На чтение: ≈ 27 мин.Когда стране трудно, она обращается к своей интеллигенции. Дескать, вы люди умные, так рассудите, что с нами происходит, почему и как нам двигаться дальше. Во времена перестройки работало множество самых различных клубов, где интеллигенты обсуждали насущные проблемы политики, экономики, науки. С тех пор практически все они канули в лету.
Остался клуб «Свободное слово», который регулярно собирается в Институте философии РАН под председательством профессора Валентина Ивановича Толстых. Члены клуба – известные философы, экономисты, политологи, историки, деятели искусства, журналисты – объединяются в поисках истины и в стремлении оказать, как говорит Толстых, «мыслительную» помощь стране, оказавшейся в глубоком и затяжном кризисе. Мы посчитали необходимым познакомить наших читателей с некоторыми высказываниями членов клуба «Свободное слово».
Валентин ТОЛСТЫХ, доктор философских наук:
– Говорят, что в будущем глобальный мир будет многополюсным. Лично мне хотелось бы понять, какой «полюс» в нем будет представлять Россия, учитывая ее прошлое, давнее и недавнее, какие геополитические и цивилизационные выводы напрашиваются из того очевидного обстоятельства, что Россия – страна одновременно западная и восточная. Я горячий сторонник пушкинской формулы «Войти в Европу и остаться Россией», при этом для меня желание остаться «русским» не менее важно, чем стремление «европеизироваться». Как мне быть, если я и не «западник», и не «славянофил» в привычном понимании этих определений, но хочу жить в стране демократической и процветающей, сохраняющей свою самобытность и культуру, кстати, давно признанную Европой и всем остальным миром? Как мне быть, если я люблю ее такой, какая она есть, если хочу, чтобы она стала более удобной, благополучной и совершенной?
Почему в России модернизации не получаются? Кто-то подсчитал, что всего их было 16, начиная с Василия III, и все они захлебывались, прерывались в начале или на полпути, вызывали смуту или «великие потрясения», а конечный результат оказывался ничтожным. За исключением разве что реформ Петра или модернизации Сталина, достаточно внушительных и результативных, хотя их общий итог, увы, тоже оказался плачевным. Что это – роковое стечение обстоятельств, невезение или результат действий реформаторов? А может быть, причина неудач заключена в каком-то изъяне или особенности цивилизационной парадигмы России? Страна разрушена: нищета, коррупция, состояние моральной безысходности, поразившее все общество. Недавно, читая «Информационную эпоху» Мануэля Кастельса, я был поражен простой, но очень точной мыслью автора: «Процесс социального изменения формируется исторической матрицей общества, в котором он происходит». Так на какую «матрицу» опирается или натыкается Россия всякий раз, когда она берется за очередную модернизацию? Кстати, тот же Кастельс отнес трансформации последнего десятилетия в России к тому типу интеллектуального и социального реформирования, когда «нацеливают на ускорение исторического темпа за пределами того, что общество может вынести на деле, чтобы инициаторы перемен могли удовлетворить и свою жажду власти, жажду осуществления своей теоретической доктрины».
Кто-то совершенно верно заметил, что модернизации зачастую осуществляются в форме исторического паразитизма, то есть за счет того или иного класса или слоя общества. У нас в России – за счет подавляющего большинства населения. Эвальд Васильевич Ильенков писал в одной из своих статей о любителях сделать «общее» или «благое» дело, не спрашивая на то согласия тех, кого они решили облагодетельствовать и осчастливить. Я почему-то уверен: посади хотя бы на небольшое время на иглу обнищания и беспросветного ожидания экономического чуда этих самых воротил прогресса, они бы взвыли через полгода и просили бы не свободного слова, а хлеба насущного.
Я вовсе не склонен недооценивать того, что было сказано и сделано у нас за эти последние десять лет. Я просто хочу понять, почему мы никак не образумимся, не можем собраться с мыслью и волей, чтобы переломить ситуацию и выбраться из ямы, в которой очутились. Что или кто мешает нам это сделать? Я не претендую на готовый ответ, но я понимаю хотя бы то, что модернизация и не могла получиться там, где проигнорирована культура общества, его «историческая матрица». Ни один либерал еще сегодня не признался, что причина того, что «хотели, как лучше, а получилось, как всегда», заключается в игнорировании менталитета страны, ее традиций, ценностей. Об этом не говорят те, кто сегодня представляет элиту нашего общества и питает президента Путина своими идеями, рекомендациями, прогнозами. Все делают вид, что скатерть чиста и никто ничего на нее не проливал.
Модернизация в России, как правило, замышляется и начинается как сдвиги и трансформации, необходимые для развития любого общественного организма, но очень скоро либо затухают, либо оборачиваются революцией или контрреволюцией, потрясая основы государства и общества. Все десять лет в стране шла революционная ломка и переналадка всего и вся, а теперь настала пора провести нормальную модернизацию, или, как предпочитает ее именовать президент Путин, реконструкцию. Отнюдь не для возврата в прошлое, чем нас пугают, а ради стабилизации того, что наворотили за последние десять лет.
Марк МАСАРСКИЙ, председатель Совета предпринимателей при правительстве и мэрии Москвы:
– Все десять масштабных российских модернизаций последних пяти веков имели общие черты. Все они были запоздалыми, поэтому проводились в ускоренной форме, все они осуществлялись через политическое принуждение, с материально-ресурсной и человеческой расточительностью (после реформ Ивана Грозного и Петра Великого население России уменьшалось на одну пятую). Основной риск ускоренных модернизаций состоял в том, что все они срывались либо в контрреформу (в форме реакции), либо – в революцию (в облике смуты); при этом движущими силами реакций и революций неизменно выступали неконкурентные группы населения. Главным (и часто – единственным) субъектом российских модернизаций было политическое руководство страны, а в качестве недобровольных правительственных инструментов модернизаций использовались политические элиты. Социальная база модернизаций неизменно оставалась узкой. Петровский придворный экономист Посошков писал: «Один царь тянет в гору, а миллионы – под гору». Все модернизации, за исключением незавершенной последней, осуществлялись в мобилизационном варианте.
Спрашивают, что будет дальше. Значительная часть населения явно тяготеет к патерналистскому государству, миллионы людей хотят гарантированно «клевать» с теплой ладони государства. Они пока не ощущают себя конкурентоспособными, адаптированными к новым рыночным реалиям. Между тем задачам инновационной модернизации не соответствуют ни экономика, ни государство мобилизационного типа. Мобилизационная модернизация сегодня просто невозможна и ресурсно, и социокультурно. В ближайшие 20-30 лет даже приблизиться к европейским стандартам жизни на инновационных путях сумеет не более четверти российского населения. В этом и состоит главное социальное противоречие осуществляемых реформ.
Георгий ГАЧЕВ, писатель:
– Мы спрашиваем: «Куда идем?» А кто это «мы»? На чем держится страна? На женщинах-тетках, которые с сумками пещерно тянут хозяйство. При повороте к рынку возникает каток уничтожения населения. Женщины перестают рожать, дети приобщаются к наркотикам, не учатся и так далее.
В России был уничтожен крестьянин, земледелец. Что произошло в советский период? Совершенно не думая о том, что люди рождаются, чтобы потом кормить самих себя, согнали всех в города. Между тем вся предыдущая Россия была крестьянской, земледельческой на девяносто процентов, она рождалась и кормила себя. На это плюнули, никто уже не живет, где родился, все перемешаны в городах, и теперь все сидят и думают: кто мы такие? Мы подвешены в воздухе квартир и, как птенчики, ищем, чтобы нас накормили зарплатой из магазинчика. Все население стало служилым. Получился этакий изысканный тип человека. Образованнейшие люди во всем мире. Значит, у нас был шанс перейти к техногенной цивилизацией – жить и быть богатой страной за счет того, что у нас есть мозги, изобретательность, инженерный гений русского советского человека. На этом могли бы держаться. Но мы приняли атлантические правила игры. Нам этот рынок никогда не вынести. Такая у нас зима, что любой продукт, даже нефть и все прочее, в несколько раз дороже, чем, скажем, в Саудовской Аравии, которая нефть качает прямо в танкер, а нам приходится через тысячи километров, через вечную мерзлоту ее качать и перегонять.
Мы не можем быть конкурентоспособными на мировом рынке. Мы должны делать ставку на внутренний рынок. Входить в мировой рынок абсолютно исключено. Мы будем там биты и только потеряем все. Но нас к этому приманивают, потому что как раз политика, точнее, «поэлитика» ведется в интересах элит, а им неважно, что продавать будем с убытком, но важно, чтобы денежки им пошли.
Борис СЛАВИН, доктор философских наук, профессор МПГУ :
– Существует по меньшей мере два варианта решения вопроса о том, как использовать в интересах России глобальное развитие современных производительных сил. Первый – с уклоном в национализм, в «ура-патриотизм», второй – социальный с интернациональным уклоном. Сторонники первого варианта предлагают России отгородиться от западного влияния и мирового рынка и сделать упор на ее национальную самобытность. Это изолирует Россию от прогресса и мировой культуры. Представители второй точки зрения предлагают России полность открыться, выйти на мировую арену, полностью подчинившись господствующей капиталистической форме глобализации. Нетрудно понять, что России в этом случае объективно отведена роль периферии или колонии. Без реальной борьбы и сопротивления этой уродливой форме глобализации ничего хорошего нас не ждет. Россия может окончательно сойти с арены истории как некогда развитая и великая держава, если будет продолжаться то, что происходит сегодня.
А что происходит сегодня? Во-первых, уничтожение такого гигантского ТНК, как Советский Союз. Соединенные Штаты Америки и ориентированные на Запад пробуржуазные силы в СССР сделали все от них зависящее, чтобы ликвидировать мощного восточного конкурента. Это отрицательно сказалось не только на положении российского народа, но и всего трудового населения мира. С исчезновением СССР резко упала относительная стоимость рабочей силы во всех развитых странах, что привело к падению их жизненного уровня. Какой же выход из создавшейся ситуации? Сейчас в мире идет открытый интернациональный процесс сопротивления жесткой капиталистической форме глобализации. В нем участвуют разные силы, но они одинаково не приемлют диктат США и подконтрольных им международных организаций МВФ, ВТО, Всемирного банка, стремящихся превратить многие народы и страны в безропотную дойную корову. К сожалению, российский народ не участвует в этом по сути дела революционном процессе.
Думаю, такому участию должно предшествовать социально-политическое самоопределение России, в ходе которого она могла бы взять под свой сознательный контроль современные процессы глобализации. Без этого самоопределения все будет выглядеть утопией. Вопрос один: кто будет отстаивать эти идеи в политике? Кто будет проводить национализацию ТЭКа, о которой без устали говорят некоторые политики, и кто разрешит ее проводить?
Появились первые признаки пробуждения. Мы постепенно избавились от эйфории быстрого вхождения в мировую цивилизацию и приходим к осознанию, что никакого светлого капиталистического рая в России не будет, что народ должен взять свою судьбу в собственные руки. Нам не хватает сегодня ясной и аргументированной стратегии будущего развития страны, если хотите, политической самоорганизации и консолидации наиболее сознательных элементов общества и их соединения с массами трудящихся.
Вряд ли стоит возлагать надежды на нового царя или вездесущего Деда Мороза, который придет к нам и сразу наведет порядок в стране. Пока мы сами не самоорганизуемся и не заставим политическую власть работать в интересах большинства, мы не сможем освоить позитивные процессы глобализации, связанные с освоением новейших производительных сил человечества, и нейтрализовать ее негатив, навязанный уродливой капиталистической формой их освоения.
Вадим МЕЖУЕВ, доктор философских наук:
– Уникальность нашей российской ситуации, как мне кажется, заключается в том, что у нас не могут обеспечить себя не только пенсионеры, но даже работающие люди. Почему-то после всех наших замечательных реформ труд не кормит. Проблема у всех одна – купить есть что, но не на что. Я говорю не о роскоши, а о предметах первой необходимости. Труд не кормит, и, значит, вполне трудоспособный человек не может содержать ни себя, ни семью. Возникает вопрос: что это за ситуация, когда труд перестает быть источником нормального проживания? Можно, конечно, винить людей, говорить, что они ленивые, неинициативные, неповоротливые, привыкли надеяться на государство, привыкли ждать от него помощи. Но вот вопрос: почему же те люди хорошо работают на Западе, когда они туда переезжают, эмигрируют? Там они великолепные работники и вполне конкурентоспособны. Я хочу понять, почему у нас труд перестал кормить?
Можно во всем винить государство, которое действительно мало платит той части людей, которые называются бюджетниками, живут на зарплату от государства. Не надо далеко ходить, могу привести пример института, где работаю. Неудобно говорить, но для того, чтобы заработать часть того, что я когда-то зарабатывал, я сегодня должен работать на восьми работах. Хорошо, государство не слишком щедро финансирует свои бюджетные организации. Но кто финансирует само государство? Ведь оно сейчас не печатает деньги, а пополняет свою казну из налогов, но если таков источник государственных доходов, то может ли государство брать на себя социальную защиту всего трудоспособного населения? Когда-то оно так и делало. Но для этого присваивало всю прибавочную стоимость, что и называлось командной системой управления экономикой. Оно присваивало весь прибавочный продукт и взамен гарантировало населению какой-то минимум социальных благ. Совместима ли социальная политика такого масштаба с налоговой системой? Или она может быть здесь только адресной?
Итак, труд не кормит, а государство не помогает – не из чего. Отсюда понятна тоска по старым временам. Многие предпочитают работать на государство и сохранить все социальные гарантии. А как совместить социальную политику с рыночной экономикой – непонятно.
Что это за рыночная экономика, которая заставляет государство заботиться о тех, кто работает? Проблема, по-моему, не только в том, что труд плохо оплачивается, но и в том, что он у нас не обменивается на собственность. То есть благодаря труду я не могу стать собственником. У нас на собственность обменивается только власть. Частные состояния у нас рождаются не в сфере трудовых, а в сфере властных отношений. В этом смысле труд не только не кормит, но и социально не стимулирует. Здесь выгоднее что-то другое делать, но не трудиться. После этого, конечно, можно призывать быть активными, инициативными и прочее. Кстати, собственность у нас никогда не рождалась на рынках, она даровалась, как, например, помещичья. А собственность, полученная таким образом, кроме ее владельца, никого кормить не будет. Она будет утекать и отмываться где-то в других краях.
Все дело в том, что переход к рынку – это не экономическая реформа. Не надо было поручать ее экономистам. Переход к рынку – это правовая реформа. Государство обязано было дать не собственность, а право на собственность. Как ты воспользуешься этим правом, можно доказать только в рыночной конкуренции. А мы начали с приватизаций, аукционов, начали перераспределять между близкими людьми то, что ими не нажито, причем за бесценок. Мы создали не рынок, а правовой беспредел. Мы решили, что дадим свободу рынку, и все само собой наладится. Но рынок не заработает при отсутствии правового государства.
Как можно в таких условиях осуществлять социальную политику? Либо по той модели, которая была в советском обществе и многих устраивала, но, конечно, при условии регламентации труда, доходов, уравнительности и так далее. Такое общество, будучи более-менее социально справедливым, не будет правовым. Либо в рамках правового государства. Правовое государство дает свободу, но не дает равенства. Такой свободой пользуются прежде всего люди, владеющие достаточно большими состояниями. Не потому, что это предусмотрено правом, а потому что свобода здесь реализуется в условиях рынка. В правовом государстве в конечном счете выигрывает какая-то часть людей. Возникает ситуация неравенства. И в ответ на эту ситуацию возникает то, что на Западе получило название социального государства, которое как бы оппонирует рынку и пытается ослабить порожденное им неравенство. Мы разрушили старую социальную систему, которая строилась не на правовых основах, и не можем построить социальную политику по западному образцу, так как у нас не правового государства, а, значит, нет и нормального рынка. Либо мы пойдем назад, либо наконец построим этот рынок и введем его в правовое пространство. Пусть люди зарабатывают на жизнь не путем властных махинаций, а действительно на рынке. Вот тогда и труд будет оплачиваем. Потому что капиталы, которые создаются на рынке, заинтересованы в хорошо оплачиваемом труде. Капиталы же, которые создаются за пределами рынка, в таком труде не заинтересованы, он им просто безразличен.
Наталья РИМАШЕВСКАЯ, директор Института проблем народонаселения,
доктор экономических наук:
– У меня часто возникает вопрос: те люди, которые принимают решения, допустим, в правительстве, то есть наша власть, законодатели в Госдуме, знают жизнь? Почему они принимают такие решения? Только один из приведенных примеров – единая шкала на доходы физических лиц. Это удивило весь мир. Я была на одной большой, как говорят сейчас, тусовке, где обсуждался проект налогового законодательства, и задала вопрос заместителю министра финансов Шаталову: «Вы предполагаете таким образом строить налоговую шкалу, а у вас есть какие-то представления о том, как эта налоговая шкала повлияет на поляризацию доходов в нашем обществе? Оставит ее без изменения или увеличит?». Надо сказать, что его ответ меня просто обескуражил, он даже не понял, о чем я его спрашиваю! Если посмотреть официальные документы, проекты законов или уже принятые законы, касающиеся социальной сферы, то нигде нет проблемы поляризации, дифференциации, дезинтеграции нашего общества. Власти вообще не видят этой проблемы. Правда, с некоторых пор они начали признавать проблему бедности, а раньше ее тоже не существовало.
Если мы вернемся к 1992 году, к так называемой шоковой терапии, то это была реформа сверху, которая привела к тому, что за очень короткий период времени, примерно полгода, население потеряло все свои сбережения, примерно равные объему годового дохода населения. Одновременно оно потеряло и свои текущие доходы, которые уменьшились сразу в два с половиной – три раза. И в таком состоянии наше население проживает следующие десять лет. Правда, 1997 год ознаменовался некоторым повышением доходов населения, но дефолт 1998 года фактически опять всех «опустил» глубоко вниз. В 1992 году население было сброшено в такой «котлован», что потом лишь некоторые из него выбрались, а кто-то так и остался там. По нашим оценкам, 20 процентов все-таки выиграли от реформ, которые проходили в течение десяти лет, а 80 процентов, куда входят и те, кто не выиграл и не проиграл, проиграли. И за десять лет мы не достигли дореформенного уровня. Практически сегодня мы имеем доходы, которые не достигли даже уровня 1997 года, не говоря уже о 1991-м или 1990 годах.
Выбор читателей
Комментарии