На чтение: ≈ 20 мин.Ни души вокруг. Ни звука. Не звенят трамваи. Не шуршат шины по асфальту. Не слышно метлы дворников. Нева замерла. Реку заперли в гигантскую гранитную ванную – набережными. Вологодскими кружевами укрылся Летний сад – решетки призрачно поблескивают в утреннем, еще не ярком солнце. Она сидела на скамейке, недалеко от входа, и вслушивалась в тишину. Вот зашелестела листва, настойчиво зашептала о вечных своих тайнах. Летний сад вдруг, словно корабль, снялся с якоря и поплыл. Она закрыла глаза и почувствовала, как свежий утренний бриз касается лица, играет волосами. Деревья вокруг заговорили все разом, заголосили. Громче, громче… и она проснулась. В номер ханты-мансийской гостиницы “Миснэ” стучали. В узкую щелочку между шторами еле пробивался серый рассвет. Глянула на часы: без четверти семь. Набросив что-то на плечи, подошла к двери: “Кто там?” – “Меня просили помочь вам волосы уложить”. – “Спасибо. Я сама, – сказала неожиданно резко и тут же поправилась, подумав, что вряд ли эта женщина в такую рань по своей собственной воле пришла в гостиницу делать ей прическу. – Извините, что вас побеспокоили, я сама все сделаю”. Раскрыла шторы. Огромная ель касалась мохнатыми лапами окна, а когда налетал ветер, то иголки еле слышно, словно котенок, царапали по стеклу. “И почему мне Петербург приснился?” – подумала, но углубляться в сон не стала. “В душ!” – скомандовала себе. Холодная вода крапивой полоснула по коже. “Терпи. Теперь можно горячую, а сейчас снова холодную…” К завтраку вышла в восемь. Как и договаривались. Почти никакой косметики. Так, еле заметные штришки. Костюм – темные узкие брюки и приталенный жакет безупречного покроя в еле видную полоску. Черные туфли на высоком каблуке. За столом уже сидели хозяева – губернатор, его замы, городской глава. “Доброе утро!” – улыбнулась. “Как спали?” – спросил губернатор. “У вас такая тишина, что просто пьянеешь. Голова только коснулась подушки, я сразу и провалилась. Да и день вчера был долгий, мы ведь только около полуночи прилетели”. Про сон рассказывать не стала, оставила его для себя. Маленький ломтик рыбы, блинчик с яблоками и чашка зеленого чая – вот и весь завтрак. День в командировке начался. У каждого своя дорога. И если по ней не пойти, она так и останется нехоженой…
9.00. Начали с Центра искусств для одаренных детей Севера. Переходили из класса в класс. Смотрели, как у станка гибкие девчонки и мальчишки тянут носок, слушали, как поет флейта, взглянули, как репетируют чеховскую “Чайку”, понаблюдали, как рождается из бисера удивительной красоты женское колье. Ей рассказывали: сколько детей учится здесь, какие педагоги работают, где их “откопали”, чем приманили, когда построили этот Дворец и что собираются еще достроить; она задавала вопросы: как ищут детей в дальних деревнях и поселках, что делают, чтобы они, уехав из дому, чувствовали здесь тепло домашнего очага, чем их кормят, кто говорит с ними на родном языке. Классы, мастерские, спальни, уголки отдыха, коридоры. Потом галерея. “Многим картинам и Русский музей может позавидовать!” – сказала. Коллекция и в самом деле знатная. Здесь есть Шишкин и Айвазовский, Куинджи и Левитан, Бурлюк и Саврасов. Многие шедевры приобретались на аукционах Сотбис и Кристи. Остановилась перед картиной Николая Неврева. В лице молодой женщины – напряженное ожидание. Сама она никогда не любила ждать. У нее просто нет времени на ожидание. Время у нее спрессовано, сжато до предела, до боли. В одном дне умещается неделя. Что-то было в этой картине такое, что не позволяло сразу отвести взгляд. Директор галереи говорила о красках, стиле. Как молния вдруг мелькнула мысль: художник хотел сказать, что страх ожидания – одна из самых страшных мук. Ход времени ощущается как физическая боль. Минуты, каждая из которых могла бы принести облегчение или хотя бы определенность, пропадают бесплодно и только нагнетают ужас. Спасение в том, чтобы заставить себя не ждать, действовать. Пошли дальше. Она спрашивала, сколько детей вместе со взрослыми побывали в галерее за прошлый год, что больше всего нравится тут детям, устраивают ли они передвижные выставки в регионе, проводят ли здесь уроки так, как видела не раз в западных музеях: перед знаменитой картиной сидят на полу совсем маленькие дети, а учитель проникновенно им рассказывает о художнике, о том, как рисовал он этот шедевр, открывает им то, что незаметно иногда даже взрослому оку с первого взгляда.
10.00. Началась педагогическая конференция. Она вслушивалась в цифры доклада. Зарплата, обеспеченность учебниками, количество молодых учителей, экспериментальные площадки. Сравнивала с положением по России. “Если бы так было везде – многих проблем просто не существовало бы”, – вздохнула. Она была твердо уверена, что там, где местные власти думают не только о дне сегодняшнем, там проблемы образования решаются. Когда пришел ее черед, говорила без бумажки. О том, что делает федеральный центр и что надо сделать на местах. Выстроила приоритеты для наступающего года: нужно срочно принять закон о стандартах, надо разработать нормативы подушевого финансирования, развить эксперимент по новой структуре и содержанию образования, продумать концепцию профильной школы, определить статус и порядок финансирования общеобразовательной школы, навести порядок в учебном книгоиздании и обеспечении школ учебниками. Каждую цифру она знает назубок. Она их выстрадала в долгих сражениях с Минфином, в дискуссиях с профсоюзами, на заседаниях правительства. Потом отвечала на вопросы. Спрашивали о детских пособиях и пенсиях, беспризорниках и наркомании, рекламе на телевидении и росте насилия в стране. В конце поднялась какая-то женщина в дальнем углу зала: “Нам грех жаловаться. Зарплату учителям платят вовремя. И неплохую. Но цены растут. Часто еле сводишь концы с концами. Повысят ли нам когда-нибудь зарплату?” Она обрадовалась этому вопросу. Она его любила. Она знала, что зарплату с декабря повысят по всей стране. Должны повысить. И это была ее победа. Даже если бы всего остального ей не удалось сделать за время пребывания в правительстве (не только рассчитаться с долгами по пенсиям, но и увеличить их, упорядочить выплату детских пособий, добиться того, что впервые консолидированный бюджет на образование на 2002 год больше военного бюджета), она гордилась бы повышением учительской зарплаты. Конечно, она знала, что это не те деньги, которых достоин учитель за свой труд, но это было началом реального изменения положения учителя. На это увеличение в 2002 году потребуется 50 миллиардов рублей дополнительно из федерального бюджета и 180 миллиардов из региональных, 45 территорий с большим напряжением будут справляться с новой обязанностью, 30 нужна будет помощь центра. Эти цифры ее не пугали. Она была уверена, что все это можно выполнить. Дело не в деньгах, не в налогах – в политической воле.
12.30. Вертолет десять минут разгонял свои винты, потом взял курс на Кышик, поселок в девяноста километрах от Ханты-Мансийска. Дорог туда нет. Добираются по воде часа четыре – вначале Иртышом, потом по Оби, далее мелкими притоками. Через полчаса огромная стрекоза приземлилась на опушке леса. Деревянными мостками прошли через весь поселок к школе. Люди стояли у калиток. В огородах догорали последние октябрьские хризантемы. Она останавливалась у каждого двора. Здоровалась за руку. “Ну как вам живется? Власть не обижает?” – “Не обижает, – отвечали. – Рыба еще не перевелась в наших реках, зверь в лесах водится, дети учатся. Что еще надо?” Один подвыпивший мужик вдруг разоткровенничался: “А вы простая такая, зря что в Москве, в правительстве. И по-нашенски разговариваете. И глаза не бегают”…
Школа была похожа на теплицу. Куда ни глянь – цветы: на подоконниках, на полу, на стенах. На окнах – расшитые затейливыми орнаментами занавески. Казалось, что не в классе сидишь, а дома – в уютной горнице, где тепло и пахнет домашними пирогами. Спрашивала у местных учителей о переподготовке и по каким учебникам учат ребятишек хантыйскому языку, как празднуют великий праздник жертвоприношения и сколько ребят остается в поселке после окончания школы, есть ли для них работа и не пьют ли сильно взрослые. Вглядывалась в школьном музее в старые вещи: платья, игрушки, домашнюю утварь. Платье столетней давности было так расшито и скроено, что многие западные модницы посчитали бы его последним шиком. “Как собрали такой музей?” – спросила. “Знаете, в каждом доме что-то сохранилось от бабушек и дедушек. Главное было начать. И люди сами понесли. А потом у нас не безымянные вещи – мы рассказываем, кому они принадлежали, как ими пользовались, и все знают, что это платье носила еще прабабка Сережи Михайлова и в этой люльке качали отца Маши Сидоровой”. Пока разговаривали, подошел мальчишка-первоклассник. “А где здесь Филипенко?” – спросил серьезно. “Ну я Филипенко”, – ответил губернатор. “Можно с вами сфотографироваться?” – “Почему нельзя? Давай! А эту тетю возьмем? Она из Москвы, из правительства”. “Не, – сказал, смущаясь, Ваня, – я с вами хочу, вы же наш”. Она не обиделась. Это детское “наш”, искренне сказанное губернатору, дорогого стоит, подумала.
15.30. Вернулись к вертолету. Всем подарили по маленькому кузовку клюквы. Пока летели в Ханты – Мансийск, ели клюкву и запивали ее минералкой. Звонила несколько раз в Москву по мобильному телефону.
16.00. Встреча с персоналом окружной клинической больницы. Молодые, энергичные лица. Чистота, простор. Не пахнет застоявшимися больничными запахами. Оборудование, которым не всякая московская клиника может похвастаться. Построили недавно. Сдали только тогда, когда полностью оснастили все отделения и кабинеты. На работу брали по конкурсу что врачей, что санитарок. Теперь здесь работают известные специалисты из Тюмени, Екатеринбурга, Новосибирска. Потянулись молодые после окончания медицинских вузов в Москве и Санкт-Петербурге. Главврач подарил ей букет белых роз с колосками голубой лаванды. Она зашла в первую попавшуюся палату: “Это вам! Выздоравливайте!” Спрашивала у медиков: хватает ли лекарств, бинтов, не просят ли они госпитализируемых прихватить с собой из дому все необходимое для лечения, как это бывает в некоторых регионах. Те улыбались в ответ: имея такое оборудование, грех на зеленке и бинтах экономить, но, конечно, чтобы поддерживать такую больницу в эффективно работающем состоянии, требуются большие средства – на профилактику приборов и машин, расходные материалы. Говорили о страховой медицине – обязательной и добровольной, о качестве подготовки будущих врачей в медицинских вузах.
17.00. Поехали на буровую. Пока добирались, начало темнеть. Молодые ребята показывали на компьютере, как залегает нефтяной пласт, рассказывали, сколько времени нужно, чтобы до него дойти. Посмотрела на разрытую землю вокруг: кто будет залечивать раны, когда буровики уйдут отсюда? Губернатор поймал ее взгляд: “У нас со всеми нефтяными компаниями, которые ведут разработку на территории округа, договор: закончили свои дела, наведите порядок, заровняйте, засыпьте, траву посейте или деревья посадите, чтобы никаких железных кладбищ и нефтяных озер не осталось”. Зашли в вагончики вахтовиков – живут они тут по пятнадцать дней. Попросила показать, на чем спят. Чистые, незастиранные простыни. Легкие теплые одеяла. Заглянула в столовую. Взглянув на меню, удивленно спросила: “Цены в долларах?” “Ну что вы, – улыбнулась краснощекая повариха-кассирша. – В рублях”. А цены и вправду были смешные: 2 рубля – салат, 10 рублей – бефстроганов, 8 рублей – котлеты, 3 – гарнир. “Скоро ужин, – сказала повариха, – я уже пожарила котлеты. Хотите попробовать?” Попробовала. Вкусные. Одно мясо.
18.00. Встреча с работниками органов социального обеспечения. Говорила мало. Отвечала в основном на вопросы. Вспоминала увиденное за день. Называла фамилии людей, с которыми познакомилась, услышанные цифры – точно, безошибочно. Это профессионализм высокой пробы. За день перед ее глазами в Белом доме проходят сотни документов. Она их все прочитывает. У нее феноменальная память. Помнит все данные ею поручения и указания, как переделать тот или иной документ. Чиновники народ хитрый, иногда ленивый. Когда она только пришла в правительство, пробовали и так: одно-два слова поправят и несут на подпись. От ворот поворот получали да еще такую выволочку, что больше не захочется сачковать.
19.15. Начался концерт в Школе искусств. Под странную музыку национальных инструментов ребята рассказывали вечную историю любви. Чистой, возносящей. Она слушала эту музыку и думала, что человеческое счастье редко ничем не омрачается, что безоблачное счастье вселяет испуг и что любить, как герои этого представления, друг друга целую вечность – значит быть обреченным устать от столь совершенного чувства. Она знала, что потребность человеческого сердца в любви и знании безгранична, но большинство людей осознают это, только когда любят.
20.30. Стюардесса сказала: “Пристегните ремни. Взлетаем. Время до Москвы 3 часа 15 минут”. Открыла книгу, которую прихватила с собой. Никлас Луман. “Власть”. Этот немецкий социолог давно ей любопытен как создатель оригинальной концепции социальных систем. Все хотела его почитать, но времени не было. За спиной двое мужчин резались в дурака. “Слухай! – сказал один из них. – Ты махлюешь”. И вдруг встала перед глазами картинка из совсем другой жизни. Она приехала послом на Мальту. Маленькое посольство. Небольшой штат. Комендантом и дежурным был там застрявший из советских времен уже пожилой украинец. В субботу он брал свою хрущевскую авоську, надевал пузырящиеся на коленях спортивные брюки и шел в ближайшую лавочку затариваться дешевым вином. Она однажды увидела его на улице и чуть не умерла от стыда. “Надевайте приличные брюки, когда выходите за пределы нашего особняка, хочется вам выпить этой бормотухи – пейте, но когда несете из магазина, положите бутылки хотя бы в бумажный пакет, чтобы наши соседи не видели”. Он удивленно смотрел на нее, ничего не понимая: “Я так всегда делал, и ничего…” Однажды она позвонила в миссию из города, он взял трубку: “Посольство России, слухаю…” Вернувшись, попросила: “Ну говорите: Russion Ambassy. Can I help you?” “Рашен Эмбаси” он выучил, но после этой фразы все равно говорил: “Слухаю…”
Когда самолет коснулся посадочной полосы во Внукове, она как раз перевернула последнюю страницу книги Лумана. Набросив на плечи короткую серебристую норковую шубку, быстро спустилась по трапу, села в машину и поехала в Белый дом. В Москве было всего лишь девять часов вечера. Рабочий день заместителя Председателя Правительства России Валентины Ивановны Матвиенко еще не закончился…
Петр ПОЛОЖЕВЕЦ
Москва – Ханты-Мансийск – Москва
Выбор читателей
Комментарии