Кризис священного и нравственный порядок

Верующая демократия и диалог вер

Возрождение Германии началось с долголетнего правления христианско-демократической партии. Она лучше, чем социал-демократы (большей частью атеисты и агностики), выразила дух времени, дух национального покаяния. У социал-демократов не хватало чувства священного, которое надо было вновь утвердить. Это партия со своим пафосом, с требованием социальных реформ, выравнивания доходов, преодоления нищеты. Там, где нет партии с подобным названием, та же роль исполняется под другим именем (например, демократами в США). Но заслонить лик зверя мог только лик Христа, и это ничем нельзя было заменить. В конце сороковых годов христианство в Германии было не только религией. Оно стало знаком возвращения Германии в число цивилизованных стран, примирения с Францией, покаяния и примирения с Израилем, создания единой Европы. Аденауэр и Шуман, сделавшие решающий шаг к европейскому единству, оба – христиане, оба – друзья Фрэнка Бухмана, борца за религиозное и моральное обновление мира. Час социалистов пришел позже. В 1946 году они каялись и прощали не как социалисты, а как христиане.

На учредительном съезде христианско-демократической партии вышел забытый старик и сказал: “Я родился в 186… году (точной даты не помню). Есть кто-нибудь старше? – старше не оказалось, и Аденауэр продолжил: – Тогда, по праву старшинства, объявляю съезд открытым…” Да так и повел съезд, и партию, и Германию. Через несколько лет он приезжал в Москву договариваться с Хрущевым о возвращении немецких военнопленных – и провел больше часа в Третьяковской галерее, созерцая свои любимые иконы. Мне об этом рассказали, и я почувствовал масштаб личности. Он способен был на символические жесты, и он их сделал.

Можно понять, почему у нас не оказалось политиков такого ранга и экономистов, сравнимых с Эрхардтом. Наш кошмар длился не 12 лет, а гораздо больше, и люди старой закалки вымерли. Но почему все-таки не сложилась хоть посредственная христианско-демократическая партия? Нечто вроде социал-демократии западного стиля у нас формируется – под названием “Яблоко”, а христианской демократии нет. Я думаю, и не будет при нынешней патриархии. По ряду исторических причин, анализ которых уводит и в недавнее, и в давнее прошлое, у нее нет христианско-демократической программы. Более того. Судя по публицистам, выступающим от имени церкви, есть очень сильное течение, увлекающее в прямо противоположную сторону. Александр Мень за несколько дней до своей насильственной кончины говорил о возможности союза некоторых клерикалов с фашистами. От имени патриархии издаются сочинения Нилуса, в состав которых включены “Протоколы сионских мудрецов”, издана скандальная брошюра А.Кураева “Как не стать антисемитом” и т.п. литература.

Конечно, все эти церковные и околоцерковные течения только пена вокруг церкви. Многие мои друзья получали утешение и поддержку в тишине храмов, в обрядах и таинствах. Литургия, завещанная византийцами, захватывает своей красотой и через эту красоту, ее строй, ее “чин” ведет к внутреннему ладу. Но она не отвечает на вопросы современного ума – и священники по большей части не умеют на них ответить. Многие люди, пришедшие в церковь, наталкивались на “православных ведьм” (как выражался покойный о.Сергей Желудков), на озлобленных ревнительниц внешнего благочестия, на ненависть к инославным – и в недоумении отходили, возвращаясь к агностицизму – или ищут теплоты любви в других религиозных общинах.

Состояние церкви в царской России, до большевиков, далеко не было удовлетворительным. Одна из причин взрыва народного буйства, который ленинцы использовали, а потом подавили, был “паралич церкви”, с горечью описанный религиозными мыслителями. “Евангелие в России еще не было проповедано”, – писал Лесков. Если бы христианство глубже укоренилось в народе, не так легко было бы рушить храмы и жечь иконы. Церкви Германии признали свою вину за нацизм. Об этом стоит подумать. Но даже если все в прошлом было хорошо – сейчас другое время. Я попытался объяснить в прежних моих статьях всю огромность перемен, всю потрясающую трудность новых задач. Каждая эпоха должна искать свой собственный, новый подход к вечному. И простая реставрация старого (не случайно рухнувшего) – не выход.

Режет глаза отрицание экуменизма. Экуменизм – это шаг к возвращению демократической России в демократическую Европу, это шаг к признанию диалога вероисповеданий, к братской любви между верующими. Отказ от экуменизма связан с отказом от всякого обновления, от демократического творчества, от реальности истории, требующей переосмысления старых символов. Без экуменизма невозможно единство православных и инославных в общерусском нравственном возрождении. Война с ересями, действительными и мнимыми, дает новое воплощение духу ненависти, глодавшему коммунистов, и оправдывает требование полицейских мер против конкурентов. Идеал церковных консерваторов – не демократическое, а полицейское государство или, может быть, даже государство тоталитарное, с катехизисом вместо “Краткого курса истории КПСС”.

Отсутствие христианско-демократической идеологии и сильной христианско-демократической партии – одна из причин уродливой раскладки сил в Думе. Нет демократических парламентских весов, на чашки которых избиратель попеременно кладет свой голос, поправляя перекосы реформ. На левом фланге громоздится реанимированный труп позднего коммунизма, без единого впечатляющего “я”, сплоченная масса безликого советского “мы”, воплощенная ностальгия по сталинским сапогам, по еще одному повторению исторически мертвого строя, живущего в судорогах имперского сознания. А чем дальше вправо – тем меньше каких бы то ни было идей, способных захватить массы, рыхлые группировки, возникающие и уносимые ветром, как облака. Несколько “я”, за которыми никакого “мы”, хлопочут о партии среднего класса, но даже если генералам, потерявшим свои армии, удастся договориться, массовой поддержки они не получат. У нас пока еще нет сложившегося среднего класса, способного стать решающей силой. На парламентских выборах мы голосуем неизвестно за кого и неясно зачем. Порядок держится на диктаторских полномочиях президента, каждый неудачный ход которого разрушает порядок. А заменить президентскую власть нечем. Парламентская демократия без массовых демократических партий может быть только орудием в переходе к неокоммунизму (или неофашизму: отличить их друг от друга все труднее).

Что из этого получится само по себе – трудно сказать. Скорее всего – ничего хорошего. Нет духовного и нравственного стержня. Но если нет и если мы хотим жить – надо его создать.

Это может быть движение и даже ряд движений, не политических, но способных, со временем, сказаться и в политике. За последние годы несколько раз создавались политические группировки, и для них наскоро сколачивалась идеология. Я сторонник другого, долгого, но, по-моему, надежного пути: начать с объединения духовных сил без расчета на немедленный результат, выносом на первый план воспитания людей, а не решения неотложных задач. Я представляю себе ряд таких движений – учителей, учащихся, журналистов, администраторов…

В моем проекте будущего их объединяет одно: воля продолжить живой след людей, сохранявших чувство священного, честь и честность в самые тяжелые прошлые годы; живой след людей, у кого в сердце прорастал Бог и диктовал им свои образы красоты и нормы поведения. Что мешает людям разных вероисповеданий объединиться в нравственном подвиге? Только различие образов и слов, то есть буквы, а не духа. Глубина, в которой рождались святые писания, – одна и та же. Встречу с Богом невозможно придумать. Она была и у Моисея, и у Будды, и у Мохаммеда, и у духовидцев средних и новых веков. Контакт с этой глубиной – огромная сила. Но сила растрачивалась на споры, какой пророк выше, какая буква точнее, и живая вода уходила в песок. Я убежден, что сейчас наступило время остановить средневековые споры, перейти от полемики к диалогу, к общим поискам нового языка для передачи чувства священного новым поколениям людей. Приведу несколько примеров. Я уже писал, что Семен Липкин в одном из своих интервью рассказывал о кружке верующей молодежи в Одессе 20-х годов. Сблизились православные и католики, протестанты и иудаисты. Их столкнуло вместе воинствующее безбожие, идиотский смех, которым встречалось само слово “Бог”; а они чувствовали, что без этого слова не могут жить. Различие откровений, различие догм отошло назад; на первое место выступило что-то большее, чем формула веры.

Другой пример. Общество морального перевооружения, о котором я также уже писал. Подавляющее большинство его участников – верующие разных исповеданий. Атеистов и агностиков я не встречал, хотя знаю, что их принимали наравне с другими. Как правило, они возвращались к вере своего детства или избирали другую религию, покорялись некоему ненавязчивому духу веры. Всех сближало общее сознание катастрофы, к которой ведет дух ненависти и мести, вскормивший Гитлера и Сталина. Различие религий и религиозных толков принимается без попыток как-то исправить его, как факт, входящий в божественный план мира, но не оправдывающий отчуждения между верующими. Многие участники конференции, с которыми я беседовал, говорили о поисках единого духа любви на глубине каждой великой традиции.

Третий пример – переход к диалогу, провозглашенный Вторым Ватиканским собором. К диалогу, то есть к разговору на равных со всеми великими религиями; готовность учиться, а не только учить, и обновить язык веры. Я вижу в этом ответ примерно тем же силам, которые сбили в один кружок друзей Семена Липкина; не шумному безбожию Емельяна Ярославского, но молчаливому безбожию цивилизации, отрывающей людей от чувства целого, от чувства Бога; молчаливому безбожью образованности, для которой слово “Бог” лишено смысла (не лезет оно в компьютер). Здесь важна не столько теория (хотя нет недостатка и в богословских теориях), сколько практика, практика пустующих храмов. Именно практика поставила диалог выше догмы, сделала догмы предметом диалога.

Предшественники такого поворота случались и в прошлом, но в узком кругу мистиков, а если странные слова попадали в Писание, доступное всем верующим, то сразу же обрастали толкованиями, сводившими новое к давно известному. Так были перетолкованы слова Христа: “будете молиться не на горе и не в храме, и в духе и в истине”. Их объяснили как призыв к еще одному вероисповеданию – в противоположность старым, неистинным. Хотя прямой смысл слов ведет по ту сторону всех вероисповеданий. Вытащить этот смысл из конструкции, созданной византийскими богословами, очень трудно. Наталкиваешься на страстное эмоциональное сопротивление, на страх остаться в одиночестве с богоставленностью, – опасность, не исчезнувшую за две тысячи лет и вряд ли способную когда-либо исчезнуть. Видимо, полная свобода от буквы, от догмы никогда не будет всеобщей, массовой.

Окончание следует