Исконно русское Weihnachtsbaum. Как появились новогодние елки на Руси

Чужеземные предметы входят в нашу жизнь точно так же, как входят в нее чужеземные слова. Появление нового вызывает протест, а следующее поколение будет в этой инновации видеть многовековую традицию. Именно такая история произошла с новогодней елкой.

Новогодняя елка впервые появилась в России одновременно с январским Новым годом. 20 декабря 1699 года Петр I издал указ «О праздновании Нового года», в котором предписал считать началом года не 1 сентября, как это было принято раньше, а 1 января. А «в знак того доброго начинания» Петр приказал «пред воротами учинить некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, еловых и можжевеловых». А чтобы горожане пользовались еловыми ветками правильно, москвичам предлагалось сходить к Гостиному двору и посмотреть на правильно украшенные ворота. К следующему году указ был прочно забыт. Единственным местом, где елочная традиция продолжала теплиться, были питейные заведения, которые незадолго до Рождества украшались еловыми ветками, в результате чего кабаки стали шутливо называть «Елкиными» или «Иванами Елкиными», а в обиход вошли выражения: «елку поднять», что означало пьянствовать, «идти под елку» или «елка упала, пойдем поднимать» – идти в кабак, «быть под елкой» – находиться в кабаке и т. д. Вторым рождением русской елки, теперь уже в качестве рождественской, мы обязаны проживавшим в Петербурге немцам, которые перенесли в Россию традицию рождественской елки. «У немцев, – писал в 1831 г. А.Бестужев-Марлинский, – составляющих едва ли не треть петербургского населения, в канун Рождества есть детский праздник. На столе, в углу залы, возвышается деревцо… Все семейство собирается вместе. Глава оного торжества срывает покрывало, и глазам восхищенных детей предстает Weihnachtsbaum в полном величии». Сначала жители столицы с любопытством приглядывались к странному обычаю, а затем стали его перенимать. В 1842 году детский журнал «Звездочка» писал, что «теперь во многих домах русских принят обычай немецкий: накануне праздника тихонько от детей приготовляют елку». А дальше подробно описывалось, как именно это делают, как вешают игрушки, прикрепляют свечи и фонарики. Первое время елки назывались немецким словом Weihnachtsbaum (Рождественское дерево), но вскоре все перешли на привычное русское слово «елка». Рождественская елка еще долго оставалась развлечением скорее иностранным, чем русским. «В местах, где живут иностранцы, – писал А.Терещенко, выпустивший в 1848 году многотомное описание быта русского народа, – вошла в обыкновение елка… Для празднования елки избирают преимущественно дерево елку, от коей детское празднество получило наименование, ее обвешивают детскими игрушками, которые раздают после забав». Понятно, что такого рода нововведения за пределами крупных городов известны не были. Та часть жителей империи, которая не следила за модными веяниями, едва ли заметила появление Weihnachtsbaum. А если кто и замечал разыгрывающееся вокруг украшенного дерева действо, то воспринимал это как часть святочных празднеств. Ведь именно на православные Святки приходилось введенное Петром новогоднее торжество. Своему победному шествию по России елка обязана немецкой литературе и моде на романтизм. В первой четверти XIX века Россия взахлеб читала Э.Т.А. Гофмана. А перед Рождеством на прилавках магазинов стали появляться подарочные издания его рождественских сказок: «Щелкунчика» и «Повелителя блох». Так, у праздника Рождества появилась литературная составляющая. И в этот детский праздник, пришедший со страниц немецких сказок, елка вписалась очень органично. Одной из основных идей романтиков, воспитанных на Шеллинге и Гердере, было представление о «духе нации», сформировавшемся во времена золотого детства народов. Для того чтобы постигнуть этот дух, следовало вникнуть в суть древних обрядов и традиций, объединяющих настоящее с далеким прошлым. И новогодней елке, которая уже прочно ассоциировалась с таинственным миром сказок Гофмана, требовалась своя мифология, восходящая, как это и подобает всякой уважающей себя мифологии, к глубокой древности. А поскольку в русском фольклоре новогодняя елка отсутствовала, персонажей этого праздника пришлось заимствовать из произведений немецких писателей или просто выдумывать. Среди персонажей рождественских спектаклей сначала преобладали иностранцы – Щелкунчик, Санта-Клаус (которого дети едва ли отождествляли со святителем Николаем) и страшилка непослушных немецких детей старый Рупрехт с розгами. Потом появились и персонажи отечественного производства – бабушка Зима, старички-кулачки (они привозили елки из леса), святочный старик, Ёлкич, и другие персонажи, не имевшие к русскому фольклору никакого отношения. Позже эти почтенные личности были вытеснены Дедом Морозом и Снегурочкой, появлением которых мы опять-таки обязаны литературе, на этот раз не немецкой, а русской. Триумфальное шествие Деда Мороза началось после публикации поэмы Н.Некрасова «Мороз красный нос» (1863), а прыгнувшую через костер Снегурочку изобрел А.Н.Островский. В начале XX века уже казалось, что Дед Мороз был всегда. «Дедушка Мороз, – писал в 1909 г. журнал «Русская речь», – внезапно появляется в зале и так же, как сто или двести лет назад, а может быть, и тысячу лет назад, вместе с детьми совершает танец вокруг елки, распевая хором старинную песню, после чего из мешка начинают сыпаться детям подарки». Новогодняя елка радовала далеко не всех. Ревнители старины критиковали новый обычай, опасаясь, что его распространение приведет к утрате национальной самобытности. Украшенное лесное дерево многим казалось неприемлемым с эстетической точки зрения. Среди противников елки был, например, И.А.Гончаров. «Взять из лесу мокрое грязное дерево, – писал он, – налепить огарков, да нитками навязать грецких орехов, а кругом разложить подарки! Ненатурально, и детям, я думаю, приторно смотреть, просто невыносимо! Копоть, жара, сор, того и гляди еще подожгут какую-нибудь занавеску!» Сражался с елкой и А.П.Чехов, считавший, что этот обычай нанесет урон русскому лесу. Однако голоса критиков нового обычая не мешали быстрому распространению рождественской елки, которая стала украшать не только семейные, но и общественные праздники.К началу века елка была уже древней традицией. «Елка в настоящее время так твердо привилась в русском обществе, что никому в голову не придет, что она не русская», – писал Василий Розанов. Елочные базары превращали города в пространство праздника и сказки. «Перед Рождеством, дня за три, на рынках, на площадях, – вспоминал Иван Шмелев, – лес елок. А какие елки! Этого добра в России сколько хочешь… На Театральной площади, бывало, – лес. Стоят, в снегу. А снег повалит, – потерял дорогу! Мужики в тулупах, как в лесу. Народ гуляет, выбирает. Собаки в елках – будто волки, право. Костры горят, погреться. Дым столбами». Елки превращали рождественские каникулы в сплошную череду праздников, которые год от года становились все более красочными. Репертуар этих праздников постоянно пополнялся псевдофольклорными текстами про Бабушку Зиму и Елочку. Развивалась индустрия елочных игрушек – из ваты, из стекла – ярко раскрашенных, с блестками и сюрпризами. А для тех, кому вся эта роскошь была недоступна, печатались рецепты золочения орехов и изготовления бумажных фонариков.Во время Первой мировой войны, когда патриотически настроенные подростки, борясь с «германским засильем», закидывали камнями витрины кондитерских магазинов товарищества «Эйнем», вспомнили, что новогодняя елка пожаловала к нам из Германии. Появилось несколько резких антиелочных статей. Но дальше дело не пошло. Для тех, кто был на фронте, елка ассоциировалась с домом, семьей, мирной жизнью, а не с немцами, так что антигерманская истерия елку почти не затронула. Куда сложнее рождественской елке было пережить Революцию. Но это уже другая история.​Александра ПЛЕТНЕВА, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник ИРЯ имени В.В. Виноградова РАН