Каким традициям грозит опасность?

Болонский процесс в России можно с полным правом назвать санкт-петербургским: именно там состоялось первое широкое обсуждение проблем, связанных с присоединением нашей страны к общеевропейскому образовательному процессу. Так считает проректор СПбГУ Вадим КАСЕВИЧ:

– Каковы плюсы и минусы присоединения России к Болонскому процессу? Как все это соотносится с нашими традициями, не заставят ли нас ломать эти традиции? Согласитесь, эти вопросы очень серьезны, потому что ломка традиций в принципе – вещь чрезвычайно болезненная, и одного этого опасения было бы достаточно, чтобы по крайней мере задуматься: не отказаться ли нам от всего этого предприятия. Но, по-видимому, нужно сначала определить, что это за традиции, которым может угрожать опасность. Одно из опасений заключается в том, что переход на сокращенные сроки обучения не позволит дать нашим студентам традиционное российское фундаментальное образование. Серьезное опасение, если знать, что фундаментальность образования – наш конек, то, что в значительной степени выгодно отличает нашу систему образования от многих других. Мне рассказывали, как в одной американской фирме все сотрудники бегали смотреть на нашего выпускника, обыкновенного инженера, который умел брать вторую производную. Американцы знали только такое слово, а вот что делать со второй производной, понятия не имели. Такие истории, признаюсь, ободряют и, когда нам предлагают сократить сроки обучения в вузах до 3 лет, появляется чувство протеста. Но, как мне кажется, дело не в сроках. Тем более что Болонская декларация не требует этого, она предлагает установить сроки не менее трех лет, а дальше учите столько, сколько захотите. Все зависит от учебного плана, а вовсе не от того, сколько лет мы отводим на его освоение. Естественно, что планы и сроки вещи все же зависимые, но не жестко зависимые. Где-то в 60-е годы, помню, мы пытались подсчитать, сколько же реально лет мы учим наших студентов, если вычесть отработку на знаменитой тогда «картошке» и прочие малополезные для высшего образования вещи. Оказалось, что учатся они 3,5-4 года. А ведь это был «золотой век» российского образования – мы считали, что готовим прекрасных специалистов. Кстати, так оно и было на самом деле.

Нужно сначала посмотреть и оценить наше программное хозяйство, методические ресурсы и т.д. Я уверен, что тогда мы сможем не только не отказываться, а возможно, и дальше развивать фундаментальное образование даже в рамках Болонского процесса.

Надо сказать, что Болонская структура не может и не хочет подминать под себя любую национальную, заставляя ее переделывать в угоду некоторым идеям стандартизации. Дело отнюдь не в стандартизации как таковой, а в соизмеримости, прозрачности и понятности систем образования разных стран.

Что неприемлемо с точки зрения Болонского процесса (и с этим трудно не согласиться), так это ситуация, когда в одну страну приезжают выпускники вуза другой страны и там не могут понять, что за уровень образования у прибывших, что означает запись в дипломе «дипломированный специалист», почему нет полной информации о том, что они учили, в каком объеме, в каком порядке и так далее. Не случайно, вкладыш к диплому, разработанный ЮНЕСКО, теперь предполагает даже графическую схему образовательной системы страны: ткнув пальцем в любую точку, можно понять, как диплом, выданный выпускнику, соответствует точке на этой схеме. Этого требует Болонский процесс, и было бы странно отказываться от этого, если мы, конечно, не собираемся настраиваться на некую изоляционистскую волну.

Нам нужно обозначить, принимаем ли мы основные принципы – прозрачность, сопоставимость, мобильность и т.д. Предположим, что мы их принимаем, но это вовсе не значит, что на следующий день после принятия мы должны начать переделывать всю свою систему высшего образования. Никто от нас этого не потребует. Недавний опрос стран, вступивших в Болонский процесс, относительного того, что они изменили в собственных образовательных системах после вступления, выявил чрезвычайно пеструю картину. В Бельгии, например, франкоязычная и фламандская общины давали совершенно разные – положительные и отрицательные – ответы. Можно, конечно, не обращать внимания на такие результаты опроса, а можно понять, что ситуация в странах после вступления абсолютно недраматична.

Но что для нас важнее всего, так это разобраться в очень многих важных аспектах нашей нынешней образовательной системы. Например,в 90-е годы, когда в России вводилась двухступенчатая система – бакалавриат, магистратура, мы подчеркивали: она ориентирована на подготовку научных работников и преподавателей высшей школы. Мне неизвестны документы, где было отражено все это, но я прекрасно помню, что с этим соглашались практически все, был достигнут полный консенсус. Если мы присоединимся к Болонскому процессу, то эта система начнет развиваться количественно, захватывая все больше сегментов образования. Что мы станем делать тогда, если существенный сегмент образования будет по-прежнему нацелен именно на подготовку научных работников и педагогов высшей школы? Куда мы денем такое количество выпускников в условиях рынка? Если мы не будем ставить таких целей, то в чем будет особенность новой системы образования по сравнению с давно существующей пятилетней системой, которую Болонья не заставляет нас отменять? Может быть, именно для нас годится оговорка, что в отдельных случаях можно пойти на сохранение пятилетней системы с присвоением ученой степени с квалификацией «магистр»? Кстати, все, наверное, помнят, как раньше иностранные студенты, заканчивая наши вузы, получали звание «магистр», потому что иначе их не брали на работу в их странах. Получалась парадоксальная ситуация: выученные по одной и той же программе, Ваня Иванов получал диплом обыкновенный, а Джон Джонсон – диплом магистра. Это как раз то, чего не должно быть, если система образования прозрачна и сравнима с другими системами. Вот об этих свойствах системы нам и нужно думать прежде всего.