Круглый стол. Весь мир нуждается в перестройке

Вадим МЕДВЕДЕВ, член-корреспондент РАН: – На одной из академических встреч директор Института истории СССР, член-корреспондент РАН Андрей Сахаров предложил вообще отказаться от термина «перестройка» как не научного, а публицистического, заменив его термином «реформация», который лучше, по его мнению, отражает суть происходивших в стране в то время процессов. Я был тогда в числе возражавших Сахарову, полагая, что перестройку не следует ни отделять от реформации, ни отождествлять с ней. Перестройка имеет довольно определенные хронологические рамки, начавшись весной 1985 года и прервавшись в конце 1991 года. Она существенно отличалась от предшествующих ей попыток реформирования тем, что решала не какие-то частные вопросы, а имела в виду реформирование советского общества в целом, начиная с его экономических основ и кончая тонкими идеологическими сферами. К сожалению, перестройку не удалось довести до конца, она стала жертвой ожесточенной политической борьбы.

Окончание. Начало в № 39

Особое значение в этой связи имело провозглашение приоритета общечеловеческих ценностей над классовыми как одного из исходных постулатов перестройки, а также все растущей целостности мира, абсолютного императива обеспечения безопасности и сотрудничества стран и народов, нового политического мышления на международной арене. Представления инициаторов перестройки основывались на социалистических идеях, Горбачев даже, вернувшись из заточения в Форосе, в своем выступлении по ТВ подтвердил свою приверженность социалистическому выбору. Это объясняется не только тем, что вера в социализм была устойчивым стереотипом общественного сознания, с которым нельзя было не считаться. Но прежде всего тем, что перестроечное руководство оставалось искренним приверженцем социалистической идеи в ее обновленном виде с учетом реалий сегодняшнего дня. Уже тогда пробивала себе дорогу мысль о том, что человечество в целом стоит на пороге вступления в некое новое состояние, выходящее за рамки традиционных представлений о капитализме, социализме, в котором ведущую роль приобретают общечеловеческие начала, наследуется все лучшее, что рождено предшествующим прогрессом человечества. С этой точки зрения, весь мир нуждается в перестройке, втягивается в процесс глубоких трансформационных перемен. Об этом неоднократно говорил Горбачев. Нашей стране нужен был не возврат к капитализму, а движение вперед к новому состоянию общества, в котором найдут свое место и социалистические ценности. Советская перестройка мыслилась именно как эволюционный, реформаторский процесс, инициированный сверху, но отвечающий назревшим потребностям общества, настроениям и чаяниям большинства населения.

В этом смысле период в истории страны после событий конца 1991 года не может, по моему мнению, быть назван продолжением перестройки, углублением реформации. Это был разрушительный перерыв постепенности, вызванный роспуском Советского Союза, сменой политического режима, разделом государственной собственности.

Генрих БОРОВИК, журналист:

– Двадцать лет тому назад началась перестройка, к нашему времени она уже обросла таким грузом сознательно созданных мифов, что пробраться к правде, к этой атмосфере надежды, которая господствовала тогда, совсем нелегко. Результаты реформ 90-х годов в большой степени провальны, ухудшение качества жизни большинства населения несомненно. Все это потрясло общество. Конечно, происходит аберрация сознания, набирает силу миф о том, что все было прекрасно 20 лет назад, нечего было начинать перестройку, и вообще во всем виноват Горбачев. Мы не имеем права позволять уйти в небытие очень многому из того, что дала перестройка, мы просто не имеем на это права, если мы собираемся всерьез думать о нашем будущем.

Михаил ГОРБАЧЕВ, экс-президент СССР:

– Перестройка и все, что с ней связано, – огромный риск для политика. В стране, напичканной оружием, способным взорвать весь мир, могла начаться гражданская война. В той ситуации, когда мои позиции были подорваны путчем, я оказался в тяжелом положении. Я обсуждал, на какой крайний шаг могу пойти: основная масса людей не хотела расставаться с Союзом, но только что избранные депутаты в России и в Белоруссии голосовали за Беловежские соглашения. В Белоруссии один Лукашенко не голосовал за развал Союза, на Украине – двое или трое были против Беловежских соглашений, а Алма-Ате собрались главы республик (я написал в «Правде» целую полосу о том, что будет для нас означать развал Союза), но ничто не подействовало, все проглотили и, как овцы, которых ведут на убой, пошли за бараном-провокатором. Люди устали от советского времени и уже устали от перестройки. Все это нужно знать, чтобы понимать ситуацию. Старшее поколение уже определилось с ответом, кто противник, враг, кого уважать, кого не уважать. В конце концов каждый имеет право на свободу выбора, в том числе и по вопросу, уважать или не уважать того или иного политика. Но, когда говорят, что российские студенты далеки от политики, что она им безразлична и неинтересна, – это чепуха. Они улавливают нюансы политического процесса, знают разные позиции, следят за событиями. Поэтому сегодня очень многое надо рассказывать молодежи.

Александр БЕССМЕРТНЫХ, президент Внешнеполитической ассоциации:

– Давно замечено, что в истории на фоне богатого разнообразия фактов идей хороших или плохих мало. Но зато, когда идее удается протолкнуться через толпу суетливых фактов, она обретает способность довлеть над ними десятилетиями, а может быть, и столетиями. При этом происходит интересная вещь: факты бросаются мстить, они облепляют как муравьи идею, скрывают ее или пытаются видоизменить. В результате на месте истины, а идея, на мой взгляд, – это нарождающаяся истина, вырастает миф. Думаю, мы употребляем понятие «миф» как заблуждение, иначе можно далеко зайти в дефинициях. Мы не всегда считаем факт железной вещью. Факт не всегда защищает правду, он порой ведет себя как Иуда. Почему такое возможно? Мне кажется, потому что факт оглашается, а значит, и толкуется не только свидетелями, но и лжесвидетелями. Еще Гете сказал, что человек хватается за ложь, если она ему годится хотя бы на одно мгновение. Отсюда образ истории современной России формируется не столько властью факта, сколько ожесточенной борьбой с рядом важнейших идей, которые родились в великое и странное шестилетие 1985-1991 годов. Кто может претендовать на их авторство? Это немаловажный вопрос, поскольку большое количество претендующих на авторство людей затуманивают суть происходившего.

Наша тренированная мысль подсказывает, что это либо коллективный ум, либо коллективный разум и так далее. Но не только марксистская закваска подводит нас к такому выводу. Как и у всякого благого дела, у идей 80-х годов много отцов. Никто из претендентов на авторские права на новое мышление не может и близко сравниться по собственному вкладу в развитие концепции мирного окончания холодной войны через решительные меры в области сокращения вооружений, в освобождение человечества и нашей внешней политики от идеологических оков, от застарелых подходов с самим Горбачевым. Мне даже стыдно видеть во многих книгах некие претензии на оспаривание ответственности за идеи периода перестройки. Автором принципиальных, фундаментальных открытий следует признать именно Михаила Сергеевича Горбачева, при этом, мне кажется, он не выучивал эти идеи, скрипя пером, запершись в кабинете.

Им была предложена концепция перестройки страны и международных отношений в сторону безъядерного и ненасильственного мира, и этот мир начал строиться, сторонниками нового направления стали миллионы людей, как известно, и в нашей стране, и в остальном мире. История впервые под прямым воздействием идеи двинулась в верном направлении. Сегодня спрашивают: в верном ли направлении двигаются исторические процессы? Вот тогда они двинулись в верном направлении. Но произошли события августа и декабря 1991 года – обвал державы и вместе с ней власти перестройщиков, появилась некая новая Россия.

Сегодня есть несколько мифов, которые навязчиво присутствуют не только в умах, но и в работах некоторых историков. Первый неприемлемый миф – развал СССР – результат перестройки как идея. На самом деле эта грандиозная катастрофа была вызвана одновременно и в одном направлении действующими двумя разнородными силами: консерваторами (ГКЧП) и демократами, хотя были и истинные демократы, но их затоптали политические «носороги».

Второй миф – исконная Россия, перестроенная на демократический лад. На самом деле это, к сожалению, всего лишь осколок России. В 1991 году была разрушена исконная Россия, которая существовала в политико-идеологическом облике Советского Союза.

Третий миф: происходящие после 1991 года перемены в России – это демократическая революция. Таков почти аксиоматический тезис в большинстве работ. Это только частично верно, но по сути речь идет о банальной реставрации капитализма в России, причем в далеко не совершенной модели. Февральская революция 1917 года была действительно демократической революцией, увы, унесенной октябрьским ветром. Перестройка же была последней демократической революцией в России XX века.

Наконец еще один миф, неприемлемый и требующий разработки: развал Советского Союза – самый убедительный факт поражения СССР в холодной войне. Это совершенно не так, дело в том, что США не хотели развала Советского Союза, боялись развала и просили нас этого не допустить. К тому же холодная война закончилась в 1989 году, а развал СССР произошел в 1991 году.

Научный анализ перестройки как исторической идеи до сих пор не проведен. Участники событий, особенно рангом поменьше, задохнувшись от амбиций, устроили толчею у дверей, стремясь пролезть в историю. Хитрят, лгут, тянут шею, чтобы их заметили. В результате путают историков, ведут их по ложному следу. Историки к тому же работают не в келье, а в реальном мире, раздираемом серьезной борьбой идей и борьбой интересов. Но я не рискну винить их в застенчивом отношении к истине.

И.КЛИМОВ, кандидат социологических наук, фонд «Общественное мнение»:

– Оказалось, что дискуссия о советской истории, о том, что такое коммунизм, социализм, СССР, не прошла бесследно, но результат ее не в том, что люди что-то усвоили и изменили свои представления о советском времени, а в том, что они болезненно переживают незавершенность самой дискуссии. Отсутствуют внятные формулы, которые примирили бы героику и преступления, например, представления о войне как о подвиге и знания о преступлениях чудовищны даже по меркам войны. Оказалось, что люди, которые придерживаются диаметрально противоположных позиций, не могут ни договориться, ни признать правоту той или иной точки зрения, потому что доводы обеих сторон оказываются очень сильными, друг друга не отменяющими и не перекрывающими. «В чем различие сталинских и гитлеровских лагерей? Если Сталин – зло, то с кем мы воевали, и самое главное, почему победили?» Подобные нерешенные вопросы можно множить. Для социальной памяти о советской истории характерен образ новой безсубъектности. Прежде люди знали, что наша история, а что не наша. Сейчас такое понимание в значительной мере утрачено, постоянный рефрен в опросах и в обсуждениях на фокус-группах: «Мы усвоили, что прежде нам очень много врали, обманывали, скрывали, умалчивали. Но мы на сто процентов уверены, что сейчас происходит то же самое. Чувствовать, что тебя обманывают, что тобой манипулируют, унизительно, поэтому мы не верим ни тому, что рассказывали раньше, ни тому, что произносится сейчас».

Любые исторические знания – не просто некоторые факты или описание последовательности событий, но еще и рассказ современникам о том, кто они такие сегодня, а не только в прошлом. В связи с перестройкой и в результате перестройки появилась новая, альтернативная прежней, информация о советском периоде истории, но не было предложено ни объяснений, ни формул, которые помогали бы людям встраивать представления в первую очередь о негативных сторонах собственной истории в систему представлений о самих себе. Эта проблема не была сформулирована ни в ученом сообществе, ни в общественной дискуссии. В результате в социальной памяти обозначались болевые точки, которые используются различными силами для манипуляции массовым сознанием и решения своих политических задач.

Проблема знания своей истории – проблема идентичности, усвоение такого знания, в том числе знания о негативном историческом опыте обусловлены этой особенностью функционирования социальной памяти. Поэтому следует очень осторожно подходить к различению мифа и знания. Если знание оскорбительно по своей форме, человек предпочтет миф – существующий или вновь сконструированный. Одновременно миф может служить стимулом к познанию, к приобретению знаний, лежащих вне мифологической конструкции.

Никита ЗАГЛАДИН, доктор исторических наук, профессор ИМЭМО:

– Прежде всего я хочу напомнить, что учебная литература для школ отличается по стилю и жанру от научных изданий и монографических работ. С одной стороны, существует определенный уровень требований к тем знаниям, которые должны получить учащиеся, освоив учебник по истории. С другой стороны, учебники, естественно, ориентированы на восприятие не взрослого человека, помнящего период перестройки и следующие ельцинские годы, а на подростков. В силу молодости они, как правило, эмоциональны, склонны к резкости, жестокости в оценках и крайностям в суждениях. Именно поэтому я как автор учебника видел свою задачу в том, чтобы излагать материал как можно более взвешенно и спокойно. Это особенно важно потому, что многие учебники, появившиеся в последние годы перестройки, и в 90-е годы были ориентированы не столько на детей, сколько на взрослых, на переучивание учителей. Порой содержали невзвешенные, невыверенные оценки, заимствованные со страниц периодической печати. Историки знают, что при определенном умении, не вызвав серьезных упреков в фальсификации, можно написать так, что вся наша история не только в период перестройки, но и до него и после него будет выглядеть сплошной цепью ошибок, неудач, преступлений, то есть будет сплошной негатив.

Я считаю, что учебники все-таки должны объективно показывать те вполне реальные достижения и свершения, которые были на том или ином этапе исторического развития. Естественно, важно раскрывать и проблемные, негативные моменты, показывать, что далеко не всегда и не все получалось так, как было задумано, но все-таки формировать взвешенную, сбалансированную картину прошлого.

Нельзя, на мой взгляд, ответить на вопрос, когда началась перестройка, не определив то, что она собой представляла. Ведь попытки усовершенствовать механизмы управления экономикой и политическую систему предпринимались неоднократно еще при Сталине и Хрущеве. Можно вспомнить и косыгинские реформы, не доведенные до конца. То есть такие усилия постоянно предпринимались и в каких-то случаях давали результаты, в каких-то – нет. С этой точки зрения, перестройка, по-моему, стоит все-таки несколько особняком от ранее предпринимавшихся попыток модернизации советского общества, его политической и экономической систем прежде всего потому, что речь шла о качественно новых решениях, выходящих за рамки той парадигмы восприятия советской действительности, которая была свойственна всем предшественникам Михаила Горбачева. Их восприятие строилось в русле парадигмы, выстроенной в какой-то мере на базе марксистско-ленинской теории, но здание этой парадигмы все-таки было воздвигнуто Сталиным, а выйти за установленные им рамки не удалось ни Хрущеву, ни Андропову. По сути дела, то, что предлагал Андропов, лежало в русле той самой старой логики мышления, то есть ужесточения наказания, усиления спроса с исполнителей, более строгой ответственности и так далее. При Горбачеве начали пересматривать саму парадигму, это не только «новое мышление» на международной арене, которое явилось одной из составляющих этого пересмотра, начали меняться взгляды на социализм, на то, что относится к его глубинным ценностям, а что приходящее и может меняться. С этой точки зрения, перестройка сродни тому, что сейчас называют бархатной революцией или начальным этапом этой бархатной революции. Отсюда следует вопрос о хронологических рамках перестройки, о том, когда же она началась.

Мне кажется, сложнее ответить на вопрос, когда завершилась перестройка. Если под термином «перестройка» понимать процесс трансформации советского общества в стране, его демократизации или сближения с социал-демократической моделью, то очевидно, что про процесс перестройки можно говорить лишь до того рубежа, пока события оставались под контролем Михаила Горбачева и его непосредственного окружения. Когда события стали выходить из-под их контроля, когда возникли внутреннее сопротивление, оппозиционные силы и справа, и слева, когда начался процесс спонтанного распада СССР, что не предусматривалось целями перестройки, то тут уже трудно говорить об осознанно направляемом процессе. С уверенностью можно сказать, что в 1991 году период перестройки был завершен ГКЧП и события после ГКЧП уже не имели никакого отношения к перестройке.

Можно предположить, что процессы перестройки стали выходить из-под контроля даже раньше ГКЧП, что период завершения перестройки и начала процесса спонтанно-стихийного развития, не управляемого волей лидеров, а определившегося характером взаимодействия сформировавшихся новых социальных и политических сил, характером конфликтов различных лидеров, наметился еще в 90-м году. Именно в 1990 году эти процессы шли полным ходом и выходили из-под контроля.

С моей точки зрения, личность Горбачева в отечественной истории XX века была совершенно исключительной. Он инициировал процессы трансформации общества, которое по всем зарубежным концепциям тоталитаризма не подлежало реформированию и не могло быть реформировано. Он наметил модель такого реформирования, такого перехода, но не только наметил, но и в значительной мере осуществил без гражданской войны, без насилия, без пролития крови. Естественно, предвидеть и оценить заранее все возможные масштабы сопротивления, все возможные векторы сил, которые сформируются в обществе в процессе перемен, считать, какие последствия будут иметь те или иные экономические решения, было чрезвычайно трудно и практически невозможно. Горбачев позже стал трансформироваться в демократического лидера, стремился опираться на массы. И действительно какое-то время, если вспомнить историю, он был кумиром толпы, его идеи вызывали бурный восторг, даже если массы в них особо не вникали. Уже потом была утрачена поддержка масс, Горбачев мог остановить процесс распада СССР, но в этом случае он должен был перестать быть лидером демократической ориентации. То, что признается за ошибки Горбачева, это скорее противоречия положения лидера, который стремился развиваться в направлении демократии, эволюционировал сам как человек, но не мог навести порядок в старом понимании слова, не перечеркнув эти черты в себе. Прибегнув к силе, Горбачев, возможно, решил бы многие проблемы, но был уже совершенно другим лидером и с другой моделью развития. Наверняка это привело бы и к концу нового политического мышления на международной арене, и этот факт тоже надо учитывать, как то, что ситуация в стране уже изменилась, общество стало другим, что и показал провал ГКЧП.

Очень важно разобраться в понятийном аппарате периода перестройки, эта задача встает перед современной исторической наукой. Это относится, например, к термину «тоталитаризм». К тоталитарным государствам относят столь разные страны, со столь разной историей, столь разными идеологиями, что, конечно, этот термин не строго научен. Я в своих учебниках по истории Отечества стараюсь этот термин использовать как можно меньше и только в 11-м классе привожу его как дискуссионный. Во-вторых, нам надо задуматься над тем, как последующие поколения будут рассматривать перестройку. Действительно кто-то может воспринимать ее и как нечто произвольно осуществленное, приведшее к распаду СССР, гибели великой державы, проигрышу в холодной войне и породившее ельцинские реальности. Однако, отвечая на воззрения сторонников подобной позиции, надо исходить из всего комплекса факторов. Общество напоминало марафонца, которому до финиша далеко, но он уже готов упасть и умереть, может быть, несколько лет оно еще могло продержаться, но как раз тут не хватает точных данных относительно экономического положения страны, хотя достаточно фактов, которые говорят о том, что шла инфляция, падал уровень жизни, падал уровень производительности труда, производства, то есть все было на грани крушения. Какие альтернативы были в этом положении признать себя побежденными в холодной войне, но перед кем признаваться: ведь холодная война – объективное состояние международных отношений, характеризующееся конфликтом, биполярностью. Поэтому признать себя побежденным было абсолютно бессмысленно и невозможно. В прошлом, когда отсутствовало оружие массового поражения, держава, находящаяся в положении СССР, скорее всего пошла бы на развязывание горячей войны. Советский Союз уже находился на пике наращивания военной мощи, а дальше уже начинался спад.

Но в ядерную эпоху и такой выход, очевидно, был нереалистичен и губителен для всего человечества. С этой точки зрения, единственным выходом, причем гениальным выходом, была перестройка. То есть не капитуляция в холодной войне, не победа Соединенных Штатов Америки, а совместная с ними реструктуризация международных отношений. При этом нельзя было выйти из холодной войны, не став в какой-то мере частью нового формирующегося или начавшего формироваться мирового цивилизационного пространства. Принятие социал-демократической модели развития было единственно приемлемым и в какой-то мере совместимым с идеологическими стандартами в той ситуации. Но то, что произошло потом, удивительно. Ведь естественно, когда общество стало выходить из состояния мобилизованности на борьбу с внешним противником, оно обратило взгляд на себя. Когда этот несчастный и истощенный марафонец увидел, что у него почти все внутренние органы уже атрофировались, гражданской экономики нет, про межнациональные противоречия забыли, то этот марафонец, можно сказать, упал, рухнул. Но дело тут не в перестройке, а в том, что ей не было альтернативы. Перестройка может рассматриваться как единственно приемлемый выход из той ситуации, потому что любая другая альтернатива была бы еще хуже и катастрофичнее. С этой точки зрения, никаких упреков в адрес инициаторов перестройки, видимо, не должно быть, особенно в учебниках, предназначенных для школьников.