На чтение: ≈ 5 мин.Эмир КУСТУРИЦА посетил Московский кинофестиваль уже второй раз. Из уважения и дружбы к его председателю Никите Михалкову, чьим поклонником он стал еще в годы студенчества в Пражской киношколе, а также из любви к русской литературе и культуре вообще. В итоге ХХIХ ММКФ открылся его последним фильмом «Завет», который не видели еще даже в родной для режиссера Сербии. Картина продолжила традицию доброй карнавальной сказки, начатую «Черной кошкой, белым котом».
– Я отдал фильм на Московский кинофестиваль, потому что считаю, что у российского и сербского кино общие корни… «Завет» – мой частный поклон Довженко. Ваш фестиваль настолько для меня важен, что я прилетел сюда за три дня до премьеры в Париже моей оперы.
Я с удовольствием хотел бы снять что-нибудь в России, и, надеюсь, этому не помешает мое скромное знание русского языка. Могу сказать вам о своих ближайших двух проектах. Один – о мексиканской революции, о Панчо Вилья, а второй я, возможно, буду снимать в России.
– Что побудило вас снять сказку?
– На мой взгляд, сейчас кино – либо потеря времени, либо вклад в улучшение человечества, когда режиссер выступает как психотерапевт. Я постарался снять именно такое кино. Знакомый доктор рассказал мне о случае, когда припадочной регулярно давали слушать музыку Моцарта, и эпилепсия у нее прошла. Есть даже статистика – у 70 процентов эпилептиков улучшается состояние при лечении музыкой Моцарта. Я, конечно, не Моцарт, я скорее как Мусоргский… Я думаю, сегодня только жанр сказки может подсказать выход из сурового положения вещей.
– Вы верите в хеппи-энд в жизни?
– Тем людям, которым я показывал «Завет», понравилась надпись в конце – «хеппи-энд». Мне кажется, это рекомендация людям, которые могут сами сделать себя счастливыми. Конечно, в глобальном смысле счастливого конца быть не может, но в частном случае – бывает. Я, например, построил для себя в сербских горах небольшое село, потому что мне уже хватило демократии. Если во всех городах мира мэра выбирают жители, у меня было наоборот – я выбирал себе соседей. Критерии у меня совпадали с античными – добрый, красивый и возвышенный. Это, конечно, где-то между парадоксами Хармса и рассказами Чехова…
Само село полностью из дерева. Мы стараемся жить полностью натуральной продукцией. Сами сажаем и выращиваем овощи. Я думаю, в этом мы себя нашли. О своей деревне я снял два последних игровых художественных фильма и думаю, что этого достаточно. Боюсь испортить саму идею. Кстати, хутор, показанный в «Завете», построили в двух-трех километрах от моего, и это практически копия настоящего.
– До «Андеграунда» казалось, что с каждым фильмом вы поднимаетесь все выше в искусстве, а последние 10 лет вы как будто стоите на одном ровном плато. А вы видите для себя новые подъемы?
– Нет, я думаю, теперь я буду спускаться только вниз (дружный, облегченный смех в зале)… Мне кажется, в наше время кино руководствуется скорее модными тенденциями, чем критериями искусства. Кинофестивали превратились в фэшн-шоу, в модные показы – с летней, зимней коллекцией. При этом, конечно, больше всего страдает авторское кино. Я вам скажу шокирующую вещь: я и Михалков – единственные славянские режиссеры, на фильмы которых на Западе покупают билеты. Это не значит, что мы лучшие, но это показывает, какая ситуация сложилась в кино. Раньше хоть фестивали выполняли роль защитника авторского пространства, но сейчас они не могут поддержать, как раньше, нового Антониони – на протяжении 20 лет. Поэтому 10 лет моей пропасти я сам оцениваю как свой успех.
Выбор читателей
Комментарии