Константин КУПРИЯНОВ:

Чем шире у человека кругозор, тем труднее им управлять

В феврале состоится финал премии «ФИКШН35» для молодых прозаиков, учрежденной в 2019 году критиком и блогером Владимиром Панкратовым; главная цель премии – начать широкое открытое обсуждение работ молодых писателей. Один из претендентов на победу – роман «Желание исчезнуть» молодого (1988 г. р.) прозаика Константина Куприянова, выпускника Литературного института имени Горького, живущего в Сан-Диего. Роман посвящен русско-украинскому конфликту (см. о нем рецензию Андрея Горбунова в №43 «УГ» от 22 октября 2019 года: «Дебютный роман «Желание исчезнуть» молодого российского писателя Константина Куприянова можно отнести к жанру антиутопии. Перед читателем разворачивается действие в альтернативной реальности. Но этой реальностью становятся события, происходящие в наши дни в южной части России»). В эксклюзивном интервью «Учительской газете» молодой писатель рассказал о появлении романа и его связи с конфликтом на Восточной Украине, об отношении к урокам патриотического воспитания в школах и новом проекте, посвященном событиям на Донбассе.

– Константин, как появился замысел вашего романа?
– Первые образы и линии этого романа стали приходить весной-летом 2016 года. В июне я работал над другой повестью – «Толя Швеин и Святой», которая впоследствии была опубликована в журнале «Волга». Внахлест с повестью стал приходить замысел «Желания» – к этому времени у меня скопилось много боли и негодования по поводу не только конфликта на Восточной Украине, но главным образом по поводу его продолжения. Стало видно, что этот конфликт будет использован в качестве разменной монеты пропагандой и политиками, но никто из допустивших его не понесет реальной ответственности, а люди продолжат страдать многие годы, став заложниками обмана. Помимо этого, мне важно было проговорить в этом тексте простую мысль: война не противопоставлена любви; борьба, самоуничтожение, самопреодоление и страсть в людях черпают силы из одного или, по крайней мере, родственного источника. Эти мысли, зудевшие в голове, заставили начать работу в июле 2016 года, и первый черновик был готов к ноябрю, но окончательный вариант рукописи появился лишь через год, в декабре 2017 года.

– Что именно в романе, на ваш взгляд, показалось ряду критиков и издателей актуальным в смысле языка и содержания? А что позволило роману сначала получить премию «Лицей», а затем выйти в престижном издательстве «АСТ»?
– Не считаю правильным комментировать решения других людей, тем более их можно спросить об этом напрямую. Одной из задач было написать текст, который не будет пытаться казаться красивым, который будет визуально искалечен и «ранен» – как все, что проходит через войну. Это довольно очевидный прием, и, возможно, жюри уловило его смысл на этапе борьбы за премию «Лицей» и при дальнейшей публикации в «АСТ».

– Критик Михаил Эдельштейн в ответ на мой вопрос недавно сказал, что современная проза мало следует традициям модернизма и довольно непритязательна по языку: «он сказал…», «он сделал…». Согласны ли вы с его словами? Как прозаику найти золотую середину между повествовательностью и стилистической индивидуальностью?
– Я использую язык пропорционально выбранной теме, пришедшим героям и антуражу. То есть язык как бы следует за замыслом. Возможно, так работают не все. Поэтому я уравновешиваю каждое конкретно взятое произведение сообразно поставленной внутренней творческой задаче. Если задача – повествовать, то, скорее всего, в тексте будет больше глаголов действия, включая «сказал», «сделал». Если задача, скажем, создать с помощью слова некий абстрактный образ, то, вполне возможно, будет применена стилистическая изощренность. Михаил, очевидно, рассуждает об этой ситуации, обозревая ее как бы cверху, но я могу отвечать только за свою «нижнюю», полевую работу, которая для меня гораздо важнее, чем то, как современная проза смотрится «в среднем по больнице», поэтому консенсус по данному вопросу исключен из-за неравности отправных точек.

– Но жюри премии «Лицей», во главе которого был известный критик Лев Данилкин, отнеслось к роману благосклоннее, чем критика. Как вы воспринимали критический резонанс вокруг своего романа? Согласились ли в целом с вектором замечаний или считаете, что гениальная вещь может быть понята только через годы?
– Я бы не ставил вопрос таким образом, словно Данилкин единственный критик, кто благосклонно отозвался о романе. Во-первых, жюри «Лицея» во главе с Данилкиным работало с ограниченным количеством претендентов на конкретную премию. Во-вторых, вышедшая книга – это, по сути, сборник, включающий повесть и отредактированный после «Лицея» роман. Поэтому критика имеет дело не только с куда более широким контекстом, но и с расширенным вариантом моего текста. За последние полтора года выходило множество рецензий самого разного объема и содержания – от пренебрежительных до весьма комплиментарных.

Формат современной критической статьи, мне кажется, немного устарел и мало вносит в качественное обсуждение прозы: практически все рецензенты пересказывают сюжет, затем дают 1-2 оценочных абзаца, не поясняя (за редким исключением), откуда взялись их оценки, и вынуждены подводить итог, так как ограничены объемом или у них просто отсутствует внятная система оценок – в этом случае не всегда очевидно, зачем вообще браться за статью. Может, все и должно так быть, но если я не вижу контекста, в котором работает критик, ориентироваться на критические отзывы не слишком полезно. По сути, значительная часть критики ведет монолог, обращенный в пустоту или в лучшем случае к собственному представлению об идеальной книге, но не к автору или читателю.

В конечном итоге в современной литературе важно только одно – чтобы о книге говорили в принципе и чтобы она продавалась в Интернете и торговых сетях, а не чтобы какие-то критики говорили о ней хорошо или плохо. Количеством рецензий на книгу «Желание исчезнуть» я доволен.

– А довольны ли отношениями внутри литературного сообщества, которые сильно изменила война 2014 года? Сказалось ли это на ваших личных отношениях с коллегами? И вообще, есть ли прямая связь между украинскими событиями и общим снижением интереса к литературе, перетягиванием резонанса в сторону общественно-политической повестки дня?
– На мои личные связи та ситуация не повлияла. Что касается снижения интереса к литературе, то оно, на мой взгляд, является результатом умышленной (или неумышленной, кстати, тут я точно не знаю) политики государства, заинтересованного в сохранении низкого уровня образования и просвещения. Это очевидно, что чем у человека шире кругозор, тем труднее им управлять. Поэтому с 2014 годом я бы это не связывал: соответствующие меры давно и планомерно реализуются, цель – получить более легко управляемое, малообразованное большинство и маргинализированные меньшинства. То меньшинство, которое называется «интеллигенцией» и по-прежнему читает книжки, в сложившихся условиях мало на что способно повлиять, будучи отрезанным от остального населения рвом невежества при целенаправленной блокаде основных СМИ. Справедливости ради замечу, что это стандартная имперская практика: в США есть схожие тенденции, но они смягчены более высоким уровнем жизни и экономической независимостью, поэтому людям немного легче вырваться из невежества, но далеко не все на это оказываются способны.

– Тем не менее многие энтузиасты сопротивляются сложившейся ситуации. Вы, например, затеяли новый резонансный проект с литературным блогером Евгенией Власенко (aka@knigagid) – съемки фильма о событиях на Донбассе, основанные на событиях вашего романа. Расскажите, пожалуйста, поподробнее об этом и о том, как подобные проекты могут повлиять на поддержку современной литературы.
– Я должен уточнить, что авторство над этим проектом принадлежит Евгении и ее команде – я выступил скорее в роли «приглашенного гостя» постольку, поскольку моя книга была отобрана в этот выпуск. Помимо моего романа мы обсуждали еще три книги, две из которых я специально прочитал перед съемками, чтобы иметь свое мнение и поддержать дискуссию. Выпуск посвящен литературному отображению войны на Донбассе. Мы достаточно подробно проговорили проблематику современной литературы о войне – как с точки зрения ремесла, так и с точки зрения подхода к материалу в целом.

На мой взгляд, Евгения, особенно начиная с 2-3‑го сезона своего видео­блога, движется по пути иммерсионного блогерства – это когда блогер при создании контента как бы заступает на территорию самих произведений и авторов, благодаря чему зритель не просто получает справку о такой-то книге или явлении, а имеет возможность испытать сопричастность с писательским замыслом и инструментарием. Это, безусловно, серьезный вклад в оте­чественную литературу и, как мне кажется, формирует новый жанр на стыке журналистики, критики и блогерства.

– В «Желании исчезнуть» речь также идет о событиях на Донбассе. Как вы относитесь к предложению ввести уроки патриотического воспитания в школах? Будут ли такие уроки, по вашему мнению, ангажированными и что нужно, чтобы сделать их независимыми?
– Роман отсылает к событиям на Донбассе, но не описывает их, а что касается уроков патриотического воспитания, то я сомневаюсь, что на них темы войны в Донецкой/Луганской областях будут касаться (по крайней мере, по официальной программе). Ведь политически эти авантюры признаны российским руководством не слишком удачными, и конфликт стараются заморозить, чтобы цинично, за счет страданий живых людей, получить геополитические рычаги влияния на Украину и Европу. Тут простой прагматический расчет. А если говорить о патриотизме, то, когда его начинают проповедовать на высшем политическом уровне, принимать связанные с ним законы, в современности это скорее значит, что у общества и государства серьезные проблемы, над которыми никто работать не собирается. Когда государство не способно работать над улучшением жизни общества, оно «продает» ему патриотизм, или религию, или идео­логию, или еще что-нибудь, что не требует действий. Прием стар как мир, но все еще работает, а мастера пропаганды понимают, что лучше всего начинать соответствующую обработку со школьников, так как детское восприятие пластично и в него проще зашивать глубинные идеи, чем в разум взрослых людей.

– А что вы можете вспомнить об уроках литературы в вашей школе и о занятиях в Литинституте? Повлияло ли что-то из этого на замысел романа, принесшего вам успех?
– В школе у меня была достаточно стандартная программа по литературе: несколько лет изучения и анализа классики, даже без попытки заглянуть в современность. В Лит­институте преподавание было, конечно, более динамичным и разнообразным, но главное, разумеется, – там ты получаешь общение с единомышленниками, знакомишься худо-бедно с настоящим положением вещей в литературе (по крайней мере, узнаешь об отправных точках, на которые можно посмотреть). Литературный институт я окончил за шесть лет до написания романа, поэтому влияние его на результат опосредованное.

– После этого вы переехали в США. Не чувствуете ли вы опасность забыть язык, и если да, как в эмиграции не потерять связь с русской литературой и языком?
– Да, периодически такое опасение возникает, но все же связь с языком сохранить не так сложно в современных условиях: обмен информацией происходит практически моментально, невзирая на расстояния, к тому же у меня есть возможность бывать в России. Больше беспокоит потеря связи с контекстом русской жизни – это действительно происходит при длительном отсутствии. Впрочем, этот же фактор помогает взглянуть на мир шире и поставить себе более масштабные задачи: например, писать тексты о более всеобъемлющих, универсальных вопросах. Результат будет виден по текстам, но по итогам 2019 года очевидно, что мне удается создавать конкурентоспособные (именно в поле русской литературы) произведения.

Борис КУТЕНКОВ