Кому нужен мир, в котором не горят рукописи?

Проснуться среди ночи от внезапной догадки, решающей проблему, над которой вы бились все последние дни. Или записать стихи, пришедшие будто бы ниоткуда. Или музыку… Что происходит в этот миг в самом загадочном живом механизме под названием мозг, и можно ли как-то инициировать, развивать эту способность? Из предыдущих наших публикаций под рубрикой Terra incognita читателю должно быть известно, что ученые пока не могут дать точного ответа на такие вопросы, хотя интересных и важных исследований, как и теорий, немало. Не поддается достоверному анализу даже сам процесс обдумывания, осмысления, поскольку у разных людей он выглядит по-разному. Но тысячи педагогов каждый день входят в классы и студенческие аудитории. И многие из них, опираясь на собственный опыт, интуицию, на проверенные методики, умеют развивать интеллектуальные способности своих воспитанников: тренировать логику, память, внимание, волю, наконец. Но, как известно, передавать можно только информацию, формы, готовые к применению и воспроизводству. Этим в основном и занимается школа. Смыслы возникают в сознании только в зависимости от личного опыта и способностей, суть которых мы пока плохо себе представляем. Именно к этим способностям человека обращается искусство. Именно они позволяют не только чувствовать, но и ПОНИМАТЬ.

Однажды – бог весть почему – разговор коснулся первого стиха Евангелия от Иоанна: «, Слово было у Бога и Слово было Бог».

Полностью статья с авторским форматированием опубликована в формате PDF:Скачать/Просмотреть(Для просмотра необходима программа Adobe Reader или ее произвольный аналог).

Автор текста, который мы сегодня выносим на ваш суд, Сергей Шеховцов, руководит учебно-научным центром разработки информационно-образовательных проектов РГГУ. Весте с коллегами он пытается создать с помощью новых компьютерных технологий способны представления информации, заставляющие студентов думать, вызывающие потребность понимать суть предмета, а не повторять чужие формулировки. Опыт обдумывания широко известных фрагментов романа Михаила Булгакова и сопутствующие размышления автора, на наш взгляд, сами по себе могут служить примером одного из способов такого представления информации (правда, в сокращённом газетном варианте, без компьютерных технологий с их возможностями).

Ведущая рубрики Нина ПИЖУРИНА

Кому нужен мир, в котором не горят рукописи?

Задание экспериментального курса «Интернет-журналистика» по роману Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» представлялось мне достаточно простым. Студентам 4-го курса предлагалось разработать интерактивный информационный модуль на слова писатель и мастер. В романе они, как известно, противопоставляются явно, а, учитывая название, это противопоставление – ключевое.

Информация модуля должна была представить два принципиально различных типа бытия человека в социально-бытовых словах и образах, без религиозных и философских метафор. Обнаружение и обдумывание возникающих информационных связок неизбежно прояснило бы будущим журналистам благовещенский смысл булгаковского противопоставления, а заодно и различия между пропагандой и искусством, между манипуляцией сознанием и просвещением, между социально запрограммированным организмом и человеком мыслящим.

Задание выполнено не было. Немногие студенты, слышавшие постановку задачи, проблемы не увидели. Не писатель, но мастер… – ну, и что?! Чего ни скажешь в дурдоме! Шапочка эта черная с вышитой буквой «М» ни к селу, ни к городу… Искать смысла в этой ситуации будущие медиа-трудящиеся не стали.

Несколько позже улетучилась и уверенность автора в наглядности материала романа. Случай показал, что евангельский мотив, лежащий, казалось, на самой поверхности, сегодня общим местом не является.

В начале было Слово

Началось все с разговора…

Мы с одним моим коллегой физики. Его учили на Физтехе, меня – в МИФИ; он работал в КБ, я – в Академии наук. Но не профессиональная общность сближает нас.

У нас большие личные библиотеки. Физика и математика, конечно, преобладают, но преимущество это убывает с каждой новой покупкой. Еще не так давно коллекция книг в доме была для нашей страны нормой, но коллекций таких библиофильских объемов было немного.

Отличает же коллегу уникальное качество. Он прочел или, как минимум, существенно почитал абсолютно все, чем владеет. Зайдет речь о чем-нибудь интересном, а на следующий день появляются книги с закладками по предмету беседы… Очень эрудированный человек.

Однажды – бог весть почему – разговор коснулся первого стиха Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, Слово было у Бога и Слово было Бог».

– Странно, – поделился я своим наблюдением, – многие полагают, что это сказано о сотворении мира. Хотя, по логике вещей, благая весть должна говорить об Иисусе и, значит, о сотворении человека, а не просто мира. Слово же спасение должно, следовательно, передавать специфику этого творчества, вырывающего человека из пут бренного бытия.

– Я тоже, – сказал коллега, усмехнувшись, – считаю начало – началом мира, а слово или, если угодно, логос – инструментом Творения. Как этот инструмент работает, не знаю, но сказано красиво…

Немного помолчав, он добавил:

– Да и не верю я в Бога… и ты не веришь – иначе не был бы физиком.

Тогда-то и вспомнился мне текст романа Булгакова.

– Но ты же читал «Мастера и Маргариту», – сказал я, думая, что напоминаю наглядную, почти жизненную ситуацию. – Сцена допроса иллюстрирует именно первый стих Иоанна. Я, помню, еще подумал: как ловко Булгаков изобразил творческий эффект слова и его источник – ничего лишнего.

– Ну, прямо ай да Булгаков…

– Да, ай да Булгаков… А ты хочешь сказать, что этого не заметил?

– Нет, не заметил, – признался коллега. – Роман читал. Он мне очень не понравился. Но сцену допроса помню. У Пилата болела голова, а Иешуа его вылечил. Ты ведь ее имеешь в виду?

– Ее.

– Не вижу в ней ни начала, ни слова, ни Бога.

Случаются, конечно, и более тягостные ситуации… Прежде мне даже в голову не приходило говорить о буквальном смысле сцены допроса; мне казалось это даже вредным: зачем слова – все и так очевидно? Но предо мной находился образованный и очень начитанный человек, для которого не было никакой очевидности. Содержание, лежащее на самой поверхности текста, рассказанное прямо, без иносказаний и метафор, и не требующее поэтому расшифровки, осталось незамеченным.

Помнил же он почти все.

И сборщика податей Левия Матвея, ставшего добровольным спутником и летописцем Иешуа; и беспокойство Иешуа, что записи Левия вызовут путаницу. Заметил он, кажется, и созвучие этого беспокойства с «мыслью изреченной» у Тютчева.

Помнил и вопрос Пилата об истине; и добрых людей, которых чудаковатый Иешуа видел повсюду; и усмешку прокуратора относительно «доброты» профессионального убийцы Марка Крысобоя; и странную уверенность Иешуа, что беседа непременно изменила бы этого изувеченного «добрыми» германцами римского великана; и диагноз Иешуа; и перемену, произведенную им в Пилате; и оскорбление величия; и фразы о насилии всякой государственной власти и о царстве Истины; и страх Пилата; и его попытку спасти Иешуа…

Все это он помнил. Но эти штрихи Евангелия от Сатаны (кажется, знал он и эту шутку Булгакова – попадались ему, видать, под руку варианты романа) остались для него россыпью. Взаимосвязанной и согласованной картины не получилось. Логика, открыто и бесхитростно сплетающая этот небольшой текст в единое целое, ускользнула…

Но от кого!.. От человека, которого специально и долго учили находить самые разнообразные связи и зависимости в окружающей действительности; более того, он, кажется, с этим успешно справлялся на практике…

Не стала, выходит, забавная буффонада Булгакова предметом обдумывания. Воображение и тренированный рассудок остались пассивными, не включились в сопоставление прочитанного с индивидуальным бытовым и мыслительным опытом. Действительность этой и, надо думать, других сказок – их коллега-эрудит знает немало – осталась неузнанной.

Действительность, в которой рукописи не горят

– Я не думаю, сэр, чтобы вы имели право приказывать мне лишь потому, что лучше знаете жизнь. Ваши притязания на превосходство могут основываться только на том, какие вы извлекли уроки из жизни и вашего опыта.

– Гм, неплохо сказано, но согласиться с этим я не могу, потому что никаких уроков я не извлек, разве только самые неподходящие…

Бронте Ш. Джен Эйр

Было, конечно, и то, чего памятливый коллега не помнил. Названия первой главы романа не вспомнил никто! – спрашивал же я многих. По-видимому, это мелочь… для доминирующего восприятия.

Значимое здесь и теперь всегда спасительно вытесняет из сознания второстепенное и необязательное. Такова норма! Забылось – стало быть, не нашлось ничего, что могло бы зацепить, – несущественная деталь.

Но если заметить связь такой детали с чем-то еще, то появится звено. Звенья могут сложиться в цепи, линии и деревья взаимной обусловленности. Мелочи, информационная шелуха преображаются – становятся частями целого, штрихами картины. Чем красочнее и эмоционально выразительнее картина, тем незабываемее штрихи. Включенность в смыслы всегда избавляет от необходимости помнить детали – они volens nolens всплывают следом.

Это тоже – сторона здоровой забывчивости. Понимать выгодно и очень, к тому же, приятно! В сознании легко и радостно удерживаются органично сложившиеся картины и образы.

Благодарение блаженной натуре за то, что нужное сделала нетрудным, а трудное ненужным.

Это сочно переведенное высказывание Эпикура из письма Менекею Григорий Саввич Сковорода – кстати, весьма почитавшийся М.А. Булгаковым – не уставал повторять в своих беседах. Натура и Бог были для него синонимами. Так что часто звучало из его уст «благодарение блаженному Богу». Нетрудно понять почему!

Допустим, картина сложилась. Что от этого изменилось? Внешне, ничего – все прежнее! Текст… бумага… экран монитора… подвал… кальсоны эти «больничные»… тушка, требующая корма… Человек же преобразился. Иначе видит, иначе чувствует, иначе воспринимает, относится по-иному. Что-то изменилось в когнитивной сущности – взгляд стал другим. Открылась вдруг одна из неведомых дверей восприятия, и в пролившемся свете трудное оказалось простым, темное и запутанное – ясным и очевидным, банальное – глубоким, обыденное – чудом, ненужное – необходимым… Случилось чудо преображения; человек изменился мгновенно.

Через семь дней трехактная пьеса была готова. Когда я перечитал ее у себя, в нетопленой комнате, ночью, я не стыжусь признаться, заплакал! В смысле бездарности – это было нечто совершенно особенное, потрясающее. Что-то тупое и наглое глядело из каждой строчки этого коллективного творчества. Не верил глазам! На что же я надеюсь, безумный, если я так пишу?! С зеленых сырых стен и из черных страшных окон на меня глядел стыд. Я начал драть рукопись. Но остановился. Потому что вдруг, с необычайной, чудесной ясностью, сообразил, что правы говорившие: написанное нельзя уничтожить! Порвать, сжечь… от людей скрыть. Но от самого себя – никогда! Кончено! Неизгладимо. Эту изумительную штуку я сочинил. Кончено!..

М. Булгаков. Записки на манжетах

Знаком был Михаил Афанасьевич с историей о страданиях раби Ханина за истину.

– Отец! – кричит в ужасе дочь его. – Я не в силах муки твои видеть!

– Дочь моя! – отвечает р. Ханина. – Если бы меня одного жгли на костре, я возроптал бы, но вместе со мною горит и Святая Тора наша. И Тот, Кто явится мстителем за нее, отомстит и за меня.

Спрашивают ученики:

– Раби, что видишь ты в эти минуты?

– Вижу, – отвечает р. Ханина, – пергамент сгорает, а буквы возносятся в вышину.

Агада. Десять великомучеников

И сплелась сказка с жизнью. Зазвучали свои, лично сотворенные слова – продиктованные своим, сугубо индивидуальным опытом; истинность таких слов не требует доказательств.

Знающий не доказывает, доказывающий не знает.

Даодэцзин

Бумага, разумеется, горит, но не она источает слова истины. Их инициирует другой мир. Он доступен восприятию каждого. Это в нем рождается и простота, и красота; это он неподвластен ни тлению, ни тиранам, ни палачам. Слова истины могут зазвучать в любой момент, совершенно не считаясь с этими сущностями, нужен лишь ищущий разум – человек с неистребимой внутренней потребностью понимать. Неслучайно разные люди, в разных местах и в разное время говорили и писали одно и то же – зачастую буквально одними и теми же словами. Без ищущего разума и необходимого для его эффективной работы когнитивного опыта бумага хранит всего лишь труп чужого творчества, чужого опыта и чужих открытий – никак не воспринимаемый или обязательно ложно воспринимаемый текст.

Но к частным свидетельствам бытия этого мира можно относиться по-разному. Эрудит Берлиоз добропорядочно увидел наваждение, результат нервного переутомления на службе народной власти. Простой же, неученый мужик усмотрел иное.

– Вот раз мой батюшка, – рассказывает Филипп, – полесовал по путикам в бору. А бор-то све-ет-лый был! Видит, мужик идет впереди, Василий, с парнем. Батюшка им кричит: «Василий, Василий, дожди меня!» А они идут, будто не слышат, сами с собой советуют и смеются. Он их догонять, а они всё впереди. Перекрестился батюшка и вспомнил, что праздник был, Рождество Пресвятой Богородицы. Это ему Бог показал, что в праздник нельзя полесовать.

М. Пришвин. В краю непуганых птиц

Ну и что с того, что праздник? – если не полесовать или не делать чего-нибудь другого нужного, то чем заняться-то?.. – Memento mori?.. – Как, уже пора!? Нет, надо больше заботиться о себе!.. Стало быть, в профком: Кисловодск, Пятигорск, Ессентуки, Минводы, Ялта на худой конец.

Ну, а если сигнал совсем уж мерзкий в своей определенности – с датой и местом?.. Профкома будет маловато. К светилам придется подаваться – тут-то и потребуется тяжко нажитое в буфете; без этого мольба остановить рак печени не будет весомой… тем более, что рака еще нет, есть только диагноз.

Но не оценят медики диагноза из мира Истины, не смогут оценить… подумают же нехорошее – это уж непременно! Не умеют они лечить болезнь, которая еще только будет. Врачевать жизнь? – бред какой-то!.. Это – не медицина, а нонсенс и шарлатанство!

– Сознайся, – тихо по-гречески спросил Пилат, – ты великий врач?

– Нет, прокуратор, я не врач, – ответил арестант, с наслаждением потирая измятую и опухшую багровую кисть руки.

Наука только-только подобралась к информационным аспектам бытия живой ткани. Слишком уж сильно это бытие противоречит «естественному» опыту. Достаточно взглянуть на живую клетку в момент деления. Ее составляющие начинают вдруг двигаться с дивной согласованностью, совсем не так, как они двигались до этого. Должна быть причина такого поведения, но ничего «толкающего» не видно. Не нашлось пока Фарадея, который бы увидел невидимое и сотворил визуальный и словесно-понятийный образ «толкача».

Когда-то, очень давно, у Аристотеля, главным понятием науки о природе была энтелехия (эн- – то же, что in-, телос – цель; стало быть, в переводе с греческого: органично-присущее, внутреннее целеполагание). Но Аристотель умер, умерли последователи, случились войны, переселения племен, снова войны… – в общем, как и положено, все погибло. Постренессансное же естествознание только к XIX столетию возродило его энéргейю (корень эрг означает работу, деятельность), и сейчас в XXI веке оно далеко еще не «на ты» ни с «царицей мира», ни с ее тенью (так прозвали энтропию – корень троп, думается, перевода не требует)… особенно, если они с приставкой био-.

Но кое-что это естествознание уже умеет. Установлено, например, что рак вызывают «бешеные» клетки, которые почему-то перестали узнавать окружающее. Стремясь заполнить окружающую пустоту, такие клетки делятся как сумасшедшие. Вместе с изменением когнитивных свойств из кода их развития почему-то выпадает команда остановки – плановой смерти. Вызванный бессмертием и слепотой безудержный рост ткани со временем и разрушает летальным образом целостность бытия тушки. Механизм, надо признать, – сугубо когнитивно-информационный! Читать эту часть книги Вселенной еще надо научиться, но она есть.

Будучи медиком, Михаил Афанасьевич всего этого еще не знал, хотя и вполне мог нечто такое предполагать; точно же он знал другое.

Говорят, когда наука перевалит, наконец, через «горный хребет», она обнаружит, что религия давно уже там.

Левен Дж. Творец

«Ключи Марии»

Неученый, в отличие от Берлиоза, Иванушка Бездомный не знал, разумеется, сказки о захотевшем много мудрости Вольге Святославовиче, который со своею хороброй дружиной на резвых, темно-карих жеребчиках два дня не мог догнать в поле оратая. С посвистом и покриком вспахивал тот поле; сошка у него поскрипывала, омешики по камешкам почиркивали, пенья-коренья он вывертывал, большие камни в борозду складывал… а догнать его пешего конная дружина не могла. Не ведая ни о чем таком, Иванушка, бог весть зачем, инстинктивно, присвоил свечку и бумажную иконку из неизвестной квартиры, где проживал неизвестный, но наглый Кирюшка. Почувствовал Иван страшное дыхание Истины, но продолжил свою безумную погоню, которая – как и дóлжно! – привела его в психлечебницу.

А куда же еще?

Как, в самом деле, добропорядочный соплеменник должен был воспринять поведение Левия Матвея? Он ведь не только бросил все свои социальные обязательства и пошел «бомжевать» вместе с другим бродягой. Он – страшно сказать! – возненавидел деньги… – предмет национального культа и основу бытия; отказался поклоняться «богу практической потребности и своекорыстия», сделавшего «еврейский вопрос» обязательным вопросом политэкономии, с которым вынуждены считаться как принимающие, так и не принимающие всемирную монетарную игру.

А как должны были воспринять это отступничество близкие и, к тому же, материально зависящие от него люди? Что они должны были думать о виновнике этого асоциального безумия? Пожалели бы они растлителя, который разрушил нормальную социальную ориентацию человека, окажись он с чашей цикуты (по греческому обряду) или на кресте (по обряду римскому)?..

Так что не только книжники и фарисеи…

– …Но кто такие книжники и фарисеи? Просто-напросто самые уважаемые граждане; столпы общества; люди с правильным образом мыслей. И несмотря на это – вернее, именно поэтому, – Иисус называет их ехидниным отродьем. Ах, доктор Малдж, доктор Малдж! – в скобках добавил он. – Солоно тебе пришлось бы, повстречай ты своего Спасителя!

О. Хаксли. Через много лет

Прости-прощай тогда социальный успех и благополучие. Увидев, чем он жертвует и, главное, ради чего!.. – возненавидел бы этот Хакслев Берлиоз свое ежедневное пустословие для привлечения спонсоров в возглавляемый им колледж. «Пенье таинственно-волшебных дум» несовместимо с социальной суетой и наружным шумом: чем-то неизбежно приходится жертвовать.

Нормально приносить в жертву внутренние, индивидуальные запросы. Все, уступившие гнету внешних обычаев и обстоятельств, как бы подписывают незримый отказ. Внешнему бытию нужны социальные организмы.

Внутренняя потребность понимать и ее удовлетворение – сугубо индивидуальное дело, которое, однако, реально мешает исполнению внешних социальных обязанностей ввиду несовместимости с последними. Поэтому уступка требованиям души всегда асоциальна. Ненормально выглядит отказ от стремления к внешнему успеху. Такой отказ становится особенно вызывающим, когда успех зрим, уже достигнут и является даже предметом чьей-то зависти. Такой сюжет – не редкость в кинематографе, и его всегда можно пометить как «Левий Матвей». Такой вот изоморфизм…

В романе социальные достижения Левия оставлены «за кадром» – сборщик податей и только, ничего особенного. Но чуть-чуть воображения – и все, казалось бы, встает на свои места. Оказалось – ничего подобного!..

Но… нет чуда в неожиданно маргинальном поведении добропорядочного социального организма – нет и вопроса о его источнике. Без такого вопроса не видно, что и Пилат начинает вести себя, мягко говоря, необычно, и что по той же причине может перемениться поведение Марка Крысобоя.

Ему прокуратор приказал сдать преступника начальнику тайной службы и при этом довести распоряжение о том, чтобы Иешуа Га-Ноцри был отделен от других осужденных, а также о том, чтобы команде тайной службы было под страхом тяжкой кары запрещено о чем бы то ни было разговаривать с Иешуа или отвечать на какие-либо его вопросы.

Только вместе с картиной социально чудовищных последствий простых бесед с простым, казалось бы, человеком можно увидеть: почему, собственно, роман мастера именно о Пилате, а, допустим, не об Иешуа; почему не писатель, а мастер; и почему, кстати, «никогда не разговаривайте с неизвестными»…

Нет этой картины, и шутливый совет Михаила Афанасьевича – всего лишь несущественная деталь, мелочь. Сила слова, происходящего из царства Истины, его способность открывать этот мир мысленному взору каждого остается непознанной. Непонятна и работа мастера. Он не объясняет и не проповедует, он «всего лишь» слагает картину противоречивых аспектов бытия, обдумывание которых некогда помогло ему в поиске Истины:

«О, как я угадал! О, как я все угадал!»

Значит, и другие могут открыть ее, будь у них такая потребность.

Трудна задача искусства, трудно находить «ключи Марии», как образно выразился С. Есенин. (Не знаю, какое отношение он имел к хлыстам шелапутинского толка, но это они Марией называют душу). Тем не менее, только так можно вырвать человека из цепких лап социально-плотских будней. Только так могут зазвучать в каждом лично сотворенные слова – слова, не требующие доказательств. И не искусство даст их – их нельзя дать! Оно лишь поможет открыться сокровенным дверям восприятия, а мир Истины сам сделает свое дело. Станут зримыми свидетельства вечности в своем бытовом, чувственном и мыслительном опыте, в истинности которого нет сомнения. Только эта, а не социально-плотская действительность способна пробудить «доброго человека».

Мастер и власть

…никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут!

Ни один этос, что бы ни говорилось, не жалует «белых ворон»; обычные вороны их просто заклевывают. Так что сумасшедший дом это даже милосердно: не крест и не цикута все-таки.

Асоциальная созерцательность требует уединения, она несовместима с любыми запросами социально-плотского мира. Иногда, однако, некий баланс между этими противоречивыми сущностями может устанавливаться.

В древности никто не располагал временем так свободно, как пастухи. Они были первые мыслители и поэты, о чем свидетельствуют показания Библии и апокрифы других направлений. Вся языческая вера в переселение душ, музыка, песня и тонкая, как кружево, философия жизни на земле есть плод прозрачных пастушеских дум. Само слово пас-тух (пас-дух, ибо в русском языке часто д переходит в т, также как е в о, есень – осень, и а в я, аблонь – яблонь) говорит о каком-то мистически помазанном значении над ним. «Я не царь и не царский сын, – я пастух, говорить меня научили звёзды», – пишет пророк Амос.

Есенин С. Ключи Марии

Развитое рабовладение сделало такой праздник более доступным. Египет, житница античного мира, был, к тому же, настоящей кузницей думающих кадров Средиземноморья. Жрецы, говорят, скрывали свои знания, но приехал Фалес, и они, почему-то, открыли ему свои тайны. Забавно… – от кого тогда скрывали?

Аристотель объяснял Александру, что публикация не есть разглашение знания. Природа готовых к употреблению форм знания – тайна, причем всегда и для всех. Хотя открыть ее может каждый, но, увы – только самостоятельно! Любой рассказ о ней без такого открытия неизбежно принимает форму знания для усвоения, природа же остается скрытой. Нужен ищущий разум, время и материал для созерцания. Удивил, говорят, жрецов Фалес своими вычислениями. Признали они в нем своего: скрывай, не скрывай – догадается сам, мир Истины продиктует.

У обывателя нет времени созерцать, он занят бытием. Нет у него и нужного материала – отбор информации требует времени и отвлеченности от суеты. Кроме того, существенный для обдумывания материал может быть скрыт совсем или труднодоступен – это опять время. Вот и всё! Дальше можно не беспокоиться, задача обнаружения истоков знания становится по силам единицам… изредка они, правда, находятся.

Так оно и повелось! Величественное здание современного научного знания практически полностью оставлено без «лесов», с помощью которых оно было возведено. Кому, мол, очень надо – докопается.

И все бы было ничего, но изменилась ситуация. В ХХ веке наука стала сферой общественного производства, в нее, как и следовало ожидать, хлынул обыватель. Его, неохочего до природы вещей, интересовала социализация. Она требовала применения; понимать же… – пожалуйста, в свободное от работы время. Возникла социальная машина Наука.

Как ни относись к католической церкви, европейская наука и образование вышли из чрева ее инфраструктуры уединения от мирской суеты. Кафедра, декан, ректор… – следы такого происхождения. То, что такая инфраструктура была и есть – огромная заслуга католичества как социального института. Что двигало людьми, некогда предоставившими и закрепившими необходимую для социально-плотского бытия этой инфраструктуры собственность? – Какая-то неизвестная нам корысть или, может быть, нечто иное?..

Мастеру, чтобы уединиться, потребовалось социальное чудо – выигрыш в лотерею. И хотя «Столп и утверждение истины» был еще сочинен Павлом Флоренским в тиши Троице-Сергиевой обители, к моменту уединения мастера эти асоциальные художества уже были сурово пресечены карающей десницей пролетариата, победившего в крестьянской стране. Сохранилась только черная шапочка – символ стертого в лагерную пыль монашеского отшельничества.

Случилось, однако, так, что у власти возникла острая потребность в плодах уединенных от бытовой суеты раздумий, и не было времени договариваться. «Шарашка» стала аналогом насильственного пострижения, а «закрытый», с развитой социально-бытовой инфраструктурой наукоград – новым монастырём. (В недавно показанном документальном фильме, снятом в Германии, состарившиеся немцы, работавшие в этих организациях, со слезами на глазах вспоминали это богатое творчеством время как самое счастливое в своей жизни.)

Созерцание несовместимо с хлопотами по бытовому и социальному обустройству. Они ставят мыслителя в один ряд с другими толкающимися у социального корыта; это – совершенно иное умонастроение. «Квартирный вопрос» хоть и с трудом, но может ужиться и с разумным, и с добрым; с вечным же – никогда!

Симбиоз возникает, когда ресурсодержателю что-то нужно или он вдруг, почему-то, вопреки обыкновению, проникается духом. Внешне такое прозрение вполне может выглядеть как безумие. Тем не менее, «сами предложат и сами всё дадут»… – иной раз, правда, насильно. Корысть или чудо – вопрос! – но помогают сохранить лицо, создают условия для асоциального созерцания.

Такое чудо, утверждает евангельское учение, более возможно, чем выигрыш в лотерею – его может вызвать Слово, открывающее врата царства Истины. Прозревшим, правда, будет тяжко – придется пожертвовать индивидуальным «спасением» ради духовного освобождения многих, иначе ресурс непременно окажется в руках Корысти. Подобный сюжет – не редкость даже для советской беллетристики. Беда наступает, когда такого слова не находится! В этом смысл фразы «Бог оставил их».

По плодам их узнаете их

Еще может быть социальная традиция, инфраструктурно поддерживающая асоциальные духовные потребности человека. Для нас это неактуально. Именно по ней в нашей стране был нанесен самый мощный удар.

Сегодня специально ходил в редакцию “Безбожника”. Она помещается в Столешн(иковом) пер(еулке), вернее, в Козмодемьяновском, недалеко от Моссовета. Был с М. С., и он очаровал меня с первых же шагов.

– Что, вам стекла не бьют? – спросил он у первой же барышни, сидящей за столом.

– То есть, как это? (растерянно).

– Нет, не бьют (зловеще).

– Жаль.

Хотел поцеловать его в его еврейский нос. Оказывается, комплекта за 1923 год нет. С гордостью говорят – разошлось. Удалось достать 11 номеров за 1924 год, 12-й еще не вышел. Барышня, если можно так назвать существо, дававшее мне его, неохотно дала мне его, узнав, что я частное лицо.

– Лучше я б его в библиотеку отдала.

Тираж, оказывается, 70000 и весь расходится. В редакции сидит неимоверная сволочь, входят, приходят; маленькая сцена, какие-то занавесы, декорации. На столе, на сцене, лежит какая-то священная книга, возможно, Библия, над ней склонились какие-то две головы.

– Как в синагоге,– сказал М., выходя со мной.

Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера «Безбожника», был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее, ее можно доказать документально: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Не трудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены.

Большинство заметок в “Безбожнике” подписаны псевдонимами.

“А сову эту я разъясню”.

Булгаков М.А. Дневник 1922–1925 г.

Эту запись от 5 января 1925 года вполне можно принять за начало работы над романом – сначала, конечно, внутренней. Уже тогда начали выстраивать людей в социальную очередь. Сразу припоминается высказывание Шарикова-Чугункина. Но:

Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнёт. Ап. Павел. Послание к Галатам 6,7

Сегодня мы живем в условиях культурных последствий той политики. Ситуация тягостная.

Эрудированный, хорошо образованный человек не видит, не может увидеть буквального смысла незамысловатого текста. Не узнаёт того, что прежде узнал бы любой гимназист, – cogito, ergo sum, явно звучащее в сцене исхода, и что важно – в непосредственной связи со словом мастер.

– А, понимаю, – сказал мастер, озираясь, – вы нас убили, мы мертвы. Ах, как это умно! Как это вовремя! Теперь я понял все.

– Ах, помилуйте, – ответил Азазелло, – вас ли я слышу? Ведь ваша подруга называет вас мастером, ведь вы мыслите, как же вы можете быть мертвы? Разве для того, чтобы считать себя живым, нужно непременно сидеть в подвале, имея на себе рубашку и больничные кальсоны? Это смешно!

– Я понял все, что вы говорили, – вскричал мастер, – не продолжайте! Вы тысячу раз правы.

А это – не мелочь! Через Декарта оно приводит к доказательству бытия Бога через познание когнитивной сущности человека, через самопознание – к началу романа.

Кинематограф, располагая средствами замедления времени, озвучивания мыслей, говорения на разных языках с переводом Сатаны, представления мысленных картин и перемен внутреннего состояния и настроения, имеет прекрасную, уникальную возможность сделать понятной многим центральную идею романа, сосредоточенную в сцене допроса. Что же мы увидели!? – Банально-игровой эпизод с потерей почти всего авторского текста. А по завершении фильма демонстрацию чудовищной слепоты. И они говорят о тайнах романа…

Стоит ли удивляться, что так называемая «элита нации» не видит никакой другой цели образования, кроме социальной востребованности человека? О каких же инновациях в этой сфере они могут вести речь? Слепые будут продолжать порождать слепых, хотя бы и в рамках «национального инновационного проекта». Ничего нового у них не выйдет – правда, свежие социальные организмы будут непременно невежественнее прежних в таких ненужных Власти вопросах, как, например, точное естествознание.

Гераклит всякий раз, когда выходил на люди, плакал, а Демокрит смеялся: одному все, что мы делаем, казалось жалким, а другому – нелепым.

Сенека