На чтение: ≈ 16 мин.Как-то раз мне случилось наблюдать такую сцену: немолодой уже профессор, беседуя со студентами в промежутке между лекциями, сетовал на недисциплинированность и поголовную неграмотность молодежи, которая, вообразите, до сих пор еще не освоилась со ставшим уже привычным языком политической культуры и постоянно мешает ему читать лекции, требуя разъяснить тот или иной термин.
– Но вы же учитель! – возразил кто-то из молодых людей.
– Молодой человек, я не учитель, я – преподаватель! – веско и раздраженно заметил профессор и, помолчав секунду, повторил, возвышая голос: – Не учитель!
Откуда такое негодование? Откуда это неприятие к спокойному, умиротворяющему слову “учитель” – хочется задать не совсем риторический вопрос. Лев Толстой писал, что нравственность человека видна в его отношении к слову. Я, разумеется, не думаю исходя из этого утверждать, что мой профессор – безнравственный человек, однако замечу, что, отрекаясь от звания учителя, отрекаются и от учительства, т.е. от самоотверженного созидания разума человеческого, от ответственности, сопряженной с этим высоким призванием. Учительство – это прежде всего испытание жертвенностью, самоотречение и вера в человека, готовность найти, раскрыть в ученике талант и преклониться перед ним. Учительство – великий дар ученику, дар знания и доброты. Оно есть постоянное отрицание правила глупости: “чем меньше мальчик умничает, тем больше он нам нравится”, то есть воспитание в человеке внутренней свободы, ибо в этом, вероятно, и есть истинное и главное призвание учителя. Отсутствие собственной мысли – предтеча равнодушия, парализующего волю, стирающего живую индивидуальность, превращающего человека в пустую форму, в любой момент готовую быть заполненной содержанием злой силы. Известно, что успех любой диктатуры или тирании издавна зиждется на равнодушных. Мысль разрушает искушение равнодушием, побуждая человека становиться активным участником жизни, живо и непосредственно реагировать на ее события.
Плохие учителя – в первую очередь люди, стремящиеся к власти. Трудно найти более полную и легко доступную власть, чем власть учителя над учеником, – исторически сложившуюся власть старшего над младшим, почти магическое влияние авторитета.
Так, например, когда учитель Алана Маршалла мистер Тэкер с неистовством наказывал своих учеников, он, вероятно, хотел возвысить себя над ними, однако если вспомнить гротескного, но правдоподобного учителя Гнуса Генриха Манна, то можно увидеть картину, куда более сложную с психологической точки зрения.
Гнус, “позорное пятно учительского сословия”, был маленьким, ничтожным человеком, подозрительным и злобным. Его уродливая натура, отравленная ядом человеконенавистничества, переполненная скрытыми пороками, одержимая непомерным тщеславием, скрывалась под маской педантичной строгости праведника. Его фигура как учителя, охранника общественной нравственности, ревнителя морали была лишь кощунственной насмешкой над ними. Комично и устрашающе звучит название “учитель” рядом с именем Гнус. Достаточно вспомнить гнусово определение ученика, чтобы согласиться с этим моим утверждением: “ученик – серое, забитое, коварное существо, которое не знает в жизни ничего, кроме своего класса, и ведет нескончаемую борьбу с тираном”.
С тираном! Потому что Гнус – тиран. В случае Гнуса власть не просто способ самоутвердиться, возвыситься над другими в момент ее проявления, это возможность “завладеть” человеком, держать его в постоянной тревоге, лишить его беспечности, проникнуть своим образом в его сознание и постоянно творить там страх, волнение, боль. Гнус считает себя властителем города, потому что почти половина его жителей поперебывала у него в учениках, почти каждый в детстве ощутил себя проникнутым Гнусом, подавленным его властью. Власть для Гнуса была единственной силой, способной вырвать его из неизвестности, насытить его тщеславие, жаждущее раболепства и преклонения, он дорожил ею как величайшим из сокровищ и охранял ее, изобретая в своем воспаленном мозгу все более и более фантастические способы. Гнус с отчаянностью трусливого тирана боролся с тем, что он называл про себя ученическим бунтарством. Он обрушивался всей мощью своей власти на тех из своих учеников, в ком подозревал собственные свободные мысли, кто не был похож на других, кто никогда не признавал его избранности; такой ученик становился для Гнуса чрезвычайно опасным мятежником.
Независимость идей и способность к творчеству во все времена были самыми дерзкими угрозами тиранству, самыми действенными в борьбе против любой диктатуры.
Интересно в этом контексте вспомнить уже упомянутых мною учителей. Канторек, Тваком и Сквейр, мистер Тэкер, Гнус – все они, преследуя разные цели, удовлетворяя разные, индивидуальные для каждого потребности, сознательно или нет служили одной идее. Почему школу всегда сравнивают с маленьким государством? Почему так похожи прусская гимназия и советская школа? Почему во все времена “плохими” учителями создавался один и тот же собирательный портрет ученика и кто был этим учеником?
Ответы на эти вопросы я нахожу в другом романе Генриха Манна – “Верноподданный”.
Его герой Дидерих Геслинг, именно тот, кто, по определению С. Моэма может называться “общественным животным”: человек, не отделяющий своего “я” от общественного, избравший власть своим кумиром и идеалом, обожествивший ее разрушительную силу, впитавший ее идеологию как единственное впечатление в жизни. Дидерих Геслинг – раб, покорно и благодарно принявший существующий порядок вещей. Государство с его пышной властью, всепроникающим могуществом пленило Геслинга. Оно не только даровало ему свой “истинный” и легкий образ мыслей, но и благодушно скрыло своей огромной тенью собственные его грехи. Оно как бы облагородило те из его мыслей, которые казались наиболее непозволительными, поддержало его в тех злодеяниях, которые без его поддержки он едва ли мог совершить. Оно заботливо прикрыло лицо пронырливого буржуа красивой маской патриотизма. Оно оснастило своего маленького преданного солдатика щитом шаблонов и кусочком реальной власти для борьбы с инакомыслием в своем кругу. И Дидерих Геслинг отплатил ему любовью. Они были нужны друг другу. Страшную и сильную машину приводят в движение маленькие шестеренки.
Автор дал своим читателям возможность проследить жизнь его героя поэтапно.
Вот, например, буржуа в расцвете сил рассматривает картины вместе со своей юной возлюбленной. Прелесть пейзажей щекочет восторгом его душу, голос девушки околдовывает, ее робкие чистые мечтания волнуют воображение. Геслинг гордится собой, он чувствует себя поэтом, способным на возвышенные чувства; нежность собственной натуры трогает его и подталкивает к сентиментальности. В такие чудесные мгновения едкая мысль о разрыве с больной и влюбленной девушкой почти не терзала рассудка Дидериха, но она неизменно являлась потом, когда в одиночестве, потягивая пунш, он позволял своему тщеславию праздновать победу над неискушенным и преданным сердцем.
Этот же буржуа, циничный и фатоватый, посещал молодежное политическое общество “Новотевтония”, своими нравами пародировавшее вагантов.
Он же в исступлении бежал за каретой кайзера, падал в грязь и, распластавшись в жиже, в восторге вслушивался в смех кайзера, хохотавшего над ним. Мы видим, как Дидерих Геслинг, шагая вперед, один за другим отвергал нравственные императивы, как зло, заложенное в нем, стремилось к своему апогею. Все это ступени… Ступени его жизни. Однако вернемся к самому первому шагу, к истокам этого зла.
После “сонмища страшных сил”, состоящих из отца, боженьки, полицейского, жаб в саду и призраков, выдуманных матерью, малолетний Дидерих Геслинг “угодил во власть силы, еще более страшной, живьем и без остатка проглатывающей человека, – во власть школы”.
Школа начинает формировать личность Дидериха, она развивает отрицательные качества, заложенные еще семейным воспитанием, такие, как, например, боязливость и лицемерие. “Перед строгими учителями он всегда благоговел и беспрекословно слушался их. Добродушным же досаждал мелкими каверзами, ловко заметая следы и остерегаясь хвастаться. С несравненно большим удовольствием живописал он очередной разгром, произведенный в табелях учеников, и последующую жестокую расправу. Дома за столом он сообщал:
– Сегодня господин Бенке опять выпорол троих.
И на вопрос, кого же, отвечал:
– В том числе и меня…
Ибо так уж был создан Дидерих, что его делала счастливым принадлежность к безликому целому, к тому неумолимому, попирающему человеческое достоинство, автоматически действующему организму, каким была гимназия; эта власть, эта бездушная власть, частицей которой, пусть страдающей, был он сам, составляла его гордость. В день рождения классного наставника кафедра и классная доска украшались гирляндами. Дидерих обвивал зеленью даже карающую трость”.
Школа предстала Геслингу моделью государства, в котором ему предстояло жить. Он быстро и охотно усвоил диктуемые ею правила существования и открыл для себя множество способов самовыражения, невозможного в свободной борьбе равных. В школьные годы ему не раз приходилось воочию убеждаться в наказуемости собственной мысли, в бесполезности попыток выделения из толпы. Он видел, как школьные власти, словно черной меткой, помечали учеников, уличенных в бунтарстве, превращая их в изгоев, навсегда утративших возможность получения благ, в то время как другие, вовремя осознавшие свое место в иерархии, вознаграждались сполна. Возвышение перед одними означало унижение перед другими и наоборот. Власть оказывала покровительство наиболее преданным; знаками преданности считались, доносительство на своих товарищей наушничество. Разумеется, что при таких обстоятельствах становилась очевидной вся формальность морали этого общества. Идеалы чести и справедливости существовали лишь в теории, тогда как на практике успех и авторитет достигались совершенно иными средствами. Очень показательной в этом смысле может считаться история с еврейским мальчиком. “Он, (Дидерих Геслинг) как это было принято и дозволено, всегда дразнил единственного еврея, учившегося в его классе, и вдруг отважился на необычайную выходку. Из деревянных подставок, которыми пользовались на уроках рисования, он соорудил на кафедре крест и заставил мальчика встать перед ним на колени. Он крепко держал паренька, хотя тот отчаянно сопротивлялся: Дидерих был силен. Он был силен одобрением окружающих, толпы, из которой на подмогу ему высовывались руки, да и огромного большинства внутри этих стен и за их пределами. В его лице действовал весь христианский мир Нетцига. Как отрадно было это чувство разделенной ответственности, сознание, что вина общая!”
Конечно же, поступок Геслинга был ему прощен, если не сказать вознагражден. Зло, насилие остались безнаказанными, несправедливость возведена в степень подвига. Власть остается слепой к добру и злу, она рассматривает человека с совершенно иной точки зрения, и ее целям зло и порок служат добрую службу. В случае Дидериха Геслинга представителями власти являлись учителя, а ее олицетворением – школа. Школа взрастила, взлелеяла его пороки, превратила его в верноподданного.
Литературу несправедливо называют зеркалом жизни. Зеркало отражает лишь настоящий момент, и отражение – всего лишь плоская копия живого. К литературе стоит относиться как к самой жизни, а к ее героям – как к живущим людям, только так мы сможем осмыслить ее идеи, пропустить их через себя, оценить сообразно собственным взглядам, представлениям и морали. Позволив литературе ожить рядом с нами, мы соприкоснемся с осмысленным бытием, увидим многое яснее и ярче. Люди стали бы лучше, если бы чаще прислушивались к разумному голосу литературы. Она – хороший учитель, а я попыталась обобщить один из ее уроков, чтобы напомнить, что зло стремится к злу, а добро – к добру и от каждого из нас зависит, чего будет больше – добра или зла.
Юлия СЫЧЕВА, студентка
Выбор читателей
Комментарии