На чтение: ≈ 12 мин.Мы постоянно говорим о необходимости создания гражданского общества в нашей стране. Несомненно то, что начинаться оно должно с гражданского воспитания в школе. Кстати, ООН и ЮНЕСКО объявили 2005 год годом гражданственности через образование. Но вот в чем вопрос: может ли воспитать достойного гражданина учитель, который сам не всегда способен реализовать свои гражданские потенции? Которого жизнь, обстоятельства приучают к тому, что ему, учителю, «не должно сметь свое суждение иметь»?
Не помню сейчас, при каком министре это было, но однажды как корреспондент «УГ» я присутствовал на коллегии министерства, которая была посвящена преподаванию литературы в школе. Народу было полным-полно. Я поинтересовался на регистрации, сколько среди присутствующих учителей литературы. Оказалось, что трое. Слово получил один из них. Сценарий был старый и привычно знакомый: один руководящий чиновник министерства, один академик, один писатель, один зав. роно, один издатель, один учитель… Принятие заранее подготовленного решения, которое, естественно, как и вся коллегия, никакого воздействия на преподавание литературы не оказала. «Очередная говорильня», – сказал мне старейший методист страны.
А в прошлом году я слушал отчет Эдуарда Днепрова о работе большого коллектива, составлявшего стандарты по всем предметам. Директора и учителя-предметники составляли в этой команде 13 процентов. Я спросил Днепрова, считает ли он такое представительство нормальным. Он публично ответил, что, конечно, это ненормально, но группы по предметам комплектовало министерство. Начинаешь верить тому, о чем не раз мне приходилось слышать, что кто-то из высших руководителей министерства сказал: «Надо учителей держать подальше от этой работы, а то они все тянут одеяла на себя и свой предмет». Но факт остается фактом: учитель не играл ведущей роли при подготовке стандартов для школы.
В тот же день все разошлись для обсуждения стандартов по своему предмету. Нас, словесников, было человек тридцать. Учителей среди них не более половины. Тех же педагогов, кто смог прочесть заранее подготовленные материалы, всего несколько человек. Сам я спешно пролистывал толстенную рукопись тут же, на ходу. Но дело в том, что вообще это обсуждение было бессмысленно: в тот же день нам раздали проект нового учебного плана. В нем время на изучение литературы сильно сокращалось, а проект стандарта был сделан в расчете на совершенно другую сетку часов.
Еще один выразительный пример. В Санкт-Петербурге решили созвать съезд учителей-словесников, дабы обсудить проблемы преподавания литературы. Я когда-то был делегатом Всесоюзного съезда работников народного образования и свой мандат получил в напряженной борьбе: в нашем районе на два мандата было десять претендентов. Кто и как выбирал делегатов на этот съезд, я не знаю. Во всяком случае, ни о каких выборах в Москве я ничего не слышал. Так что считаю, что это совещание вообще как съезд нелегитимно. Осенью, недели за две до начала работы, мне позвонил один из главных его организаторов и пригласил приехать. Я ответил, что у меня нет возможности несколько дней не приходить в школу на уроки, получить деньги на проезд и командировочные. Но дело даже не в этом, а прежде всего в том, что само это мероприятие пришлось переименовывать в Первый всероссийский съезд методистов и учителей-словесников: ведь учителя-словесники составляли на нем 25% от общего числа приехавших.
Все это проявление общей закономерности. Учитель от обсуждения важнейших проблем жизни школы слишком часто отстраняется.
Где, когда, в каком регионе было широкое обсуждение заданий ЕГЭ по каждому из предметов по существу и первых итогов его проведения? Сколько мне приходилось слышать от учителей, мягко говоря, нареканий на школьные учебники. Но где, когда, в каком регионе школьные учебники были вынесены на широкое учительское обсуждение? Почему никто из учителей не знает, кто входит в эти засекреченные комиссии, которые выносят министерские «утверждено» и «рекомендовано»? Почему списки этих таинственных комитетов не публикуют методические журналы и газеты? Кем и как представлены там учителя?
В новой книге о Великой Отечественной войне меня поразил один факт. Рокоссовский обратил внимание на то, что пехота в обороне не ведет огня по наступающему противнику, а испуганно ждет повода отойти. Принятые перед войной уставы учили строить оборону с помощью одиночных ячеек. Считалось, что боец в ячейке имеет больше шансов выжить. Рокоссовский сделал то, что не приходило в голову другим генералам – полез на передовую и остался в ячейке один. Он сразу понял, что испытывает боец, который не знает, что происходит вокруг него, и гадает, не сбежали ли его соседи и не остался ли он в одиночестве. Константин Константинович вместе со своими офицерами пришел к выводу, что нужны траншеи, в которых бойцы видят друг друга и способны организованно обороняться.
На нашем же педагогическом фронте слишком много таких отцов-командиров и матушек-командирш, которые и ведать не ведают, как там в своем окопе чувствует себя учитель. А главное, и знать об этом не хотят.
Вот весной этого года собрались на свой День учителя литературы педагоги-словесники Москвы. Были тут и учителя из области, и даже из других городов. Ждали приглашенных из министерства, благо расстояние всего одна остановка на метро или пятнадцать минут пешком. Не пришел никто. Как никто не приехал и на Всероссийскую олимпиаду по литературе, куда вместе со своими учениками приехали учителя со всей страны.
Я понимаю: шла перестройка аппарата министерства, никто не знал, где он будет работать. И вспоминаю, как когда-то, будучи секретарем партбюро школы, я обратился по очень больному и срочному вопросу к нашей зав. роно Марии Ивановне Славкиной. «Я работаю в этой должности последние три дня. Давайте подумаем, что я смогу сделать за это время». И сделала очень многое. Но именно потому, что об учителе часто не думают и с его мнением не считаются, он сам должен во весь голос сказать о времени и о себе. Только не нужно думать, что если все плотины для выражения учительского многоголосия будут открыты, то мнения педагогов хлынут широким потоком.
Несколько лет назад на августовском активе учителей-словесников мне пришлось весьма резко говорить о том, что происходит с преподаванием литературы. Мне дружно хлопали. Меня благодарили. Мне выражали солидарность и понимание. Но уже после окончания совещания. Ничего крамольного и опасного в моем выступлении не было. На его основе была написана статья, ее напечатал журнал «Литература в школе», и статья была воспринята как само собой разумеющееся. Просто я сказал о том, о чем сейчас говорят практически все, несколько раньше. А однажды, когда я на своем семинаре прочитал в тот день опубликованную статью в «Учительской газете», меня спросили: «А вам ничего за это не будет?».
Я никого не упрекаю. Слишком хорошо знаю, как трудно и опасно плыть против течения. Еще в Москве с ее полутора тысячами школ и недостатком учителей можно в конце концов перейти работать в другую школу. Ну а если этих школ несколько или вообще она всего одна?
О как хорошо все это знакомо мне самому по тем единичным письмам, которые я получаю. И вот еще почему. Мои книги выходили тиражом в пятьдесят, сто, двести, один раз даже четыреста тысяч экземпляров. А сейчас издательство «Захаров» (спасибо Захарову!) готовит к выпуску в свет мою книгу «Зачем я сегодня иду на урок литературы», книгу, в которой итог пятидесяти двух лет моей работы в школе и которую отклонили все педагогические издательства, которым я ее предлагал. Она выйдет тиражом в одну тысячу экземпляров. И горько думать, что эти размышления о самых больных проблемах и вопросах – и ответах, естественно, – работы словесника в наше переломное, труднейшее время так и останутся неуслышанными теми, ради которых все это писалось. Как это у Пушкина?
Ты внемлешь грохоту громов
И гласу бури и валов,
И крику сельских пастухов –
И шлешь ответ;
Тебе же нет отзыва…
Или у Некрасова:
Но тот, о ком пою в вечерней
тишине,
Кому посвящены мечтания
поэта, –
Увы! не внемлет он – и не дает
ответа.
Слишком многое нужно изменить, перевернуть в быте и самочувствии учителя. Но если не изменим, то зачем тогда витийствовать в школе о создании гражданского общества, гражданском воспитании учеников и даже о граждановедении? Может ли воспитать гражданина учитель, который сам себя не ощущает полноправным гражданином в решении самых основных проблем своей профессиональной деятельности, главном деле своей жизни?
Выбор читателей
Комментарии