На чтение: ≈ 13 мин.У Валентина Азерникова в аттестате зрелости было две тройки – одна по химии, другая – по литературе. А теперь – внимание! По образованию он химик, по профессии – литератор. Впрочем, литератор – мягко сказано. Известный кинодраматург и сценарист, автор народного фильма «По семейным обстоятельствам». Скажешь: «Ну, помните «девочку-февочку»?» – «А, конечно…» – заулыбаются. Но вряд ли вспомнят автора сценария. Сценаристы – люди поневоле закрытые, держатся в тени. Фамилии их не встретишь ни в одной телепрограмме, ни в одной рецензии. Почему?
– Одна маленькая девочка лет десяти замечательно сказала, кто я есть по профессии. Пришла к нам в гости, смотрела на афиши. «Драматург?» Непонятное слово. А потом вдруг выдает: «Ой, я знаю: вы слова актерам пишете». Очень точно выразилась. Зрители помнят фильмы по актерам. Раньше обидно было. А сейчас отношусь к этому философски. Условия профессии, ничего не поделаешь.
«Кофточки большие, изолированные…»
– Театр им. Моссовета заказал мне пьесу о Москве и москвичах. А я в возмущении: «Да не буду писать чушь какую-то!» И поехал домой в Сокольники. И пока ехал на метро… придумал эту пьесу. «Возможны варианты» – человек из Зюзина, человек из Тропарева, жилищный обмен…
– Житейский обмен, семейные проблемы, любовь и смех. А, в общем, юмор через каждую запятую.
– Пожалуй. В театре планировали на главную роль замечательную актрису Веру Петровну Марецкую. Там есть такой персонаж – «пдп» (постоянно действующий персонаж). Я написал эту роль для женщины. Но Марецкой к тому времени не стало. Что делать? «Ну пускай играет Ростислав Янович Плятт», – говорю. Все остолбенели: «Так ведь там же няня!» – «Ну и что, будет очень смешно». С этой пьесой с самого начала были какие-то странности. Писал я в Доме творчества в Болшеве. И за одним столом сидел с Никитой Богословским, а по соседству – Аркадий Райкин. Я писал комедию и почему-то был очень мрачен. А Богословский все по-своему острил. Закончил работу, попросил их почитать. Они читали в удивлении: «Мы думали, вы трагедию пишете». А Райкин снимал тогда фильм «Люди и манекены». Попросил написать для него несколько эпизодов. Ладно, думаю, пожертвую самым смешным, про логопедов. Самое смешное, что он отказался. «Вы знаете, обидятся логопеды. Давайте сделаем про преподавателей словесности». Логопеда сыграл Ролан Быков, не выговаривавший половину алфавита. Но совершенно неожиданно для меня Быков сказал, что было главным для него, нет, не эта бессмертная «девочка-февочка»: есть, мол, профессии, где вообще тремя буквами обходятся, и ничего, все их понимают. Он на другое в роли оперся. Когда Польских его спрашивает: «Вы чаю хотите?» Ну просто из вежливости спрашивает. А он говорит: «Хочу!» Вот это «хочу» было для этого маленького человечка своим «приспособлением».
Кстати, эту роль Ролан выучил в… мосфильмовском лифте (сам снимал, времени не было). Ну так вот, если вы помните этот эпизод, там вообще произошел технический брак. Ролан настолько рассмешил Евстигнеева, что тот зажал рот и вышел из кадра.
– Валентин Захарович, а вы «вышли из кадра» в звании мастера семейной трагикомедии – все эти квартирные маклеры с «шифровками»: «кофточки большие, изолированные, и пуговицы на юг и на запад…» Буйная же фантазия!
Но что касается «По семейным обстоятельствам», пожалуй, его судьбе не позавидуешь. Подпортило нынешнее время ваши юморески.
– Увы, боюсь, следующее поколение не поймет писателя «Койкого» – нет улицы Горького. И метро Киевское – Киевское. Кировского тоже нет… Хоть подавай иск на Московскую городскую Думу о материальной компенсации.
Как мы падали-падали с Завадским
– Валентин Захарович, вы ведь и в самом деле начинали как театральный драматург. Причем уже ваши первые пьесы ставили такие прославленные режиссеры, как Юрий Завадский, Марк Захаров… Я смотрела и «Третьего не дано» в Моссовете, и «Чудак-человек» в Сатире. Это везение или…
– Сам не знаю. Моим первым режиссером был Юрий Александрович Завадский. Первая интересная встреча. Я ведь пьесы начал писать довольно поздно, в 37 лет.
– Извините, так вы все-таки закончили Институт тонкой химической технологии?
– И даже поработал по специальности. И не жалею. Как говорил Резеффорд: большинство интеллигентных людей не знает, что происходит между тем, как вы нажимаете кнопку звонка, и тем, когда звонок начинает звенеть… Хороший институт дает такие знания.
– Согласна. Но как же все-таки случилась эта ваша первая встреча с театром, Завадским?
– Ну написал я пьесу и ездил с ней по театрам, оставлял рукопись на проходной. «Мы вам позвоним», – неизменно заверяли меня. И не звонили. И вот в один воскресный день, я его прекрасно помню, потому что шел чемпионат мира по футболу, я сидел у телевизора и ждал телефонного звонка из «Науки и жизни» от одного нерадивого автора. (Я тогда еще работал в этом журнале). Звонит телефон. Я ору: «Да, да, ну что там, виза готова? Давайте быстрей!» Юрий Александрович – удивленно: «Это Завадский по поводу вашей пьесы. Я бы хотел с вами встретиться, приходите». А дальше сцена – не забыть. Я пришел – он взял мой плащ, сам повесил. Собрался уходить, Юрий Александрович хочет мне его подать. «Да что вы, что вы, я сам». Он говорит: «Нет, нет, я хозяин». И начинается борьба. Я вырываю плащ, вырываю, плащ уже вот-вот пойдет по шву. В конце концов я старика чуть не уронил, потому что он вцепился в меня и стал падать за мной. Ну, в общем, я был взволнован и неловок.
Ну а теперь от воспоминаний – к размышлениям. Мне всегда было интересно на репетициях, особенно поражало отношение Завадского к тексту. Первая пьеса моя, конечно, была несовершенна. Но если актер вместо «что» говорил, предположим, «который», Завадский останавливал: «Стоп! У автора по-другому!»
А когда сегодня на съемочной площадке какой-нибудь актер несет отсебятину, ему все сходит с рук: «Да ладно, что я переснимать буду, поехали дальше!»
– И обидно, и опасно!
– Интересно, что Завадский помог мне впервые обнаружить в себе старнную особенность: я часто не помню дословно свой собственный текст. Как-то на репетиции он спрашивает: «Валентин Захарович, не помните, как звучит тут ваш текст?» А я… не помню!
Один раз в жизни я снимался в собственном фильме. Там персонаж, кстати, сам автор фильма, на банкете на теплоходе произносит один абзац. Режиссер говорит: «Валь, поезжайте с нами. Что я буду актера брать, сыграйте, вы же автор». Вы станете смеяться – я три дня учил этот крохотный текст. Собственный. Я его мог сказать, я знал, что, но – но слова, слова.
– Вот она, старая школа! И в итоге вы не ошиблись?
– Похвалили: «Вот бы все актеры так тексты знали! У меня и до сих пор очень трепетное отношение к слову. Я очень комфортно, раскованно чувствую себя за столом. Пишу сначала ручкой, на компьютере разве что служебную записку могу составить. Тайна рождения слова, образа – она должна идти от тебя. И для того чтобы я понял, что написал, должен распечатать и прочитать на бумаге и править на бумаге, а потом перенести туда (показывает на компьютер).
Тогда, у меня во всяком случае, получается отточенная фраза. Пружинистая, гибкая. Моя энергия.
Сегодня, согласитесь, забыли, что слово передает не только информацию, оно выражает характер человека. Когда человек говорит, мы понимаем, кто он.
– Валентин Захарович, и тем не менее вы ушли из театра, так приветливо вас встретившего. Почему?
– Мне нравится телевизионное кино – оно как будто между театром и кино. Оно дает возможность рассматривать человека крупным планом. Большое значение имеет диалог.
– Знаю, что вас иногда приглашали писать диалоги за других сценаристов.
– Это в самом деле отдельная профессия – писать диалоги. В Америке же часто в титрах указывают: чья идея, сценарий, чьи диалоги. И вот диалоги писать мало кто умеет, а на них держится фильм. И там это хорошо понимают. Хотя и у нас тоже. Меня иногда уговаривают переписать чей-нибудь плохонький. Потому что я чувствую слово – чужое и свое.
– Да, я наслышана о вашем чутком ухе. Ну так тем более что же тогда Штаты проигнорировали?
– Хотите знать жестокую правду? Даже выучив язык, я никогда бы не смог в Америке… запудрить женщине мозги.
– Ну-ну. Не знаю, как уж там в Америке, а у нас, особенно десять лет назад, когда создавались телесериалы, многие телевизор выключали. Пиф-паф, потом глупая болтовня…
– А если вы закрываете глаза и если хоть немножко язык чувствуете, ужаснитесь стертости этого языка, этого диалога.
– Валентин Захарович, верно ли, что первый ваш сериал «Под крышами большого города» – попытка, грубо говоря, сделать те же «По семейным обстоятельствам» 25 лет спустя?
– Верно. Но его снимал другой, тоже очень талантливый режиссер Вячеслав Криштофович. Герои те же, но играют другие актеры. Очевидно, поэтому зрители и не поняли идеи.
– Сегодня много говорят о вашем последнем психологическом детективном сериале «Косвенные улики». С профессиональной точки зрения он сделан безупречно – и сценарий удался, и режиссер хороший, и актеры замечательно подобраны. А рейтинг – где-то по середине.
– Мало трупов. Даже продюсер говорит: это картина для думающих людей. А наших зрителей думать отучили.
Выбор читателей
Комментарии