Константин ФРУМКИН

Надо не бояться экспериментировать!

Константин Григорьевич Фрумкин – личность разносторонняя. Журналист, философ, кандидат наук в области культурологии, автор многочисленных книг и статей на темы философии сознания, теории фантастики, теории и истории драмы, координатор Ассоциации футурологов, шеф-редактор делового издания «Инвест-Форсайт», лауреат нескольких престижных премий в области литературы и журналистики, в своих трудах он рассматривает самые различные аспекты бытия нашей цивилизации, порой заставляя посмотреть на них с непривычной для большинства точки зрения.

– У вас так много сфер профессиональной деятельности! А сами вы кем себя считаете, какая область для вас приоритетна?
– Мой основной род деятельности – экономическая журналистика, все остальное, включая исследования культуры, – хобби. У меня ученая степень по культурологии, которая сейчас находится в русле философских наук. Еще одно направление – футурология. Это анализ трендов, которые существуют в человеческой культуре, и попытки понять, в какую сторону они могут развиваться.

– Тогда давайте начнем как раз с футурологии. Как вам видится будущее нашей цивилизации, хотя бы в общих чертах? Куда мы сейчас идем?
– Мы идем к очень сильному усложнению. Новые явления станут возникать, но старые не будут вымирать окончательно. Количество этажей, разных систем и зон в обществе будет увеличиваться. Можно скачивать музыку из Интернета, но виниловые пластинки все еще пользуются спросом. Существует, например, стартап по изготовлению снимков на основе заведомо очень старых, архаичных фототехнологий начала ХХ века. Наблюдается тенденция к некоей винтажности. Не стоит забывать и о том, что в разных странах разный уровень инерции, поэтому все будет наслаиваться одно на другое.
Если же говорить о новациях, то со временем в обществе будет утрачиваться представление о могущественных и влиятельных структурах. Раньше было понятно, что есть влиятельные корпорации и есть могущественные правительства, которые все решают… Сегодня же мировая сила распыляется по мировым сетям. Трудно найти того субъекта, который принимает решения.

– А какова, по-вашему, роль науки в современном обществе? Может ли она давать точные прогнозы на будущее?
– Думаю, она может прогнозировать отдельные черты будущего. Но комплексного видения у нее, конечно, нет. В прошлом некоторым ученым удалось сделать очень точные прогнозы, которые потом сбылись, но они касались лишь отдельных вещей, а не картины будущего в целом.

– Сейчас также много говорят о том, что благодаря развитию технологий человечество может обрести бессмертие, по крайней мере, виртуальное. Вы в это верите?
– Цифровое будущее, бесспорно, уже наступило. А вот цифровое бессмертие – это нечто другое. Речь идет об имитации человеческой личности на компьютере. Но имитация есть имитация. Какой бы точной она ни была, она не означает, что вы будете жить на самом деле.

– А как вы относитесь к тому, что в будущем нам станут вживлять чипы? Как вы думаете, это случится и стоит ли этого бояться? Многие опасаются так называемого цифрового контроля…
– Чипы – вещь грубая. Вряд ли это целесообразно с точки зрения медицины. Но, думаю, многие функции, которые приписываются чипам в фантастике, можно наверняка реализовывать и без вживления, неинвазивными методами. Например, существует неинвазивный глюкометр. Если можно с помощью портативного прибора мерить сахар в крови, то можно «научить» его и другие функции выполнять, вплоть до дистанционного МРТ мозга. Чип для этого не обязательно нужен.

– Константин Григорьевич, мы с вами уже затронули тему фантастики. Насколько я знаю, вы довольно серьезно занимаетесь исследованиями этой сферы. Вам просто интересна эта тематика или это кажется вам важным для осмысления прошлого, настоящего и будущего человеческого общества, нашей цивилизации?
– Фантастика есть род литературы, где наиболее прямолинейным образом обсуждаются важные вопросы социального устройства и социального развития. Этим она удобна для анализа. К примеру, Джордж Оруэлл в романе «1984» в заостренном виде показал нам милитаризованное тоталитарное общество. На тот момент, в 40‑е годы ХХ века, это было актуальной проблемой, потом актуальность несколько снизилась.
Предшественником Оруэлла был русский писатель Евгений Замятин. Его антиутопия «Мы», написанная аж в 1920 году, во многом отвечала на идеи теоретика Пролеткульта Алексея Гастева, который много писал о превращении людей в «номера» и винтики рабочего механизма.
Или взять произведения Стругацких, написанные на рубеже 50-60‑х годов, когда вся страна бредила будущим, когда компартия в своей программе объявила о строительстве коммунизма… Вплоть до начала 70‑х существовала такая футуристическая направленность. О коммунистическом будущем писали журналисты, ученые, литераторы. И прежде всего это романы «Туманность Андромеды» Ефремова и «Полдень. ХХII век» Стругацких. В 60‑х все советские фантасты изображали одинаковое светлое будущее. И до сих пор отголоски этого встречаются у разных авторов и в разных произведениях. Много отсылок к нему, скажем, у Сергея Лукьяненко, которого считают последователем тех же Стругацких.

– Давайте вспомним еще одну анти­утопию, роман Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту». Ведь многое из того, что было в нем предсказано, действительно сбылось. Когда я впервые прочитала эту книгу в конце 80‑х (а написана она была вообще в начале 50‑х), не было ни рекламы в метро, ни телеэкранов на стенах, ни гаджетов. Да и самого понятия «общество потребления» тоже не существовало. Теперь все это есть…
– В России того времени да, не было. А в Америке уже в значительной степени было. Для американского читателя роман не являлся настолько радикально футуристическим, как для российского. Власть телевидения, рекламы, отказ от книг – это все на тот момент уже можно было увидеть в настоящем.
К слову, в Москве, в Марьиной Роще, в позапрошлом веке располагалась пожарная часть, которая специализировалась на сож­жении запрещенных цензурой книг. У пожарных была такая функция – сжигать изъятые тиражи. Вообще сжигание книг – это очень старая европейская традиция. Это началось почти сразу, как появилось книгопечатание. Фантастический вымысел Брэдбери заключался только в том, что в обществе, которое он нарисовал, книги были запрещены вообще.

– Вы много пишете о проблеме свободы. А если вкратце, то что такое для вас свобода и можно ли быть абсолютно свободным в современном мире? Согласны ли вы с утверждением, что жить в обществе и быть свободным от общества нельзя?
– Согласен. У меня нет никакого специального понимания свободы. В зависимости от того, как определять понятие свободы, можно получить разные концепции и даже сделать вывод, что ее вообще не существует. Между тем при некотором определении свободы можно доказать, что она нарастает по мере общественного развития. Все больше элементов жизни, которая окружает человека, становятся предметом выбора. Так, раньше вы не могли красить волосы в разные цвета, а теперь можете. А пластическая хирургия? Оказывается, внешность можно изменить, а раньше считалось, что она дана Богом. Погоду можно отчасти менять…

– То есть свобода – это, по-вашему, наличие выбора? Но многие считают, что сейчас, наоборот, свободы стало меньше, что общество постоянно контролирует человека…
– Надо анализировать, какие аспекты имеются в виду. Скажем, финансовый контроль увеличивается. Да, финансовая свобода уменьшается, но зато мы сейчас имеем возможность проводить самые разнообразные финансовые операции. Даже в Африке теперь у всех есть мобильные телефоны, с которых они могут делать денежные переводы практически по всему миру. Да, растет контроль, но растут и возможности…

– Вы рассматриваете и такие вопросы, как мораль, этика. Что для вас означают эти понятия? Могут ли они быть относительными?
– Здесь возможны два толкования. Одно – рассматривать эти понятия с точки зрения интересов. Тогда этика просто является воплощением разумного эгоизма: к чьим интересам мы относим ущерб и к чьим интересам мы относим благо. Это вопрос в худшем случае конфликтов, а в лучшем – переговоров и компромиссов. Именно об этом говорят немецкие философы во главе с Юргеном Хабермасом и его учениками вроде Карла-Отто Апеля. Они утверждают, что все социальные нормы, включая моральные, – это предмет коммуникаций. Прежде всего необходимо признать другую сторону равноправной стороной переговоров. Дальше в процессе коммуникаций необходимо вырабатывать какие-то компромиссы, какие-то общие решения.
Есть и более упрощенный подход, когда мы признаем, что существует некая нормативная система. Да, между разными нормативными системами возможен конфликт. Тогда вы должны интересоваться легитимностью той или иной системы и решать, какая из них приоритетна. Например, корпоративная этика или Конституция. В конечном итоге это опять сводится к обсуждению на тему, выполнение какой нормы будет приносить большее общественное благо.

– Каковы, по-вашему, достоинства и недостатки современной системы школьного образования с точки зрения существующих тенденций? Что бы вы хотели в ней поменять?
– Прежде всего она жесткая. Я не знаю, какой должна быть хорошая система образования, и никто этого не знает. Понятно, что школа должна готовить детей к будущему. Но поскольку никто пока этого будущего не представляет, то школа действует вслепую, в соответствии со своими традициями. И выходом является эксперимент и возможность гибкой образовательной траектории.
Увы, многие хорошие эксперименты в области образования были прекращены. Школы сегодня пытаются привести к некоему общему знаменателю. В 90‑е годы был принцип «один к трем»: треть школьной программы формирует федеральное правительство, треть – губернатор, и треть – директор школы. Это была прекрасная система, которую сейчас заменили федеральным стандартом. Чем он хорош, тем хорош, а чем он плох, уже не исправить.
Впрочем, пока есть уникальные школы, где по каждому предмету можно иметь три степени продвинутости. Каждой соответствует определенное количество часов. По биологическому направлению, по математическому, по историческому… И это очень хорошая система. Но для того, чтобы она работала, нужен соответствующий уровень подготовки учителей. У нас в России множество хороших педагогов, новаторов. Надо просто не бояться экспериментировать.

– То есть вы считаете, что у образования должен быть разный формат, а в будущем станет понятно, насколько это эффективно? А уровень образования вы в целом как бы оценили?
– Думаю, что уровень образования различается в зависимости от уровня учебных заведений, от регионов. В целом по стране ситуация не очень хорошая. Я читаю статьи в области философии, теории культуры и педагогики. Так вот, уровень гуманитарных наук у нас в стране ужасен, он просто ниже плинтуса. 90% гуманитарных кафедр в России не приносят пользы никому. За редким исключением – РАНГХиГС, ВШЭ, МГУ…

– А поменять ситуацию можно? В чем проблема?
– Нет хороших специалистов. Советская власть уничтожила существовавшие на тот момент гуманитарные дисциплины, а новые на их место так и не пришли. В стране нет исторически сложившихся школ. Изменить ситуацию, пожалуй, возможно, но это будет очень болезненно для общества.

Ирина ШЛИОНСКАЯ