На чтение: ≈ 15 мин.Нынешний глобальный кризис нов для глобального мира, но для России – отнюдь не новость. Россия находится в состоянии кризиса как минимум с 80-х годов ХХ века. И проблема в том, что эксперты просто не знают, в чем суть нынешнего глобального кризиса и не понимают, что он несет. В таких условиях сложно что-то более или менее достоверно прогнозировать, но все же именно нам, педагогам, необходимо попытаться сформулировать ряд вопросов о том, как вызовы глобального кризиса, преломленные через российскую действительность, могут отразиться на социализации современных детей.
Ясно, что социализация будет протекать в условиях кризиса в течение довольно длительного времени, причем опять эксперты не знают, как долго он продлится. Одни эксперты (российский вице-премьер Алексей Кудрин и американский мультимиллиардер Уоррен Бафет) считают, что кризис продлится 3-5 лет, а другие эксперты злобно напоминают, что великий кризис 1929 года в Америке фактически закончился только в 1954-м, независимо от того, что был такой мощный мотор его преодоления, как Вторая мировая война. То есть фактически, весьма вероятно, хотим мы или не хотим, целое поколение, а может быть, и не одно, будет социализироваться в условиях кризиса или в посткризисной ситуации (не известно, что труднее).
Поколения бывают короткими и длинными (поколение перестройки и поколение застоя, например). В зависимости от того, на сколько растянется кризис и каковы будут особенности различных стадий его протекания и преодоления, через него пройдет либо одно длинное поколение, либо сколько-то коротких, кто знает. Но в любом случае надо иметь в виду, что в подобных ситуациях понятие «поколение» из чисто теоретического становится фактом социальной жизни и педагогической практики.
Надо иметь в виду, что каждое поколение на каждой возрастной стадии своего развития имеет характеристики, которые присущи в принципе тому или иному возрасту (детству, отрочеству, юности, зрелости, старости). Однако удельный вес этих характеристик у различных поколений может изменяться или «сдвигаться» вниз или вверх на возрастной шкале.
С одной стороны, это связано с таким обстоятельством, как продолжительность жизни в те или иные эпохи, и обусловлено в том числе и возрастом, признаваемым наступившей взрослостью (например, 14-летние кардиналы, 17-летние маршалы в средневековой Европе). В кризисные периоды взрослость наступает раньше. В 90-е годы в России возникло такое явление, когда подростки вынуждены были зарабатывать на жизнь и содержать своих родителей (другое дело, что способы этих заработков сильно варьировались – от мытья машин до проституции).
С другой стороны, возрастные характеристики поколения связаны с конкретными обстоятельствами исторического развития того или иного общества – например, во всех катаклизмах типа революций молодежь играет значительно большую роль, чем в условиях стабильности. В ситуации экономического кризиса и следующего за ним социального роль молодых начиная с довольно раннего возраста тоже увеличивается. Как говорят некоторые эксперты, особенность нынешнего кризиса в том, что в результате его «умрут «Норникели» и останутся Биллы Гейтсы». Иными словами, выход из кризиса лежит на пути максимального использования и развития ресурсов молодых и создания благоприятных условий для их реализации.
В связи с этим, мне думается, настало время рассматривать каждое поколение, каждый конкретный возраст не только как проблему (мы же обычно говорим: подростки – проблема, первоклассники – проблема и т. д.), но как ресурс: личностный ресурс, ресурс социальных и иных слоев общества в целом. Надо попытаться осознать ресурсы каждого возраста, а педагогам учиться использовать эти ресурсы в воспитании, учить людей того или иного возраста распознавать, развивать, использовать свои ресурсы, о которых они часто просто не подозревают. Учить развивать, дополнять, создавать новые условия для развития и использования своих ресурсов. Создавать новые условия для реализации и развития ресурсов и в воспитательных организациях, и на муниципальном уровне, и на уровне региональных и федеральной систем воспитания. Если же мы будем рассматривать каждый возраст как ступень подготовки к следующему этапу жизни, то мы, боюсь, не сможем ответить на те вызовы, которые нам сегодня предлагает кризис. Известно, что любой кризис (и мы это проходили в 90-е годы) ведет к тому, что большие группы людей различных возрастов, принадлежащих как к старшим поколениям (чаще и более массово), так и к младшим (оказавшиеся в трудных семейных и иных условиях), испытывают как минимум трудности, а как типичное явление – потерю идентичности: личностной, профессиональной, социокультурной и даже порой этноконфессиональной. Следствием этого может стать, и в условиях кризиса, скорее всего, станет то, что большие группы населения разных возрастов и поколений ощутят себя жертвами социализации.
Как и в какой мере человек в кризисной ситуации может стать жертвой социализации, во многом зависит от того, какая традиция свойственна тому конкретному обществу, в котором он проживает кризис, – гуманистическая или нигилистическая. Так, по мнению Владимира Кантора – философа с европейским именем, современное российское бытие «поневоле заставило задуматься о тотальном нигилизме в нашей культуре. Нигилизм – это… традиция, еще более укорененная в нашей ментальности, чем стихи Пушкина, романы Достоевского, трактаты Владимира Соловьева».
Другой крупнейший отечественный философ Мераб Мамардашвили, рассуждая о дихотомии гуманизм-нигилизм, пояснял, что установке гуманизма «Я могу» противостоит установка нигилизма «не Я могу» (могут все остальные: государство, организации, учителя, родители и пр., то есть все, кроме меня и вместо меня). Человеку с подобной установкой в период кризиса «ничего не светит» в лучшем случае, а в худшем – его ждет жизненный крах.
Экономический кризис влияет на социализацию и напрямую, и опосредованно. Спад экономики уменьшает налоговую базу, и, следовательно, бюджет образования, здравоохранения, культуры и других социализирующих сфер жизни государства уменьшается. И не важно, что при этом говорит правительство о том, что «мы ничего не сократим». Может быть, и не сократят (хотя в здравоохранении уже срезали 8% со стационарного обслуживания). Но даже независимо от этого та мягкая девальвация рубля, объектами и жертвами которой мы только что были, уже уменьшила наши зарплаты на 50-60%. Мы это еще (во всяком случае в Москве) не осознали и не почувствовали в такой мере, как в более проблемных и мелких городах.
Но кризис влияет на социализацию не только в денежном и материальном выражении. И нас, педагогов, этот второй аспект, как мне кажется, должен волновать еще в большей мере, потому что экономический кризис, как всякий кризис, создает определенную социально-психологическую атмосферу социализации. Он создает негативные ожидания у населения, состояние неопределенности, неуверенности в сегодняшнем и в завтрашнем дне и, наконец, состояние страха.
Кризисная ситуация России конца 80-х – начала 90-х годов привела к тому, что появились такие типы жертв неблагоприятных условий социализации, которых мы раньше и «в страшном сне не видели»: малолетние проститутки, малолетние наркоманы и т. д. На самом деле они были и раньше, но их количество не было статистически значимой величиной. Я, как человек, который в молодости работал в детдоме, совершенно точно знаю, что они были и в конце 50-х, и в начале 60-х годов, но их удавалось локализовать в небольшом количестве учреждений. А что будет сейчас? Этот вопрос надо всегда иметь в виду, чтобы, когда мы увидим что-то новое у подрастающего поколения, смогли бы разобраться – это что-то уже известное, его модификация или что-то действительно новое, с чем мы еще не сталкивались, и если это так, то что с этим можно делать?
Многие эксперты утверждают, что кризис – это время возможностей, это время изменений. И что развитие во время кризиса тоже может быть довольно эффективно. Самый простой на первый взгляд вариант развития, о котором пишут эксперты: в наше время в период кризиса лучше всего вкладывать деньги в себя, в детей, в образование, в здоровье.
Но тут возникают как минимум два вопроса. Во-первых, будет ли что вкладывать у широких слоев населения? А во-вторых, если будет, что вкладывать, то будет ли это вложено в развитие здоровья и образования? Один из архетипов нашей культуры такой, что жизнь человека ничего не стоит, зачем тогда в нее вкладывать? Этот архетип, может быть, удалось хотя бы немного скорректировать, если бы мы сумели преодолеть технократический императив нашей системы образования и заменить его на гуманистический и на гуманитарный. Мы об этом много говорим последние два десятилетия, но воз и ныне там. Например, наши ребята должны по окончании школы знать около 1200 физических понятий. А в Великобритании, где живут не хуже нас, а, скорее, много лучше, ученики должны знать около 200 таких понятий. Джон Дьюи, не самый глупый человек ХХ века, вообще говорил, имея в виду всех учащихся, что физику надо знать в пределах нужд домашнего хозяйства. Аналогично можно сравнить и другие предметы. И обнаружить наконец, и признать, что наше образование не человекосообразно. Это плохо в принципе, а в кризисное время это может стать для многих губительным. Почему? Хотя бы потому, что наша система воспитания, включая образование, будучи технократичной, не ориентирована на развитие и не может развить хотя бы у какой-то части растущих людей гибкость, с одной стороны, и устойчивость, с другой, которые помогли бы им в кризисный период заняться своим развитием в правильном направлении.
Другой аспект – это самоизменение. Кризис ломает очень многих, мы через это проходили в 90-е годы. Ломает у многих жизненные сценарии, а далее начинается либо в лучшем случае самостроительство (но не факт, что позитивное), либо стагнация человека и полураспад личности, либо саморазрушение и полный распад личности. И вот возникает вопрос: что теперь станет тенденцией в различных половозрастных и этноконфессиональных, региональных и поселенческих слоях? Очевидно, что в каждом из них будут разнонаправленные тенденции, но какие тенденции возобладают? Вот, например, у женщин больше тенденция к конструктивному прагматическому самоизменению, поскольку женщины, как та лягушка в банке с молоком, а вот с мужчинами – проблема. Безусловно, чтобы самоизменение было позитивным, человек должен сделать позитивный выбор и должен уметь принимать оптимальные решения. Возникает вопрос: мы этому учим? Я не имею в виду отдельных продвинутых педагогов, я имею в виду школу как институт.
Что произойдет с различными механизмами социализации? Они останутся прежними, появятся новые, лучшие, более или менее эффективные? Изменятся ли и как критерии социализированности? А они, безусловно, изменятся. А вот как? Если мы не знаем, что будет завтра, то откуда мы можем знать, какой человек будет считаться завтра социализированным? И это далеко не все вопросы, на которые придется искать ответы в первую очередь и главным образом педагогам.
Анатолий МУДРИК, член-корреспондент РАО, доктор педагогических наук
Выбор читателей
Комментарии