Избрать новых лидеров или избрать новый народ. Международная конференция. Фонд Фридриха Науманна. Постсоциалистический опыт. Сравнение России и Германии

Если Россию и Германию сравнивать под этим углом зрения, то напрашиваются прежде всего проблемы, связанные в каждой стране с отношением к наследству – к коммунизму и национал-социализму. Основной стереотип сравнения таков: Россия должна осмысливать коммунистическое, Германия – нацистское прошлое.

Осмысление истории

Конечно, исторический вес ГДР несравним с исторической значимостью «третьего рейха» и Советского Союза. Кроме того, положение ГДР – особый случай с уникальными аспектами именно с учетом предпринимаемого сравнения. Речь идет о государстве-части, исчезнувшем вместе со своим режимом и вернувшемся в рамки более старой и крупной государственной единицы. Тем не менее этот уникальный случай информативен особенно потому, что ввиду значительной зависимости ГДР от СССР обнаруживаются серьезные параллели с советскими условиями, в результате чего еще резче проявляются различия. Например, то, что сделали Сталин или Хрущев для ГДР, неотделимо от их роли в истории Советского Союза и тем не менее принципиально отлично от этой роли.

Такой угол зрения требует в то же время чрезвычайной сдержанности. Если немец говорит о России, ему следует брать на себя ответственность за преступления, совершенные немцами от имени национал-социализма по отношению к россиянам и всем европейцам. Миллионы убитых и опустошение страны были более чем следствием жестокой войны – это наследство, с которым Германия должна справиться. Эта вина тяготеет и над теми, кто был слишком молод, чтобы участвовать в преступлениях.

Под этим же углом зрения следует рассматривать и ответственность Советского Союза за подавление, которое принесла сталинская диктатура, установленная не только над собственной страной, но и – в ходе отражения гитлеровской агрессии – над всей Восточной Европой, в том числе над пятой частью Германии. Роковые отношения, существовавшие между двумя диктатурами, не могут, конечно, затушевать фундаментальные различия между ними или даже позволить «зачесть» преступления. Принципиально различны не только длительность обеих диктатур – более 70 лет советской истории и 12 лет нацистского господства, – но и основы, и цели, а также последствия обеих систем.

Под таким углом зрения следует рассматривать и самоликвидацию социалистических диктатур, процесс, который исходил из Советского Союза под знаком гласности и перестройки, да только оттуда и мог исходить, если учесть наличие советских оккупационных войск в Восточной Европе. Вновь и вновь терпевшие неудачу попытки сбросить режим в ГДР, в Венгрии или ЧССР являются частью той роковой связи, которую ликвидировал только Горбачев с решимостью, впервые принявшей форму ненасильственных действий.

Тем самым после катастрофы, персонифицированной Сталиным и Гитлером, возвращение в Европу, воплощенное Горбачевым, стало реальной возможностью.

Конец национал-социализма и реального социализма

«Третий рейх» рухнул в вызванной им самим катастрофе, страна, превратившаяся в буквальном смысле в руины, стала сферой оккупации четырех держав-победительниц. Необходимость простого выживания поначалу позволила немцам почти полностью вытеснить из своего сознания ответственность за происшедшее и представление о собственном вовлечении в него. О политической переориентации позаботились союзники по антигитлеровской коалиции в соответствии с представлениями, которыми они руководствовались. Это касалось элементарного регулирования повседневной жизни, создания необходимых институтов, а также кадров, которые могли взять на себя восстановление не только в физическом, но и морально-политическом отношении полностью разрушенного сообщества. Повсюду ощущалась нужда в людях, которые не были скомпрометированы преступлениями нацистского режима. Эта центральная проблема поддавалась решению в той степени, в какой представители политических сил дофашистского времени, выжившие в эмиграции, в концлагерях или просто во внутренней эмиграции, смогли вернуться к общественным функциям. Ключевыми фигурами этого возвращения к новому началу были Аденауэр и Хойсс, Шумахер, Пик и Гротеволь.

Но так как большая часть немецкого населения поддерживала нацистский режим и отошла от него только в момент его гибели, в процесс конституирования нового общества пришлось вовлекать и тех, кто более или менее активно содействовал прежнему режиму. Бывшие нацисты вроде Глобке или Оберлендера стали наиболее заметными примерами того, что прошлое вытеснялось и его представители снова могли рекрутироваться в ведущий слой общества. Этот процесс был не вызван начавшейся между державами-победительницами но самым роковым образом усилен ею. Преемственность с рухнувшей системой устанавливалась разнообразными, большей частью незаметными способами. Например, часто комментировавшийся пример такой ситуации, которая была преодолена далеко не сразу, – кадровая неизменность аппарата юстиции, название же «Фольксваген» и само это предприятие едва ли соотносятся со своим происхождением, коренящимся в гитлеровском периоде. Постепенный отход общества ФРГ от этой преемственности характеризуется сложными поворотами, моментами запаздывания и многими фазами. Этому развитию событий противостоял совсем иной ход вещей в Восточной Германии. Здесь более явственно, чем на Западе Германии, доминировала антифашистская политика, проведения которой добилась оккупационная держава. Военные преступники были осуждены быстро, решительно и в более широких масштабах, чем на Западе. Эти и многие другие решения, как, например, экспроприация военной промышленности, имели две цели. С одной стороны, из политической и военной жизни были исключены представители прежней системы. С другой – таким способом формировалось искупительное убеждение в том, что фашистское прошлое – дело другой стороны, классового врага. Рабочий класс и его государство, ГДР, входили в число «победителей истории», на которых нельзя было возлагать ответственность за преступления фашизма.

Предстояло не только интегрировать часть населения, отягощенную прошлым, из нее надлежало сформировать кадры, важные для решения общественных задач. В свою очередь, сложность этого процесса вытеснения и приспособления устранялась из сознания и затушевывалась гораздо сильнее, чем в Западной Германии, где она вошла в общественное сознание по меньшей мере с 1968 года. В Восточной Германии данная проблема стала темой общественного обсуждения только после краха ГДР.

Правда, сравнение между фашизмом и коммунизмом сразу же показывает существование значительных различий, касающихся не только целей, происхождения и общественной реальности, но и причин краха, его хода и последствий. В то время как террористическая система нацистов потерпела крах после всего лишь 12 лет в вызванной ею же самой «тотальной войне» и оставила опустошенное поле боя, коммунистический аппарат подавления, который дольше и глубже, чем какая-либо другая диктатура ХХ века, определял и деформировал поведение населения, над которым господствовал, не был сокрушен силой – ни военной извне, ни революционной изнутри. Он просто ослабел.

Реальный социализм, давно уже идеологически отгородившийся от своей собственной утопии и вынужденный защищаться от нее, рухнул из-за своей функциональной несостоятельности, из-за неспособности тоталитарной регламентации в конкуренции с современными индустриальными государствами. При всех различиях истории государств Варшавского договора два обстоятельства имеют силу для социалистического лагеря в целом – общий источник и общая этиология конца. После того как Октябрьская революция привела к созданию сталинского тоталитарного «социализма в одной стране», все остальные коммунистические режимы в Европе возникли в результате экспорта этой системы, ставшего возможным сначала в результате прихода фашизма к власти, а затем – Второй мировой войны. И подобно тому, как «братские государства» возникли в результате перенесения советского опыта на соответствующие страны и сохранялись с помощью советских войск, конец их наступил вместе с концом социализма в «отечестве всех трудящихся».

На основе своей целеустановки и ввиду длительности существования – 75 лет в Советском Союзе, 45 – в государствах-сателлитах – реальный социализм формировал и деформировал людей, которые его строили, выносили и в конце концов ненавидели, а наряду с ними и тех, которые извлекали из него выгоду. Наряду с долгами и зачахшей экономикой наследие системы заключается и в таких поведенческих стереотипах.

Конец реального социализма не отмечен, как крах нацизма, руинами опустошенных городов. Но наследство, столь же тяжелое и живучее, – это не только атомные подводные лодки, которые следует превратить в металлолом, и негерметичные нефтепроводы, из которых выплескивается нефть. Наследство сталинизма и времен застоя – это трудности в поисках ориентиров и приспособления к изменившейся ситуации, трудности, с которыми сталкивается большинство населения в бывших социалистических обществах после где сорока, а где и семидесяти лет унижения со стороны бюрократических систем.

Ситуации и люди

Конкретное поведение людей в существенной мере зависит от ситуаций, к которым люди его приспосабливают. Одни и те же «государственные органы», т.е. полицейские, солдаты, функционеры, а также учителя, журналисты или почтовые служащие изменяют свое поведение на протяжение ночи, подчиняясь меняющимся обстоятельствам. Например, представители пограничных органов на пунктах перехода в Берлине, практиковавшие придирки, свойственные системе, в особенно отвратительной форме, в некоторых случаях становились невероятно дружелюбными при наличии соответствующих распоряжений, особенно в дни «поворота» и открытия стены. Таковы тривиальные и тем не менее важные данные. Они показывают, что устранение аппаратов, институтов и зависимостей, на которых они покоятся, – решающий момент в преодолении обанкротившегося социализма.

Некоторые аппараты поддаются почти полной ликвидации. Это касается большой части разросшихся служб безопасности и шпионажа, функция которых состояла не только в выведывании отклонений и проявлений непокорности среди управляемых, но прежде всего – в насаждении страха, необходимого для диктаторского господства. Конечно же, большинство институтов – от управления и юстиции до школы, полиции или средств массовой информации – не могут быть просто упразднены, их следует создать заново. Чтобы при этом обеспечить условия равенства и надежности наряду с определением заново задач и целей соответствующих структур, необходима смена значительной части их персонала.

С ликвидацией структур и организаций не исчезают люди, сформированные ими. Из неизбежного привыкания к навязанным ситуациям естественным образом вытекает тенденция к продолжению существования интересов и в конечном счете к усилению старых связей и структур и лояльности к тем, к кому были лояльны прежде. Это явление в Германии обратило на себя немалое внимание под названием «старые связки». Короче говоря, смена влиятельного персонала необходима для обновления институтов. Это имеет силу, кстати, применительно к преодолению как структур реального социализма, так и фашизма – при всех различиях между ними. По понятным причинам мы имеем дело с одной из сложнейших проблем постсоциалистического развития.

Россия и Германия:

сходство и различие

Чтобы понять информативные моменты событий, означавших конец социализма, следует для начала указать на некоторые очевидные, но важные данные. И ГДР, и Советский Союз перестали существовать как государства с крахом социализма, хотя произошло это весьма по-разному и с различными последствиями.

Крах Советского Союза происходил как распад никогда не интегрированной, хотя и жестко централизованной империи. Этот распад означал конец великой державы и тем самым катастрофическую потерю престижа нации, утрата которого не только не компенсировалась для индивида благосостоянием, но, напротив, большей частью усугублялась экономическим упадком.

То, что было прикрыто внешнеполитическими притязаниями, в том числе и внушительным потенциалом угрозы, теперь проявилось в виде зримой практической нехватки для каждого – структуры огромного государства не функционируют. Смелость Горбачева в том и состояла, чтобы, воспользовавшись лозунгом гласности, позволить войти этой реальности со всеми ее непредвиденными последствиями в процесс принятия политических решений.

Совсем по-иному происходила ликвидация ГДР. Исчезновение «первого социалистического государства на немецкой земле», как гордо и не вполне правильно называла себя ГДР, было закреплено вступлением пяти вновь образованных федеральных земель в состав Федеративной Республики Германии. В процессе объединения Германии централистское государство растворилось в более крупном федеральном государственном образовании, чья конституция и структуры были со всеми последствиями перенесены на Восточную Германию. Захиревшее социалистическое государство только в небольшой степени стало частью функционирующего общества. Этого вступления хотело подавляющее большинство населения, хотя и соглашаясь не со всеми его следствиями после того, как улетучились эйфорические иллюзии. Тем не менее едва ли приходится сомневаться в том, что, несмотря на необычные трудности и высокую безработицу как следствие экономического перелома и даже краха, поразившего неконкурентоспособные предприятия, большинству населения конец ГДР принес улучшение ситуации. Это не всегда совпадает с субъективным восприятием, которое определяется ожиданиями и опасениями или утраченным влиянием.

Несмотря на коренные отличия в истории возникновения, общим для Советского Союза и ГДР является тот факт, что в результате длительности соответствующих периодов в истории двух стран нельзя обратиться к кадрам досталинистского времени. Не было и практического опыта или конкретных воспоминаний, не отмеченных воздействием реального социализма – обстоятельство, имеющее силу и для других государств-сателлитов. Обстоятельство это влечет за собой самые тяжелые последствия, явственно отличающиеся от тех, что возникли после краха фашизма, но неодинаково проявляющиеся в различных постсоциалистических странах.

Смена элит

Большинство населения во всех государствах Восточного блока, в том числе значительная часть членов правящих партий, считала необходимым смену или, по меньшей мере, реформу системы. Но это было невозможно без смены господствующих групп. Чтобы жестко и с самого начала исключить такую смену, партия накладывала табу на ее возможность, указывая, что речь идет о «вопросе о власти». В соответствии с этим серьезные кадровые изменения превращались до известной степени в смену власти. Захватывающее дух искусство Горбачева состояло в том, чтобы сменить кадры и инструментарий, не позволяя процессу проявиться как смене власти.

Падение при таком балансировании было предначертано: успех процесса, названию которого «перестройка» следовало обозначить и скрыть именно эту противоречивость, заключался в его неудаче. Путч представителей старого режима и его провал только драматически подчеркнули данное обстоятельство. В зависимости от состояния, в котором находились «братские партии», этот процесс в государствах-сателлитах воспринимался с надеждой или панически, он стимулировал перестройку в своих странах или приводил к установлению последних барьеров против нее. В Польше и Венгрии уже шедшая смена руководства смогла превратиться в официальную политику партий, в ГДР же «политбюрократы» до конца не поняли, что их время прошло. Решающее изменение произошло потому, что стало ясно: вмешательства советских войск больше не будет, так как империя начала мириться со своим крахом.

То, что превратилось теперь в доминирующий процесс, представляло собой уход старых руководящих кадров. Начался переменчивый, конфликтный процесс, заключавшийся в рекрутировании новых элит, личностей, которые, исходя из совершенно разных предпосылок и перспектив, должны были заполнить общественные структуры или заново определить их смысл и назначение. Здесь до сих пор проявляется различие условий в странах бывшего социалистического лагеря, с особенной же очевидностью в России и Восточной Германии, начиная с того факта, что Россия хотя и является только частью Советского Союза, но притом и самым большим по площади суверенным государством Земли, в то время как Восточная Германия вообще перестала существовать как самостоятельное государство с собственным руководящим слоем.

Еще до присоединения к Федеративной республике в ГДР началась недвусмысленная смена старых руководящих кадров и одновременно беспощадная ликвидация разросшейся тайной полиции. Это произошло в два этапа – сначала еще в рамках старых структур и под руководством партии, которая пыталась обновиться и обрести новую роль в государстве, затем после выборов настоящего парламента, в котором не доминировала больше коммунистическая партия, когда шло создание новых политических партий не только по образцу западногерманских партий, но и при их живом вмешательстве.

Еще до объединения с Федеративной республикой, решение о котором новый парламент принял всего через несколько месяцев после своего избрания, Народная палата занималась законом о документах «штази», который регламентировал открытие архивов повсеместно ненавидимой тайной полиции. Этот закон и связанное с ним намерение касались довольно уникального по своей форме начинания, которое впоследствии сыграло важную и, конечно, не всегда приятную роль, когда речь зашла о выяснении механизмов господства партии, а также и связей отдельных лиц со «штази». На этой основе смогли быть идентифицированы и привлечены к ответственности те, без которых был бы невозможен режим шпионажа и подавления. В соответствии с ним сотрудник спецслужб не мог в Германии занять ни одну руководящую должность, даже телевизионного ведущего или бургомистра маленького города.

Это и некоторые другие условия сделали возможным широкомасштабное удаление прежних руководящих кадров прежде всего из сферы государственного управления. Это была одна сторона жесткой смены руководящих элит в Восточной Германии, ставшей возможной только потому, что с другой стороны в новые земли вместе со структурами Федеративной республики пришли и ее кадры, оказавшиеся в состоянии не только своей компетентностью заполнить новые функции, но и желавшие сделать это по самым разным причинам.

Конечно, в процессе перераспределения сфер влияния в обществе принимались во внимание заинтересованные лица и кандидаты и с так называемой присоединившейся территории. Но только что преодоленные отношения открывали мало возможностей для приобретения и проверки опыта и навыков вне доминировавших отношений власти или вопреки им. Диссиденты играли в высшей степени респектабельную роль, но быстро маргинализировались, и так как по названным причинам не могло было быть опытных лиц из досоциалистического времени, формирование новых элит превратилось в весьма асимметричный и, конечно, не бесконфликтный процесс.

В целом же из бывшей ГДР за относительно краткий срок – по сравнению с аналогичным развитием событий в других странах – сложилась хотя и зависимая от субсидий и характеризующаяся моментами запаздывания, но значительно продвинувшаяся по пути к нормальности область центрально-европейского государственного образования. Во всех остальных бывших социалистических странах эти процессы, естественно, протекали со значительными отличиями. Не только не было материальных трансфертов, хотя бы в отдаленной степени сравнимых с тем, который выпал на долю новых земель Федеративной республики, но не было передачи структур и институтов, в особенности же притока руководящих кадров. Новые руководящие элиты пришлось рекрутировать сплошь из собственных рядов. Даже в Польше, где движение «Солидарность» создало впечатляющий потенциал независимой политической экспертизы, это не было возможно без обращения к части старой элиты.

Потрясения, испытываемые Белоруссией, Украиной или Румынией, – примеры, подчас хаотические и переменчивые, проблем, связанных с процессом формирования новых элит. В России новые руководящие кадры естественным образом в наибольшей степени формировались из старых господствующих групп. Даже если организации и институты ликвидируются, данный способ формирования имеет самые тяжелые последствия. Продолжают действовать и сказываться не только старые отношения лояльности и зависимости, но и естественным образом сохраняющиеся привычки и моменты окостенения. Частности выходят далеко за пределы того, что может быть намечено в рамках данного сообщения. Лишь отчасти пересмотренные структуры в экономическом и военном комплексах создают основу отчасти проблематичной преемственности. Пробивная сила жестких представителей опытных кадров – момент хотя и динамический, но не обязательно направленный на функционирование целого. Неблагоприятные общие условия для процесса трансформации в целом создают «ипотеки», оставшиеся от старой системы.

«Ниши» как убежище и бремя

Роль старых и новых элит не является независимой от характеристик населения в целом – его участия, непокорности или незаинтересованности по отношению к состоянию общества. Следует еще учитывать постоянное воздействие экономической ситуации и условий повседневной жизни.

Рассматривая данную проблему, можно вынести за скобки ранние фазы – революцию и гражданскую войну. Социалистические государства были прежде всего во времена так называемого застоя, когда и возникли условия постсоциалистического развития, – «обществами ниш»: тот, кто хотел уклониться от индоктринации, от претензии государства на идеологическое господство, уединялся в частные заповедные зоны, «ниши». Ценой за это оставление в покое были бессилие и изоляция.

Тот, кто, отказываясь от карьеры, общественного признания, а отчасти и экономического преуспеяния, удалялся в ниши частной безмятежности, не мог ни приобрести социальную компетентность, ни установить контакты, необходимые для участия в деятельности важных сфер общества. Если говорить несколько упрощенно, то можно было быть близким к государству или неопытным, не подготовленным для проведения постсоциалистической политики, не включенным в ту систему координат, в которой функционирует политический класс. Это имеет силу в определенной степени и для ГДР, и для Советского Союза – обитатели ниш были изолированы и теперь, в постсоциалистическом обществе, второй раз платят цену репрессий, которую они заплатили уже в условиях застоя во времена реального социализма. Карьера и прибыли остались на долю других.

Последствия в постсоциалистических обществах различны постольку, поскольку новая руководящая элита в Восточной Германии сформирована западногерманской, а в России старой советской элитой. В действительности развитие событий в России, со структурной точки зрения, гораздо более похоже на то, что имело место в Германии после 1945 года, включая различные формы, в которых вытеснялся нацизм в западной и советской зонах оккупации, нежели на развитие в ГДР в 1989-1990 гг. Следует, правда, отметить два важных, уже названных различия: коммунизм не должен был быть разгромлен подобно фашизму, он просто рухнул. Поэтому нет и оккупационной державы, которая, опекая или помогая, вмешивается в процесс.

Справедливость и прагматизм после конца социализма

Потребность в справедливости, возникающая после краха диктатур, очень трудно совмещается с тем фактом, что обанкротившиеся общества должны продолжать жить с теми же самыми людьми. И в этом смысле остается актуальным издевательский вопрос Брехта после восстания 17 июня 1953 года: «Не лучше ли было бы для правительства распустить народ и избрать себе новый?». Поэтому бывшие нацисты оказались точно так же интегрированы в послевоенную Германию, как и бывшие сотрудники КГБ в постсоциалистическую Россию.

В социалистических обществах, рухнувших без применения насилия, судебных процессов добивались практически в одной только Германии. А так как и здесь не хотели осуществления юстиции победителей, осуждая обвиняемых в соответствии с ими же установленными правовыми нормами, то юридическое осмысление проблематики оказалось несостоятельным. Хотя и были проведены уголовные процессы против некоторых из так называемых стрелявших у стены и ответственных за пограничный режим членов политбюро, приговоры, будь они даже юридически корректными, не убедили ни виновных, ни жертвы, ни общественность. Доступность же архивов «штази» оказала более явное воздействие как на общественную жизнь, так и на осмысление прошлого на личностном уровне.

Поэтому можно в качестве вероятной модели подчеркнуть значимость принятия закона о документах «штази» и создание ведомства, претворяющего его в жизнь, ибо они сыграли куда более существенную роль в юридическом осмыслении правонарушений со стороны СЕПГ, нежели судебные процессы. Сказанное имеет силу несмотря на споры, возникающие вновь и вновь вокруг вопроса о применении закона о документах «штази» и создающие впечатление, что немцы на Востоке и Западе по-разному толкуют его.

Если же отвлечься от юридической стороны вопроса, то нет сомнений в том, что желание справедливости можно удовлетворить скорее при экономически обеспеченных условиях, нежели в условиях дефицита и нужды, когда на место спокойного суждения приходят вытеснение или поиски козлов отпущения. Поэтому, может быть, наследие диктатуры в Германии преодолено ровно настолько основательнее, насколько немецкий уровень благосостояния выше российского.

Отвлекаясь от таких различий, не приходится сомневаться в том, что затаенные обиды и ощущение себя объектом несправедливости у тех, чей статус рухнул и привилегии оказались утраченными с крахом социализма, конечно же, сходны во всех бывших социалистических странах. Утрата чувства собственного достоинства соответствует при этом идеализации по крайней мере целей системы, которой такие люди были обязаны своим статусом. При этом легко вытесняется из сознания тот факт, что функциональная несостоятельность, лежавшая в основе утраченных привилегий, является и причиной бедственного положения после краха реального социализма. В Германии эффективность капитализма, элиты которого взяли на себя господство, смягчает бедственную ситуацию, порожденную наследством рухнувшей системы, и обеспечивает даже многим функционерам, лишившимся своего положения, определенный прирост благосостояния.

Несомненно, нет рецептов, которые могли бы гарантировать надлежащее, разумное, одновременно справедливое и взвешенное осмысление прошлого, понимание рухнувшей системы. Но в среднесрочной перспективе ликвидация скомпрометировавшей себя системы – вопрос не только права и морали, но и прагматической эффективности и традиции. На деле это станет проблемой смены поколений. Но и характер смены поколений будет зависеть от масштабов и идеалов, на которые ориентируется будущее поколение. Стереотипы же смены поколений и характера будущего поколения формируются уже сегодня.