Карьера Сизифа. Первый министр просвещения Советской России Алексей Калашников

Если итоги жизни человека оказываются успешными или хотя бы яркими, он имеет все шансы попасть в историю и заслужить народную признательность. А если наоборот?.. Но ведь успех – штука ненадежная, часто случайная, и главное, преходящая. Педагогическая карьера нашего сегодняшнего героя обрывалась не один раз и закончилась не слишком удачно. О нем не пишут книг, не защищают диссертаций. Значит ли это, что ему уж совсем ничего не удалось?

Научный фальстарт

«ПОБЕДА!!! – заголовок небольшой рецензии в №6 «Учительской газеты» за 5 февраля 1927 года набран аршинными буквами. – Вышел первый том первой в мире педагогической энциклопедии!»

Радость рецензента не знает границ: «Нам приходится учиться у Европы, если мы выпускаем энциклопедию электротехники, нужен американский эксперт, чтобы построить Днепрострой, а вот здесь эксперты не особенно нужны. Здесь нечего оценивать успехи по довоенному уровню. Напротив, как можно дальше от довоенного уровня! Как можно дальше от царского просвещения, от Закона Божьего, от патриотической истории. Дальше и от человека в футляре, от царского учителя!»

Чуть ниже, однако, редактор-составитель (а также один из ведущих авторов) ПЭ «тов. А.Г. Калашников» в беседе с рецензентом оговаривается, что его труд можно считать первым в мире лишь в том смысле, что в нем «вопросы воспитания освещаются с последовательно марксистской точки зрения». Рецензент тщательно затушевывает эту досадную для него мелочь. Ведь копни он глубже, выяснилось бы, что самые разнообразные «педагогические энциклопедии» на протяжении предшествующих ста лет издавались не только за рубежом, но и в проклятой им «довоенной России». А его собеседник беспартийный «тов. Калашников» всего десять лет назад собирался делать карьеру «царского учителя».

Но все по порядку. Закончивший физико-математический факультет Московского университета в 1917 году Алексей Георгиевич Калашников занялся «марксистской педагогикой» лишь через два года, когда самостоятельно прокормить себя интеллигентному человеку, живущему в крупном городе и не состоящему на совслужбе, стало решительно нечем. До этого он несколько лет работал учителем физики в столичных гимназиях. Впрочем, круг его интересов уже тогда не ограничивался школой. Сохранилась фотография московского кружка под руководством крупнейшего русского ученого-физика П.Н. Лебедева, на которой 19-летний Калашников стоит рядом с будущим президентом Академии наук СССР Сергеем Вавиловым, будущими академиками В.А. Аркадьевым и П.П. Лазаревым, совсем еще молодыми Б.В. Ильиным, Л.И. Лисицыным, А.Б. Млодзеевским, А.К. Тимирязевым, Э.В. Шпольским. Одним словом, сфера, в которой молодой ученый мог рассчитывать на продвижение, казалась ясной. Революция и гражданская война спутали в ней все карты. Но Калашников не слишком роптал. Ведь он был молод, образован, политически нейтрален, а нуждавшаяся в кадрах новая власть поначалу обещала им многое.

Выживает слабейший

Итак, в голодном 1919-м Алексей Калашников делает решительный шаг и поступает на службу в Наркомпрос РСФСР. Через пару лет он уже заведует Моспрофобром, затем отделением педагогического образования Главпрофобра и редакционным сектором Госиздата. Его книга «Опыт построения индустриально-трудовой школы ближайшего будущего» в начале 20-х выдерживает 4 издания. Параллельно с подготовкой трех томов известной уже нам энциклопедии Калашников пишет «Очерки марксистской педагогики», участвует в работе педологических совещаний и съездов.

Быстрый карьерный рост вчерашнего учителя можно объяснить не только его способностями. В начале становления советской школы ему пришлось участвовать в нешуточном споре. Обе стороны считали себя марксистами и требовали подчинить строящуюся систему образования задачам укрепления экономики СССР, но способы они предлагали разные. Монотехнисты добивались повсеместного введения профессиональной специализации школьников уже в 10-12 лет и требовали отмены общеобразовательной школы как «реакционной». Политехнисты же на первых порах выступали с утопическими проектами воспитания совершенного самообучающегося рабочего: «Социализму нужны не рабы машин, а их творцы и изобретатели!» – провозглашали они. Калашников не только безоговорочно примкнул к ним, но и стал одним из первых теоретиков советского политехнического образования, соединенного с углубленным изучением основ естественных наук. Он не ошибся в выборе. Старые большевики Луначарский, Крупская, да и сам Ленин, получившие классическое образование, предпочитали не сокрушать «царскую школу» до конца, а лишь модернизировать ее.

Пока на повестке дня стояла ликвидация безграмотности, все эти споры носили чисто кабинетный характер. Но к концу 20-х, когда главной задачей СССР была объявлена форсированная индустриализация, прежние педагогические дискуссии вспыхнули вновь. Монотехнистов окончательно разгромили как «правых вредителей». Их оппонентам тоже не поздоровилось. Леваки Андрей Шохин и Виктор Шульгин требовали немедленно перейти от политехнического к прямому коммунистическому воспитанию молодежи вне рамок учебных заведений или предприятий, а их молодые сторонники открыли ураганный «огонь по штабам».

«Статьи профессора А.Г. Калашникова представляют собой образец катедер-социалистического оппортунизма на советской почве. Его механистичность и вульгарный экономизм обезличивают исторический процесс», – писал в №110 «УГ» от 21 сентября 1929 года некий Ал. Иоанисиани. Когда Калашников попробовал корректно возразить, редакция «УГ» сопроводила его маленькое письмо в №118 еще одной разгромно-ругливой статьей Иоанисиани «О неудачных попытках ревизии марксизма». С этого момента имя «профессора-ревизиониста» надолго исчезает из списка ведущих теоретиков производственного обучения в СССР. Подготовленная им первая волна политехнизации советской школы в начале 30-х осуществилась уже без него.

Калашников пытался маневрировать, менять темы. Однако после постановления ЦК «О педологических извращениях…» это стало невозможным. «Извращения очень живучи, в особенности, когда они культивируются в институтах, оторванных от практической работы школы, – писал 6 сентября 1936 года в газете «За коммунистическое просвещение» о тестах Калашникова по математике член Совета при наркоме просвещения РСФСР Г.И. Фалеев. – Педагоги должны судить о развитии ребенка не по данным анкет, составленных в тиши кабинетов, а на основе живого, непосредственного наблюдения и чуткого подхода».

Удивительно не то, что фамилия Калашникова после этой бдительной «рецензии» не появлялась на страницах газеты почти 10 лет. Удивительно, как он смог впоследствии продолжить педагогическую карьеру, как он вообще выжил? Его друга Блонского, например, расстреляли в 1938-м. Тогда же были расстреляны и комсомольский политехнист Шохин, и организатор гонений и чисток просвещения нарком Бубнов. В работах Виктора Шульгина еще в 1932-м нашли «глупые антиленинские идеи», и он был навсегда отлучен от школы. Трудно сказать, что сталось с Иоанисиани и Фалеевым, но их следы тоже теряются в предвоенных сумерках.

В 1938 году Алексей Калашников поступил на работу в недавно открытый Институт геофизики АН СССР. Его создателем и директором был знаменитый герой-полярник Отто Шмидт (между прочим, в начале 20-х он был одним из лидеров монотехнизма). С 1941-го Алексей Георгиевич руководит исследовательской работой в Институте теоретической физики АН СССР. В 1942-м он, наконец, вступает в партию. Казалось бы, судьба окончательно ввела его в науку. Но какая-то необъяснимая сила вновь возвращает Калашникова в образование. В конце 1945 года «УГ» вдруг упоминает его в качестве… заместителя наркома просвещения РСФСР.

На главном посту

Пост замнаркома, видимо, достался Калашникову неожиданно и для него самого. Наркому Владимиру Потемкину было уже за 70, и он быстро угасал. Кто из высшей партийной верхушки, всегда внимательно следившей за руководителями образования, поспособствовал такому карьерному взлету остается загадкой. Следующие два года можно считать звездным часом Алексея Калашникова. После смерти Потемкина 23 февраля 1946 года он официально приступает к выполнению обязанностей наркома, а с 15 марта того же года – министра РСФСР. Первого министра просвещения России после упразднения этой должности в 1917-м.

Послевоенное время для советской школы было довольно тяжелым. Едва выбравшись из Второй мировой войны, страна втянулась в «холодную». Первоочередными задачами стали скорейшее восстановление народного хозяйства и создание мощного ВПК. И хотя система образования пострадала от войны не меньше промышленности, ее восстановление не предполагало масштабных финансовых вливаний, подобных тем, что советское государство осуществляло в 1920-30-х годах. Общественная просветительская эйфория также выдохлась. Министерству предлагалось укреплять школу самостоятельно, не выходя из рамок своего скудного бюджета.

Уже первый концептуальный доклад нового министра на Всероссийском совещании директоров педагогических и учительских институтов в мае 1946 года, опубликованный в №25 «УГ», рекомендует его как широко мыслящего и в то же время решительного администратора. Калашников ставит перед собравшимися проблемы, многие из которых не решены высшим педагогическим образованием России до сих пор: в пединститутах не хватает помещений, пособий и квалифицированных кадров; низкий уровень вступительных экзаменов тем не менее не обеспечивает стопроцентного набора учащихся; студенты и преподаватели перегружены и почти не ведут научной работы. Но главное, в пединститутах особенно плохо преподают то, ради чего они существуют – педагогику, психологию и методику. Неотложные действия министерства, обозначенные в том же докладе – появление при вузах прикрепленных опытных школ, введение обязательной педпрактики студентов, усиление кафедр методики преподавания профильного предмета с введением госэкзамена, – и по сей день остаются чуть ли не единственными крупными мерами государства в этой области.

Все последующие действия Калашникова на посту министра посвящены решению той же самой задачи: улучшить результаты работы школы «опосредованно», через повышение эффективности высшего педобразования. Пик его активности приходится на июль 1947 года, когда в Москве по его инициативе было созвано первое и единственное в нашей истории Всероссийское совещание заведующих кафедрами педагогики, психологии и методики (его работу освещал 28-й номер «УГ»). «Профессора и преподаватели фактически воспитывают студентов в духе безразличного отношения к профессии учителя, ограничиваясь исключительно формированием их научных интересов! – заявил тогда Калашников. – Нередко на первом курсе профессора предлагают только что пришедшим со школьной скамьи забыть все, что они учили в школе. Почти то же происходит при устройстве молодых специалистов на работу. Действует так называемая система двойного забвения.

В декабре 1946-го Калашникова выдвигают депутатом в Верховный Совет РСФСР. На первой же сессии министр использует депутатскую трибуну не только для того, чтобы рапортовать об успехах, но и пытается решить проблемы своего ведомства. В прениях по вопросу о бюджете Калашников потребовал от всесильного тогда министра финансов РСФСР Зверева четко наладить систему государственного распределения учебников, решить проблемы с недофинансированием школьного строительства, а главное, в срочном порядке выселить государственные учреждения, занимающие здания школ со времен войны. Его речь с приведенными примерами и цифрами полностью опубликована в №27 «УГ» за 1947 год.

Финал такой энергичности оказался закономерен. 31 января 1949 года, в №5 «УГ» на последней странице в разделе «Хроника» была опубликована крошечная заметка, без всяких комментариев сообщавшая, что «президиум ВС РСФСР освобождает товарища Калашникова А.Г. от обязанностей министра». По сталинским временам это было еще мягкое наказание. Вновь назначенного министром ректора Ленинградского университета Александра Вознесенского через год расстреляют.

Заложник своей судьбы

А что же Калашников? Шмидт снова приютил его в институте геофизики в группе прогноза землетрясений. Только в конце 1953 года бывшему министру просвещения разрешили устроиться старшим научным сотрудником Института методов проблем обучения АПН РСФСР.

Хрущевская «оттепель» спровоцировала очередной госзаказ на политехническую школу. Калашников вновь потихоньку начал публиковаться в педагогической прессе. 10 августа 1955 года в №64 «УГ» выходит его статья «Новый раздел в учебном плане» (о возрожденных уроках труда), а в №103 газета публикует прения по проблемам политехнического обучения на сессии АПН РСФСР. На прениях безраздельно царит очередной министр просвещения и президент АПН Иван Каиров, ровесник и однокурсник Калашникова, с 1917-го успешно сочетавший образовательную и партийную карьеру. О выступлении теоретика и одного из зачинателей этого самого обучения в стране стенограмма упоминает лишь одной строкой.

Как это ни печально, но именно развернувшаяся под личным руководством Хрущева и Каирова вторая волна политехнизации советской школы окончательно похоронила Калашникова как общественную фигуру. В 1957-м ему еще разрешили создать узковедомственный методический журнал «Политехническое обучение» (ныне «Школа и производство»), но доступ в издательства и на страницы центральной прессы для него был закрыт навсегда. О «живом классике политехнизма» «УГ» вспомнила лишь 4 января 1962 года. Некролог в №2 сообщал, что «замечательной чертой личности и творческой деятельности Алексея Георгиевича было стремление активно участвовать в решении важнейших проблем развития советской школы и науки, которые ставились перед ним партией и правительством».

Может быть, Калашников всю жизнь решал эти проблемы слишком «активно», как говорится, себе в убыток? Остается надеяться, что потомки оценят его работу не так сурово и пристрастно, как современники.

Артем ЕРМАКОВ, кандидат исторических наук