Когда умирает дождь

Мне повезло: я училась у хороших учителей. Прежде всего вспоминаю мою первую учительницу Нину Сергеевну Полякову из Талданской средней школы Амурской области. Я забыла, когда на земле вспыхнула жизнь, когда расцвело царство неуклюжих ящеров, не помню тра ктовку дедуктивных методов Ньютона. С трудом вспомню точки зрения на гравитацию, из каких премудростей состоят лунные моря. Долго придется вспоминать, как построены белки и нуклеиновые кислоты.

Но я хорошо помню, что Нина Сергеевна верила в нас. Верила до тех пор, пока мы не научились верить в себя сами. С тех пор в нашей душе остались светлая музыка тютчевских стихов и поэзия бетховенских мелодий, звучавших на ее уроках, и пасмурное высокое не бо, с которого изредка падают одинокие снежинки и в которых она учила видеть красоту и спокойствие, и тишину, описанную Паустовским, когда умирает дождь, ветер и беспокойный сад. С ее уроков мы уносили убеждение, что жить – трудно. Но это, в общем-то, и значит жить. Мы рассуждали, думали, сомневались. Мы казались себе умными, красивыми, образованными. Когда подросли и ушли из ее уютного дома, она не сразу поняла, что значит наш уход. И так – каждый раз, перед каждым выпуском. Волнение?! Нет, этого мало, чтобы объяснить ее состояние. Но оно не покидало ее ни на день, ни на час. Она много думала над нашими поступками, решениями, ответами. Гораздо больше, чем мы сами. Идя на урок, пыталась ответить на вопрос: “Что сегодня скажет …” А после уроков ее преследовали уже другие вопросы: “Пересказал-то он отлично, но задумался ли или остался равнодушным?”

А эти стопы тетрадей с контрольными работами! Давно погас свет в соседних окнах, светлая ночь огромным пятном легла над уснувшим поселком, и только темнота смело выглядывает из черных квадратов окон. А здесь, в тихом домике, уставшие глаза мгновенно фикс ируют ошибки в решении, потери и просчеты. Их немало. Опять Коля не сумел умножить сумму на число, а Галя не смогла правильно воспользоваться формулой. А самое обидное, что есть такие, которые до сих пор не знают таблицы умножения. И когда наконец они за помнят, что на нуль делить нельзя?

На минуту подкрадывается отчаяние. Она готова бросить все, бежать с поля боя. Ей кажется, она себя исчерпала. Но как же ребята? Что подумают они, когда узнают об этом? Она знает, Сережка с третьей парты обязательно скажет: “Вспомните, что она говорила: ” В жизни всегда есть место подвигу”.

Но в жизни куда больше места занимает просто жизнь. По-видимому, они уже понимают, что выдерживать ежедневные, привычные обязанности труднее, чем в минуты опасности, когда нервы напряжены до предела, а все силы собраны в один кулак, совершить подвиг. Тру днее воспитать ребенка, чем родить его. Это она осознала давно. Может быть, поэтому она выдерживает повседневность, одолевая себя?

В тот год, когда Нины Сергеевны не стало, мы сидели с ней в просторном солнечном классе и говорили обо всем на свете. Но я ни разу не услышала от нее самой, что она кого-то перевоспитала (хотя сама она, я уверена, не смогла не заметить огромного влияния на судьбы и характеры ребятишек).

Награды? Она старалась никогда не думать о них, хотя и их на ее пути немало. Важнее всех наград были для нее трогательные встречи, от чистого сердца сказанные слова.

Как-то она поделилась со мной, что у нее есть радости не парадные, никому не рассказанные. Не всегда хочется поскорее закрыть последнюю тетрадь и облегченно вздохнуть. Представьте себе радость учителей, когда читаешь творческие сочинения, в которых есть самостоятельность и попытка самовыражения.

…Давно уже спряталось за горизонт не по-зимнему щедрое солнце, давно уже пора быть дома, а она не может оторваться от школьных сочинений, по нескольку раз перечитывает волнующие исповеди своих учеников.

Она и мне, когда я проходила у нее педагогическую практику, не раз читала эти сочинения, предлагала вслушиваться в них, даже дарила на память.

“Все деревья в снегу. Но всмотритесь внимательно, они не жалуются, хотя и изнемогают от непосильной ноши…”

Читает еще раз, и поют строчки. С сожалением откладывает она такие тетради. В них есть все, что так дорого ей: попытка самовыражения, самоутверждения. Еще раз перечитывает, ставит “пять”. С плюсом. Еще плюс. Пусть у авторов этих сочинений страдает практи ческая стилистика, пусть много языковых неточностей и сами работы далеки от совершенства. Все равно молодец. Трижды молодец, маленькая писательница.

А вот еще одна нечаянная радость. Ребята пишут изложение. Воспользовавшись свободным временем, заполняет журнал. Кого нет? Толи. Обязательно надо узнать, что с ним. Мальчик слабый, ему нельзя пропускать уроки. Взгляд падает за окно, и она видит там своег о Тольку. Он почему-то не торопится на урок. Не думает о том, что за опоздание его не погладят по голове. Он задумчив, переживает мир и самого себя в окружающем мире. Он и не подозревает, что способен на такое. Нет, она не будет его ругать, стыдить за оп оздание, устраивать “баню”. Такая ошибка близка к преступлению, даже, может быть, к предательству.

Когда я проходила у Нины Сергеевны педпрактику, она попросила меня проверить тетради и очень огорчилась, узнав, что я наставила двоек. Я тогда не знала, что она старается совсем не ставить неудовлетворительных оценок ученикам начальных классов. Если у ре бенка что-то не получается, говорит ему: “Попробуй переделать, потрудись. У тебя должно получиться. Я уверена. Пока ничего не ставлю. Потрудишься как следует, тогда получишь оценку. Не справишься, приходи завтра до уроков, разберемся вместе”.

И дети приходили. Не просто с нерешенными задачами, со своими бедами и радостями. Приходили и мы: учиться жить, думать над своими поступками и делами. В ее тетради по самообразованию подчеркнуты слова: “Наша задача научить детей думать, а в остальном они разберутся сами”. …Какой учитель не мечтает о спокойных, уважающих учениках! Изо дня в день ценой огромных усилий мы растим в детях эти добрые ростки. Но Нине Сергеевне больше по душе беспокойные, сомневающиеся, иногда проказники и шалуны, но бунтари против зла и неправ ды, готовые отдать голову на отсечение, но отстаивать принципы, которые стали неотделимы от их личности.

Был в нашем классе ученик – спокойный, покладистый, уравновешенный. Гордилась им поначалу, всегда в пример ставила. Но вовремя остановилась, уловила в нем границу между спокойствием и вялостью, уступчивостью и безволием. Помогла вовремя – не переросло у мальчика стремление успевать в жажду преуспеть.

И так во всем: в большом и малом. Психология мыслей, чувств интересовала ее всегда куда больше, чем наши литературные и математические способности.

Не уставала повторять: “Детям нужна уверенность, что они поступают хорошо и это нравится взрослым. Это особенно важно, когда речь идет о заблудившихся в жизни подростках”.

Не знаю, откуда у нее особая любовь к трудностям и к трудным детям. Она не верит, что вообще есть такие. Повторяет слова Николая Атарова: “Трудные дети – это те дети, от которых мы, взрослые, уклонились, отпихнули и отказались. Дети, для которых мы не на шли времени, когда ребенок пробовал силы… Дети, которых мы предали”.

…Я только приоткрыла секрет ее педагогических успехов. Есть учителя, прославившиеся каким-нибудь громким делом. А тут вроде бы этого нет. Ее дела – каждодневные, неотложные, не терпящие промедления. И все они самые важные, самые необходимые. Есть люди, плывущие по течению, живущие по принципу “Моя хата с краю”. Она же считала, что человеку надо переходить жизнь “вброд”. На этом ставлю точку, хотя о своей первой учительнице и наставнице я могу рассказывать бесконечно.

Валентина АЛЕШКОВА

с. Игнашино, Амурская область