На чтение: ≈ 13 мин.Сентябрь 1943 года. Москва. Построившись линейкой, стоим во дворе перед школой N 187. Директор Анна Львовна Малисова говорит о трудностях военного времени, о том, что школа два года не работала и теперь наш восьмой класс самый старший, а из этого следует…
– А это ваш классный руководитель Элла Соломоновна Цейтлин. Она будет преподавать у вас биологию, – произносит Анна Львовна.
Элла Соломоновна, чуть улыбнувшись, здоровается и тоже что-то говорит. Я смотрю во все глаза. Женщина в возрасте наших мам, значит, с точки зрения нас, пятнадцатилетних, не очень молодая. Но как она выглядит! Наглажена, начищена, аж вся сверкает – хоть для журнала снимай! Наверное, живет в хорошей теплой квартире, а муж высокий пост занимает… Где ж тогда мне было знать, что муж Эллы Соломоновны погиб на фронте, что живет она в коммуналке и одна, на свою небольшую зарплату, воспитывает сына, нашего ровесника…
А Элла Соломоновна меж тем просит одну из девочек вынуть руки из карманов, другой рекомендует, как следует причесаться. Голоса она не повышает, но слова звучат веско, не возразишь.
И я делаю первый скоропалительный вывод: зануда, сухарь.
Три года классного руководства Эллы Соломоновны Цейтлин и ее уроки. После первого же месяца занятий от стереотипа стервозной “классной дамы” не осталось и следа. Зато нас, девчонок военного времени, она научила тому, как стать настоящей женщиной.
Однажды зимой, когда я болела, Элла Соломоновна меня навестила. Думается, заодно хотела убедиться, не прогуляла ли я, поскольку моя дисциплина сильно хромала. На сей раз все было честно. Я лежала в постели – вязаная шапка надвинута до бровей, поверх двух одеял пальто, в ногах старый коврик. В комнате минусовая температура, на окнах – наледь.
– Как же ты моешься? – спросила Элла Соломоновна. В ее глазах отразились ужас и безмерная жалость ко мне, несчастной.
…Ученики могут любить какой-нибудь предмет больше, какой-нибудь меньше, чем-то увлекаться, чем-то совсем не интересоваться. Это их право, которое не означает, конечно, небрежения нелюбимым предметом вплоть до полного нежелания им заниматься. А вот если педагог с прохладцей относится к тому, чему учит, это почти катастрофа. Ученикам ничуть не стыдно заниматься во время его урока своими делами, болтать, читать книжку.
На уроках Эллы Соломоновны просто не оставалось пространства для таких “приватных” занятий. Урок был насыщен до предела, и даже если биология не слишком тебя увлекала, слушать Эллу Соломоновну все равно хотелось. Такое воздействие оказывали ее увлеченность, ее обширнейшие знания, ее яростное желание поделиться ими с ученицами. Урок выплескивался за рамки школьной программы, и Элла Соломоновна ухитрялась за сорок пять минут и опросить учеников, и включить в объяснение очередной темы рассказ о новых экспериментах, достижениях, открытиях наших и – что тогда не очень-то поощрялось – зарубежных ученых. Если все же кто-то отвлекался, начинал шушукаться с соседкой по парте, она прерывала рассказ и спрашивала:
– Неужели тебе неинтересно?
И в ее интонации не было ни упрека, ни раздражения, а одно лишь безмерное удивление.
Элла Соломоновна водила наш класс в Музей Дарвина, в Музей Тимирязева, во Всесоюзный институт экспериментальной медицины (ВИЭМ), где можно было продемонстрировать нам или самим поставить опыт, для которого в школе не хватало оборудования. Порой мы ехали через всю Москву, долго ждали трамвая или автобуса, кто-то начинал ворчать – вот, мол, опять куда-то тащиться… Но по прибытии на место все мы словно бы качественно менялись, подключаясь к биополю – и биологии, и Эллы Соломоновны. И было нам интересно, и мы забывали, что, возвращаясь, вновь будем ехать в холодном трамвае через весь город.
Нескончаемые школьные будни и редкие – особенно по тем временам – праздники.
Элле Соломоновне доставляло особое удовольствие “выявлять таланты”.
– Вот, оказывается, какие у нас одаренные девочки! – говорила она, в очередной раз узнав, что кто-то может спеть, сыграть на рояле, прочитать стихи. Впрочем, она нередко тут же добавляла: – Не обижайтесь, но ученики предвоенного выпуска еще лучше вас!
И Элла Соломоновна, называя имена и фамилии, рассказывала о юношах и девушках, окончивших нашу школу в 40-м и 41-м годах. Мы не обижались, потому что знали: кто-то из них пал в бою, кто-то сейчас находится на фронте.
Не считаясь со своим временем, Элла Соломоновна засиживалась с нами на репетициях. Смотрела, слушала. А через какое-то время предложила организовать драмкружок. Найти руководителя не удалось, и она сама взялась за дело:
– Я не режиссер, конечно, но давайте попробуем все вместе…
Мы попробовали и под ее руководством поставили отрывок из “Непокоренных” Бориса Горбатова.
А однажды перед осенними каникулами руководство школы решило нас по-настоящему порадовать. Рядом с раздевалкой красовалось огромное объявление: “Такого-то числа в 19 ч. – бал-маскарад совместно с учениками 186-й мужской школы”.
Восторга было, визга, писка! Когда буря немного улеглась, девчонки поскучнели: а костюмы-то где взять? После уроков не расходились, сидели в классе, вновь галдели. Вошла Элла Соломоновна и сразу включилась в наш галдеж.
– Что значит надеть нечего?! Где же ваша фантазия?.. Ну маски сделайте, хотя бы из бумаги… Какую-нибудь мамину шаль накиньте… Или, например, бороду из мочалки!
К сожалению, не всегда стоит знак равенства между понятиями “преподаватель” и “учитель”. Преподаватель может толково излагать свой предмет и при этом быть зашоренным, застегнутым на все пуговицы, оставляя за порогом школы немалый набор обычных человеческих чувств. Учитель за порогом школы не оставляет ничего, кроме сугубо личных переживаний, забот, горестей. Учитель – это не только высокий профессионализм и талант. Это состояние души.
Такой была Элла Соломоновна. Преподавая биологию, она учила нас жизни. Как?.. Вряд ли можно объяснить простым путем перечисления, мол, она говорила и делала то-то и то-то. Элла Соломоновна просто входила в класс и обрушивала на нас то, чем была богата ее нестандартная, многогранная и щедрая натура. И в результате мы понимали и принимали все: замечания, нередко приправленные юмором, строгость без злой несправедливости, доброту без игры в популизм и добренькости, желание помочь без сюсюкания. И постепенно, исподволь в нас крепло убеждение – надо любить дело, которому служишь.
Уж она-то его любила! И своих учеников – тоже. Без ее любви и безграничной преданности школе наш класс, возможно, не стал бы тем, чем он стал. Элла Соломоновна сумела создать из разных по способностям, характеру, материальному положению девочек очень дружный даже не коллектив, а – не побоюсь сказать – своего рода клан, где не было раздоров, зависти, обособленных враждующих группировок, какие нередко возникают среди учащихся, где каждая удача или неудача воспринималась как личная радость или личная беда.
С ее подачи мы решили ежегодно праздновать “день нашего класса”. Таким днем стало 21 апреля. На первый праздник – тогда еще шла война – были принесены самодельные трюфели… из свеклы.
Мы окончили школу. У нас были три медалистки (две золотые медали и одна серебряная).
Шли годы. У Эллы Соломоновны были новые ученики. И ее маленькая однокомнатная квартирка стала в огромной Москве местом сбора людей разных поколений и разных профессий. Сюда потоком шли письма и поздравления. Часто звонил телефон. Кто-то приходил к Элле Соломоновне отпраздновать День учителя, кто-то – рассказать о своих успехах или просто повидать ее, побеседовать, поделиться сокровенным. А кто-то порой даже жил у бывшей своей учительницы, пользуясь ее гостеприимством.
Круг интересов Эллы Соломоновны с возрастом не сузился. Она была в курсе всех научных достижений в области биологии, много читала, знала литературные новинки, ходила в театр, отправлялась в дальние турпоходы. Порой, жертвуя своим отпуском, Элла Соломоновна собирала группу учеников и ехала с ними в какой-нибудь совхоз, на опытную станцию или просто на природу. Впрочем, для нее это не было жертвой. Ее влекла любовь ко всему живому, новому, необычному, а главное – любовь к своим ученикам, горячее желание приобщить их к красоте рукотворной и нерукотворной.
Трудилась Элла Соломоновна до глубокой старости. По-прежнему преподавала в школе, совмещая это с работой методиста в институте усовершенствования учителей. Там она читала лекции.
Элла Соломоновна дважды получила высокие награды – орден Ленина и орден Трудового Красного Знамени.
А мне запомнился еще один ее – внеклассный – урок. Урок необычайного мужества и жизнеутверждения.
На 97-м году жизни с Эллой Соломоновной случилась беда – она сломала шейку бедра. Лежала моя старенькая учительница дома. Через какое-то время я с замирающим сердцем ей позвонила – что сказать, как держаться при таких обстоятельствах… И вдруг в трубке все тот же бодрый голос, интонация чуть насмешливая, словно в давние школьные времена.
– Как я себя чувствую? Хорошо! Уже сажусь, сама завтракаю. 96 лет не болела, надо и поболеть…
Элла Соломоновна Цейтлин. Неувядающая молодость души. Безграничная любовь к жизни и людям. И – без длинных перечислений – то, что можно выразить одним высоким словом: учитель.
…Сегодня, к сожалению, ее уже нет среди живых.
Натэлла ГОРСКАЯ
Выбор читателей
Комментарии