. Они пытаются быть отражением жизни. Но она другая и всегда рядом, перед глазами. Однако очень часто, хоть и перед глазами, но недостижима, неощутима ни плотью, ни умом. Тогда верят словам. Любым. Знают, даже уверены, что они обман, искаженное отражение, но все равно верят. Так волны баюкают, лижут, жмутся к солнцу, которое отражается в море, которого мы наконец достигли. Светило остывает и скатывается к горизонту, а в его бликах на морской воде почти нет света, тем более тепла. Все равно к ним устремляются волны – и толкутся на подступах, и вспыхивают озарением, и в себе растворяют остатки тепла. А потом падают сумерки, и мрачнеют притихшие воды. Но наступает час, когда над ними зажигаются звезды…
Выбор читателей
Комментарии