Когда я играл Митрофанушку, меня расстреливали из рогаток. Юрий ЛУЧЕНКО

Митрофанушка и Тиль Уленшпигель, Жан Вальжан из «Отверженных», Джо Гарджери – герой «Больших надежд» Диккенса, шекспировский Глостер из «Короля Лира» и тот самый Фирс, которого опять забыли. За сорок с лишним лет, прожитых на сцене Центрального детского, а ныне – Академического молодежного театра, заслуженный артист России Юрий Лученко переиграл всю возможную классику, был дворянином и холопом, одевался в парчу и лохмотья и даже получил Государственную премию. Семьдесят ролей – шутка ли! Он не снимается в сериалах, его портреты не мелькают в журнальных столбцах светской хроники – одним словом, он не звезда в сегодняшнем, исковерканном значении этого слова. Он просто хороший артист и верный спутник своего зрителя.

– Юрий Васильевич, сорок лет на сцене одного театра – неужели никогда не накатывало желание бежать, изменить, измениться?

– От добра добра не ищут: у нас уникальный театр. И всегда был таким, какое бы имя ни носил – детский или молодежный. Ну где еще, скажите, утром можно играть Бабу-ягу, а вечером – короля Клавдия. Так затянуло меня, что ни о каком побеге даже помыслить не успевал.

– Дети, которые приходили на ваши спектакли в 60-е годы, и те, для кого играете сегодня. Сильно они отличаются друг от друга?

– Да, в общем-то, практически ничем. Сегодняшние, может, чуть поразвязнее. Или посвободнее – можно же на это и так взглянуть. Но играть для них надо так же, как и раньше, а это значит, как для взрослых, только еще лучше.

– У каждого артиста есть свой неизданный сборник театральных баек, забавных случаев – чем нелепее, тем смешнее. У того, кто всю жизнь проработал с детьми, должно, наверное, целое собрание юмористических сочинений накопиться?

– Когда я играл Митрофанушку в «Недоросле», меня расстреливали из рогаток. Такой я был противный. Но самая смешная история случилась в 1972 году в Канаде, куда Центральный детский театр был приглашен со своими «Сказками Пушкина». Я там играл одну из любимых своих ролей – Шута Горохового. Он стержень представления, главный рассказчик и заводила. Ходит по сцене колесом, дурачится, черт знает что творит, а попутно держит на себе все действие. И чтобы местным детям было проще, я довольно солидный кусок роли выучил на английском языке. И вот полдень, первый спектакль, в зале неимоверный шум, детишки орут, свистят, запускают под потолок какие-то пропеллеры – одним словом, настроение восторженное. Я выбегаю на сцену и, пытаясь перекрыть этот несусветный галдеж, кричу что есть мочи: «Hello!» Зал дружно отвечает. Ну, радуюсь я сам себе, дело пошло. И, приободрившись, продолжаю: «Bonjour!» Все счастливы. И тогда я говорю: «Здрасьте!» Никакого ответа. Ладно, думаю, лиха беда начало, и на английском языке начинаю рассказывать им «Сказку о рыбаке и рыбке». И тут зал взволновался не на шутку. У меня душа уходит в пятки, потому что внезапно слышу: «Don`t speak English. Parlez Frasais» – «Не говорите по-английски, говорите по-французски». Как же я мог не учесть, что Монреаль – французский город… И, знаете, чем все кончилось? Я перешел на русский язык и доиграл спектакль.

– О ком из классиков, на ваш взгляд, было бы полезно напомнить молодому зрителю сегодня?

– Репертуар РАМТа в этом смысле просто уникален. Здесь и Золотой, и Серебряный век русской литературы, и современная драматургия, зарубежная классика. Один мой священник из «Романа с кокаином» по Агееву – эпизод, казалось бы, а стоит полноценной большой роли. Но вот о чем я часто думаю: никто еще так и не написал правду о нашем времени. Кругом бесконечные сериалы про золушек, бандитов в коме, про ментов и наемных убийц. Неужели потомки будут судить о сломе веков лишь по этим «документам»? А раз нет ничего особенно стоящего о наших днях, значит, ищем спасения в классике. Сегодня я бы с удовольствием сыграл что-то из Островского или из Фолкнера.

– А можно ли теперь Островским молодых людей в театр заманить?

– Это смотря как поставить. Вот на наш «Вишневый сад» – хотя мы его уже столько сезонов подряд играем – зрители ходят до сих пор. И плачут – не поверите…

Что до Островского, так я не открою Америку, если скажу, что он необычайно современен. Проблемы души человеческой, богатства и нищеты, любви и предательства – это глубочайший драматург, очень точный и цельный. Сознание его героев, живших, казалось бы, аж сто пятьдесят лет назад, ну ничем от нашего с вами не отличается. Такое ощущение, честное слово, что он это все сегодня писал. Островского всегда считали бытописателем, эдакой «русской клюквой» – водка, Волга, гульба купеческая, русский лубок. А он философ. Не хуже того же Фолкнера. Вот это бы до молодых людей донести…

– Среди ваших героев – чеховский Фирс и лакей Фаддей Поликарпович, плод воображения Борис Акунина из черной и белой версии спектакля «Инь и Ян». Вы согласны с большинством критиков, что все это один и тот же человек?

– Ни в коем случае! Это абсолютно разные люди. О возможных параллелях шла речь еще на репетициях. Но мы сразу договорились с нашим художественным руководителем и режиссером Алексеем Владимировичем Бородиным, что я буду играть трех совершенно разных персонажей. Зрительному залу искать сходство, но никак не нам.

Своего Фирса я очень люблю. Хотя персонаж этот попал ко мне по случаю: его должен был играть мой замечательный коллега Владимир Алексеевич Калмыков, но он тяжело заболел, и меня срочно ввели, буквально за три дня до премьеры. Чтобы сыграть эту роль достойно, нужно было самому себе ответить всего на один ключевой вопрос: почему лично мне, актеру Юрию Лученко, жалко этого старика? Потому что его забыли в заколоченном доме? Нет, не поэтому. У Антона Павловича есть гениальная фраза: «Жизнь-то прошла, будто и не жил». Человек честно трудился всю жизнь. Гордился своим местом камердинера в барском доме. Служил господам честно, о другой участи не мечтал, почитая ее за высшее счастье. А перед смертью вдруг понял: жизнь-то прошла, и как глупо. Честно, но глупо… Думаю, такие мысли рано или поздно посещают каждого. И меня тоже, куда ж без них. Мне 66 лет. Есть роли, которые я очень хотел бы сыграть, но уже не смогу. Время упущено. И теперь их сыграет кто-то другой. И кто-то другой переживет и восторг, и сомнения, которые мог бы пережить я. А мои годы ушли. Жаль…

– Вы же только что сказали, что никогда и ни о чем не жалеете…

– Слукавил, значит. Впрочем, откуда эта скорбь: среди моих семидесяти ролей были такие, что другой о них только мечтает. Так что зря я, конечно, на судьбу пеняю. И на телевидении я достаточно поработал, снимался в телевизионных спектаклях, телефильмах, даже «Спокойной ночи малыши» вел. Главная моя телевизионная гордость – Иван Александрович Гончаров в «Очерках о лакеях». Тут вообще мистическая история приключилась. Как-то я перечитывал Гончарова – это один из моих любимых писателей – и в одном из томов наткнулся на его портрет. «Ба, – подумал сам себе, – а я же на него похож!» На следующий день раздался телефонный звонок, и замечательный режиссер Юрий Коротенко позвал меня на эту роль.

– А почему сегодня не снимаетесь в сериалах?

– Это долгий разговор. Начнем с того, что у меня лицо не кинематографическое, меня камера не любит. Это мне еще во ВГИКе объяснили, где я случайно забрел на актерский факультет. А во-вторых, и это, пожалуй, самое главное – не хочу я сниматься в этом «мыле». Я всегда очень искренне радуюсь за наших молодых ребят, которых утверждают на роли в сериалах. Они деньги зарабатывают, разве можно их за это корить? «Вот, – говорят, – Юрий Васильевич, поздравьте, у меня впереди сто серий». «Про что кино-то?» – спрашиваю. «А это не важно», – отвечают. Радует то, что, будучи людьми серьезными и профессиональными, в глубине души они прекрасно понимают цену тому, что делают. Я вижу, как они готовятся к выходу на сцену здесь, в театре. Большая роль или маленькая – не важно: они выкладываются, они болеют и обливаются потом. И это не может не вызывать уважения. Не думаю, что мой юный друг Петя Красилов, чудесный актер и большая умница, так уж гордится своей ролью в сериале «Не родись красивой». А вот ролью Фандорина, сыгранной более ста раз в одноименном спектакле, гордится наверняка. Когда выходит за кулисы через четыре часа непрерывного действия мокрый, как мышь, бледный до зелени и уставший, именно в этот момент, думаю, он чувствует себя победителем. Или Саша Устюгов – талантливейший парень. Думаете, его по «Ментовским войнам» запомнят? Ничего подобного! Рогожин в «Идиоте», «Тень» Шварца, поставленные им «А зори здесь тихие» – вот ради этого, наверное, стоило приходить в профессию.

– Вопрос, с которого по хронологии и должен был бы, конечно, начаться наш разговор. Юрий Васильевич, а где истоки вашего актерского пути?

– Хитрый случай! В 1957 году я отправлялся из Киева, где провел юность, в Москву с одной-единственной целью: поступить во ВГИК и стать кинооператором. Мой старший брат был актером, я постоянно крутился на студии, очень любил фотографировать и мог бесконечно наблюдать за тем, как работают операторы. Пришел в институт, и первое, что бросилось в глаза, – вывешенные на стенд работы тех, кто будет поступать вместе со мной. Это был крах моих надежд! Куда мне тягаться с такими асами? Пришел домой и, не раздумывая, сжег все свои снимки. Позвонил маме, сухо, не вдаваясь ни в какие разъяснения, сообщил, что возвращаюсь в Киев. И мама, тонкая душа, написала мне огромное письмо, мол, Юра, держись, если ты сдашься сейчас, то будешь жалеть об этом всю жизнь. И тут я вспомнил о том, как неплохо смотрелся на сцене школьного драмкружка. И подал документы в Щепкинское училище, которое перед этим заканчивал и мой брат. Наскоро выучил рассказ Чехова «Ванька», какие-то стихи, басню и, представьте себе, поступил на курс гениального педагога Леонида Андреевича Волкова. С первого раза! Вот такой я ванька-встанька. Или д’Артаньян. Это, как вам больше нравится.