На чтение: ≈ 15 мин.Все, шутки в сторону. Учитель года России – это статус, и к нему надо относиться с уважением, без фамильярности. Хотя, говоря о Карачевцеве, трудно быть серьезными, ведь сам он при всей своей внешней солидности и степенности очень ироничен и остроумен. На вопрос «Чем вы можете «блеснуть» на сцене?» отвечает коротко и ясно: «Могу сыграть комическую роль».
Куда деваться: для историков нашего Отечества чувство юмора – вещь едва ли не более необходимая, чем академические библиотеки, а способность шутить – навык такой же важный, как умение читать, писать и видеть причинно-следственные связи тех или иных событий. К тому же если ты не просто историк, дитя архивов и раскопок, но учитель истории, проводник в непредсказуемое вчера, маяк и путеводная звезда для молодых людей, которым не то что в далеком чужом прошлом, в собственном настоящем не всегда удается разобраться. Игорь Альбертович на роль такого маяка подходит, как никто другой. Его огонь ярок, первым попавшимся ветром его не потушишь. С одной стороны, он легкий собеседник, с другой – научный тяжеловес, интересующийся вопросами «методологических и методических подходов к преподаванию гуманитарных дисциплин». В его арсенале статьи об аудиовизуальных технологиях обучения на уроках истории в старших классах, о развитии навыков монологической речи и о совершенствовании исследовательских умений на интегрированных уроках истории и риторики. Но в то же самое время…
– Часто, очень часто меня мучают сомнения: действительно ли я хороший учитель, да и учитель ли вообще? Действительно ли могу давать хорошие уроки? Что вообще такое хороший учитель и хороший урок? Иногда мне начинает казаться, что я не преподаватель, а просто тридцатый ученик в собственном классе.
В одном я глубоко убежден: научить истории невозможно. Можно показать методы ее изучения, а уж чего ребята достигнут – это их собственный путь. В идеале учитель должен создать условия для творческого, критического осмысления ребятами прошлого на основе исторических фактов и явлений. Проще говоря, научить своих подопечных мыслить в широком историческом пространстве. Искать, размышлять, находить прямые зависимости, анализировать минувшее и настоящее, чтобы пытаться спрогнозировать будущее. Преподавание истории сильно изменилось в последние годы, но не только потому, что изменилась сама история. Раньше в нашей работе присутствовал некий технократический алгоритм. Мы ставили перед учениками проблему, показывали пути ее решения и тут же приводили ребенка к определенному выводу, который у нас уже заранее был в голове. Мы имитировали мыслительный процесс, творческую игру, но результат урока был известен наперед. На современном уроке финал непредсказуем. Но обязательно открыт.
Не дело историка расставлять акценты. Настоящий историк – дипломат, он должен быть очень аккуратен в оценках, ибо, выказав свое профессиональное отношение к тому или иному вопросу, он может сбить слушателя, направить по ложному следу. Карачевцев не поддается на провокации, на самые каверзные вопросы отвечает осторожно, не придерешься.
– Игорь Альбертович, кто вам симпатичнее – Джордано Бруно, взошедший на костер за идею, или отрекшийся Галилео Галилей, оставшийся в живых и сумевший продолжить свое дело?
– Этих людей очень сложно сравнивать, я бы во всяком случае поостерегся. Джордано Бруно сгорел на костре за свою правду, он был из тех, кто готов отдать все ради поиска истины. Галилей отрекся от своих убеждений, но, согласно легенде, при этом прошептал: «А все-таки она вертится!» Меня вдохновляет и жажда правды, обуревавшая Бруно, но не меньшее уважение вызывает и рациональный Галилей, понявший, что сегодня можно пожертвовать видимостью правды, чтобы завтра продолжить свое дело. Нужно уметь спускаться с небес, возвращаться на грешную землю, чтобы доводить начатое до конца. Героизм красив, но всегда ли разумен и оправдан?
Карачевцев – петербуржец до кончиков ногтей. Наперекор серой осенней хмари носит вызывающе белый плащ и почитывает Достоевского. Слушает Вадима Козина и Анну Герман и при этом не перестает повторять вслед за Карелом Чапеком: «Если бы люди говорили только то, что знают, какая бы была тишина». Его манят образы Наполеона и героев Великой французской революции, но главную страсть питает он к России начала минувшего двадцатого столетия. Серебряный век, декаданс и Столыпинские реформы, яркая вспышка накануне всепоглощающей тьмы первой мировой и хаоса двух революций. Карачевцев – гражданин Невы, хотя родился не в самом Питере, а в его удивительном романтичном пригороде – в Пушкине, Царском Селе. Он любит это место до сих пор – Лицей, Екатерининский парк с его старинными прудами и дворцами, Камероновой галереей, Большим Капризом и Арсеналом. Любит по-детски, в воспоминаниях, как красивое вчера. А его сегодня – это грозный и величественный Питер.
– В конце мая я провел в своем выпускном классе открытый урок – телемост с Костромой. Сначала они смотрели, как мы работаем, затем наоборот. Надвигался 300-летний юбилей города, поэтому тема была очевидна – «Санкт-Петербург – культурная столица России». Но в конце фразы не было знака препинания, ученики сами должны были определить, нужен ли там вопрос, восклицание или многоточие. Как патриот Петербурга, я бы, конечно, выбрал восклицательный знак, но разговор сейчас не об этом. Одна моя ученица, отвечая на вопрос, что же такое Петербург, написала, что это болезненная гениальность и обреченный романтизм. Эта формула мне очень близка. Мой любимый Петербург – не броский, царский, помпезный город начала девятнадцатого века в дымке белой ночи. Это сумрачный Петербург Достоевского, Петербург Разъезжей улицы, Кузнечного переулка, Екатерининского канала и канала Грибоедова, улочек близ храма Спаса-на-Крови. Город символов, город образов. Вон какое сегодня хмурое, пасмурное утро за окном. Вы ежитесь, вам солнца хочется, а мне хорошо, кажется, что я уже дома. Вообще нашим сознанием правят мифы. Есть миф Петербурга. Но на самом деле этот город совсем не такой, каким его изображают поэты и художники. Не такой, каким его представляют приезжие. Точнее, гостям он является совсем в ином свете, чем нам, его жителям. А есть миф Москвы. Когда я, уже лет десять не бывавший в столице, ехал сюда на конкурс, то изнутри меня точил злой питерский червь: поддержат ли меня московские школьники? Ведь столичный народ, как мне тогда казалось, амбициозен и не лишен снобизма. Наверное, и в поведении детей это будет сквозить, мол, приехали тут провинциалы и чему-то еще собираются нас учить. А ведь я не просто из провинции, я из Питера, с которым у Москвы уже лет триста как внутреннее противостояние. И, несмотря на то что мои коллеги, представлявшие Питер в минувшие конкурсные годы, говорили, что никто меня тут не обидит, было страшно. Смогу ли я соответствовать гордому образу Петербурга, и не придавит ли меня этот образ? Но за несколько конкурсных дней от этих страхов, теперь уже кажущихся мне смешными, не осталось и следа: все тут открыты, все доброжелательны. И дети готовы на все, лишь бы помочь тебе. Так что я, как мне кажется, сумел для себя миф Москвы развеять.
– А своих новых друзей, которые приедут к вам после конкурса, вы куда поведете? Говорят, к вам сам спикер Селезнев обещался. Ему-то вы что показывать будете?
– Свою школу, конечно. За сто с лишним лет, что она существует, в ней столько всего приключилось, что, поверьте, есть о чем рассказать, чем похвастаться. Начал бы с того, что 19 февраля 1901 года в Петербурге открылся Второй училищный дом имени императора Александра Второго. Попади мы туда, обязательно повстречались бы с почетными жителями города, членами Государственного совета, а на освещение церкви был приглашен судебный оратор, юрист Анатолий Федорович Кони. По тем временам это было современное, прямо-таки передовое учреждение со столовой, зубоврачебным кабинетом, переплетными мастерскими. А учились там дети и ремесленников, и служащих, и интеллигенции, даже сирот принимали. Одним словом, доступность и эффективность. Всего в городе было два таких училищных дома. Один наш, другой на Васильевском острове.
А теперь это экономическая гимназия №166. Школа самая обычная, в том смысле, что мы берем самых обычных умных и думающих детей, любящих литературу, историю, английский язык и согласных уже с первого класса изучать экономику. Правда, когда в 2001 году мы отменили вступительные испытания в первый класс, то тут же за один день набрали сразу шесть первых классов. В народе говорят, что наша школа престижна и даже элитарна. Не скрою, это приятно, хотя для меня главное, чтобы мы сохранили главный принцип Второго училищного дома: доступное образование для талантливых детей.
Минувшей весной Игорь Альбертович выпустил одиннадцатый класс. Теперь эти ребята – его друзья. Они приходят к нему в гости, одалживают книги, на конкурс провожали целой толпой, чем очень удивили проводника. Он стал лихорадочно вглядываться в лицо Карачевцева: уж не эстрадная ли звезда в его вагоне отбывает? О победе своего любимого учителя они тоже узнали одни из первых и тут же бросились звонить, поздравлять, посекундно спрашивая: «Вы слышите, как мы тут радостно кричим?»
– Игорь Альбертович, вы суеверны?
– Нет, не суеверный, но, чтобы не сглазить, всегда стучу по дереву. А если дорогу перебежала черная кошка, все равно иду вперед, но на всякий случай сплевываю три раза через левое плечо. На конкурсе страшно боялся всевозможной техники. С одной стороны, очень хотелось использовать и компьютер, и мультимедийную установку, но не покидал страх, а вдруг в нужный момент не сработает, забарахлит, зависнет? И что тогда? Конец? Провал? Все напрасно? Нет уж, лучше буду надеяться только на себя, на свою голову, она, к счастью, пока не подводила. Хотя я очень рассеянный, постоянно что-нибудь теряю, поэтому всегда перед занятиями, а на конкурсе особенно, по десять раз проверяю, все ли на месте. А еще, когда собираюсь на урок, очень внимательно отношусь к выбору галстука. Я учитель истории, риторики, где-то оратор, поэтому галстук у меня должен быть оригинальным, но не броским. А чтобы понять, правильно подобрал галстук или нет, часто провожу следующий эксперимент: говорю, говорю, потом быстро закрываю галстук лацканом пиджака и прошу детей детально описать мой галстук. Если не могут – все хорошо, значит, он не бросается в глаза, не отвлекает от главного, выбран правильно. Если описывают до мельчайших нюансов – дело плохо. Значит, галстук привлекал их больше, чем мой рассказ. Но красивые небанальные галстуки все равно очень люблю, хотя у меня их и не так уж много – всего штук тридцать, меньше, чем, к примеру, у Петросяна.
– Игорь Альбертович, а женщины вам какие нравятся, склонные к самопожертвованию и романтическим порывам, как Джульетта, или рассудительные, как пушкинская Маша Троекурова?
– Зачем вы меня опять провоцируете? Мне нравятся тургеневские барышни и чеховские героини. Нет, все я неправильно говорю. Мне просто нравятся женщины…
Анна ХРУСТАЛЕВА, обозреватель «Учительской газеты»
Выбор читателей
Комментарии