Иногда так хочется кое-кому дать по шее. Александр ГРАДСКИЙ

В конце 60-х он стал одним из зачинателей рок-движения в Советском Союзе. Он всегда предпочитал петь композиции собственного сочинения. Однако всесоюзная слава к нему пришла после исполнения песни Пахмутовой и Добронравова «Как молоды мы были». Для кино он сочинил музыку к фильмам «Романс о влюбленных», «Узник замка Иф», «Искусство жить в Одессе»… Сейчас певец строит в Москве театр и сочиняют оперу «Мастер и Маргарита».

– Александр Борисович, в отрочестве вы 7 лет занимались на скрипке у известного педагога. Почему бросили?

– Педагог Соколов, кстати, ученик Елены Фабиановны Гнесиной, действительно замечательный специалист, и на скрипке я играл хорошо. Но у меня не было возможности заниматься, как положено, по 5-6 часов в день, поскольку жили мы в коммуналке, в которой было прописано 38 человек. О чем тут говорить?

– Неужели так много?

– Конечно. Нормальная московская коммуналка конца 50-х годов: 9 или 10 семей, один туалет, одна ванная, 8 плит на кухне. К тому же подвальный этаж – два метра ниже уровня земли. В нашей восьмиметровой комнате – мама, папа, я и бабушка. Плюс пианино. Так – или почти так – жили тогда многие. Нам еще повезло с районом. Дом стоял на Фрунзенской набережной, в двух шагах от метро «Парк культуры». Мы ходили гулять вдоль Москвы-реки до Кремля.

– Мальчика со скрипкой пацаны не обижали?

– Нет. Я был крепким: играл в футбол, хоккей… Лихие дворовые компании были сильны на Сретенке. А у нас в районе каждый подросток жил сам по себе. Конечно, и мы время от времени собирались в стаи. В школе я водил компанию с тремя боксерами. Могли «отметелить» какую угодно «шайку». Про это знали, и нас обходили стороной. Интуитивно мы добились результата, которому впоследствии меня учили в кьекшинкае-каратэ: ты можешь не драться, создав у противника впечатление, что с тобою лучше не связываться. В жизни своей я дрался всего раза 3 или 4. Большое дело – не ударить человека. Это возвышает тебя в собственных глазах. Хотя, по правде сказать, иногда так хочется кое-кому дать по шее.

– В советские времена во всех общеобразовательных школах были детские хоровые коллективы, куда рекрутировали всех мало-мальски голосистых ребятишек. Вы избежали этой участи?

– Когда жизнь в коммуналка совсем уж доставала, мы переезжали на время к другой моей бабушке Марии Ивановне, у которой был небольшой домик в подмосковном Расторгуеве. Там я ходил в местную школу. Помню, прослушивался в хор дворца культуры соседнего поселка Видное, и спел тогда еще мальчишеским дискантом песню Серафима Туликова «Ленин всегда живой, / Ленин всегда с тобой, / В горе, надежде и в радости». А когда спустя 29 лет меня принимали в Союз композиторов, то единственным воздержавшимся из 14 голосовавших был Туликов. Я потом пошутил: «Что ж вы, Серафим Сергеевич, меня забаллотировали? Я же в детстве так хорошо пел вашу песню про Ленина». На что он мне ответил: «Извините, Саша, но я всегда воздерживаюсь – ни в плюс, ни в минус. Это мой принцип. Но если бы я знал…»

– Слышал, что в отрочестве вашими кумирами были Марк Бернес, Клавдия Шульженко, Лидия Русланова – цвет отечественной легкой музыки тех времен. Почему же тогда главным для вас осталась рок-музыка?

– По музыкальной идеологии я не вижу разницы между Марком Бернесом и Полом Маккартни. Та же предельная искренность и максимальное проникновение в самую суть исполняемой вещи. Скажу больше, какую-нибудь песню в исполнении Бернеса, например, «Опять расстаюсь я с тобою – / С любовью моей и мечтою», считаю равной песням вокальных циклов Шумана. В каждом жанре нужно быть адекватным музыкальной и поэтической задаче.

– После того, как в 1972 году была записана хитовая песня Давида Тухманова «Жил-был я», вы проснулись знаменитым?

– Эта песня не была как следует «раскручена»: ее редко транслировали по радио, ни разу – по телевидению. Она была доступна лишь на пластинке «Как прекрасен этот мир». Даже песня Александры Пахмутовой «Как молоды мы были» в моем исполнении уж на что хит, а и то в 1976-м была показана по телевидению всего раз пять или шесть. Сравните с сегодняшней ситуацией, когда любая песенка, за чью раскрутку заплатили, может по одному каналу пройти до 5 раз в день.

– Почему после успеха фильма «Романс о влюбленных», к которому вы написали музыку и спели все песни за главного героя, больше не работали с режиссером Андроном Михалковым-Кончаловским?

– Отношения с Андроном у нас поначалу складывались идеально, мол, делаем кино вместе. Но после фильма от него пошел другой текст: это моя картина. Мне не нравится, когда сначала говорится одно, а потом делается другое. Из-за этого мы поссорились и расстались. Но мои отношения с семьей Михалковых от этого не ухудшились. Для фильма Никиты «Свой среди чужих, чужой среди своих» я спел песню. Очень дружил с их мамой Натальей Петровной Кончаловской. Она написала либретто к моему балету по Киплингу «Маугли». Правда, в ее трактовке это была история для детей, а когда я начал над ним работать, то музыка увела в совсем другом направлении. Пришлось все переделать. Наталья Петровна все поняла и не обиделась.

– Вы закончили Гнесинку по специальности «оперный и концертно-камерный певец», а спели только одну партию Звездочета в опере «Золотой петушок» Римского-Корсакова в постановке Большого театра. Вам скучна театральная поденщина?

– Шаляпин в течение последних 25 лет карьеры пел всего 5 или 6 партий. Я бы застрелился со скуки. И потом, если ты по природе автор, то все время есть искушение самому что-нибудь сочинить. Но на все времени не хватает.

А с Большим театром дружбы не получилось вот почему. Евгений Светланов позвал меня поработать в «Золотом петушке», как приглашенного артиста. И очередной спектакль был назначен, кажется, недели через три. Но мне вдруг звонят из театра: у нас замена, у вас вечером спектакль, будет австрийский посол. Я сказал, что вчера пил пиво, и отказался. Не могу же я экспромтом после вечернего возлияния петь сложнейшую партию с диапазоном в три октавы. О таких вещах надо заранее сообщать. В Большом по этому эпизоду было разбирательство, и Градского решили больше не приглашать. Светланов мне звонил: «Я буду с ними ругаться, мне очень важно, чтобы пел именно ты». Но я его отговорил скандалить.

Сегодня в Большом театре с балетом вроде бы все в порядке – танцовщики пашут с утра до ночи. А вот с оперой просто беда: замшелая атмосфера, плюшевые декорации…

– Наверное, на Западе в академических театрах тот же плюш…

– Но там есть пылесосы. А если серьезно, то в европейских театрах действует система приглашенных звезд мировой величины. К примеру, в Метрополитен опера в этом сезоне Павароти поет в понедельник и субботу, а во вторник и четверг – Хосе Каррерас. А у нас до сих пор в ходу изжившая себя идиотская репертуарная система, к которой «звездам» трудно приладиться. Сегодня успешное классическое искусство без «звезд» невозможно. Психофизика современного человека не выдерживает, к примеру, спектакля «Тоска». Это очень красивая, но тяжелая и долгая музыка. Между тремя знаменитыми ариями Коварадоси рядовой зритель откровенно скучает. А большие певцы способны насытить содержание. Чтобы ты не ждал обещанного си бемоля, а увидел, как это все здорово сыграно, спето, прожито на сцене…

– Рок-музыка считается бунтарским направлением…

– Говорят, что да. Но я так не думаю. Когда-то это было новым течением. Новое всегда воспринимается в штыки. А те, кто создают это новое, уже готовы к такому приему и заранее выставляют защитные иголки.

– В сопротивлении режиму, вроде бы, надобность отпала. Что теперь происходит с роком, лишенным бунтарского духа?

– Все разговоры о бунтарстве – это к критикам. Они в музыке ни хрена не смыслят, а писать о чем-то надо было. Вот они и родили такую фальшивую теорию, которую потом подхватили и превратили в журналистский штамп. Большинство наших «рокеров» вообще никогда не играли рок-н-ролл. Они не знают, что это такое. Сыграй какую-нибудь их рок композицию просто под гитару – получится чистый «блатняк». Глушить слушателя тяжелым звуком, громко орать: «Пошли вы все к чертовой матери», ломать на сцене инструменты – на все это много ума не надо. Вот мы какие «протестанты». А в чем протест? Очевидно, отвергается якобы причесанное и прилизанное советское искусство. Но, протестуя против одного, нужно взамен предлагать что-то другое. А что они могут предложить? Внешний вид, активную позицию, социальные тексты? Все это звучит эмоционально, жестко, истово. Но что тут нового в музыке? Квинтовый круг и привет. Спой это под семиструнку – получишь незамысловатую дворовую песню. Послушайте лучшую западную рок-музыку, какая там особая полифония, ритмы, гармония, оригинальные звуковые находки. Это по-настоящему другая музыка.

– Ваш уникальный голос в три октавы, очевидно, требует к себе особого внимания? При вашей композиторской и административной занятости для этого находится время? Голос за себя не мстит?

– Нет. Он когда-нибудь просто исчезнет. Я не распеваюсь по 2 часа в день. Мой педагог по вокалу в Гнесинке Нина Александровна Вербова как-то меня застала за этим занятием. Как правило, в распевках молодые певцы орут как резаные, ради озорства хватая верхнее до или ре. А она мне тогда сказала: «Каждому тенору природой отведена своя коробочка с определенным количеством высоких нот. Чем больше берешь, тем меньше остается. Не расходуй зря!» С тех пор я не пою лишнего. К тому же, мой звуковой аппарат так настроен, что распеваться не нужно. Могу выйти на сцену и с ходу спеть программу.

– Вы больше 25 лет пишете оперу «Мастер и Маргарита», и написать все никак не можете. Не является ли это продолжением тех мистических неудач, которые преследуют почти всех, кто пытается работать с этим загадочным романом Булгакова?

– Не думаю. Написал же Сергей Слонимский в 1972 году оперу «Мастер и Маргарита», и ничего плохого не случилось. Очевидно, несчастья подстерегают тех, кто паразитирует на Булгакове. Если я серьезно засяду за «Мастера и Маргариту», то доведу дело до конца. Кроме Мастера и Иешуа, партии которых спою сам, у меня пока нет ни одного вокалиста ни на одну роль. Даже не знаю, в каких тональностях писать, поскольку не вижу подходящих исполнителей, которые бы сразу справились с тем, что я задумал. А долго с кем-то заниматься и репетировать нет ни времени, ни возможностей.

– Как вы относитесь к борьбе с видеоаудиопиратами, от которых страдают в основном эстрадные артисты?

– Многие наши «суперзнаменитые» певцы выпускают плохие пластинки, да еще и жадничают на оформлении. Вот пираты их и тиражируют. А сегодня народ предпочитает покупать компакт-диски за 200 рублей, но добротно изданные. Я не экономлю на своей музыке. Поэтому меня пираты практически не копируют. Тем более, что моя музыка не попсовая. Над своим последним диском «Хрестоматия» работал почти год. Там 15 композиций, и каждая – потенциальный хит. Я ее назвал пособием по музыкальной грамоте, поскольку все вещи разножанровые: фокстрот, блюз, румба, свинг, колыбельная, баллада, кантри, соул, хард-рок, вальс… Записал с помощью симфонического оркестра и солистов-инструменталистов – всего около 300 музыкантов.

Но ни одну из «хрестоматийных» композиций сейчас в эфире вы не услышите. Ни одна радиостанция бесплатно их не станет крутить. Слава Богу, у меня стойкая армия поклонников численностью примерно в 5-6 миллионов. Поэтому все переиздания моих старых дисков хорошо расходятся.

Сегодня у многих создается впечатление, что, если человека среднего дарования средствами мощной рекламной акции накачать хвалебными эпитетами, то все поверят, что он большой исполнитель. Это не так. Слушатель быстро всех расставляет на свои места. Достаточно одного прослушивания, чтобы народ полюбил умеющего петь артиста. У того, кто не умеет петь и не способен «взять за душу», тоже соберется своя аудитория. Но она его быстро променяет на другого, такого же. И наоборот, к примеру, как я был интересен моей аудитории 30 лет назад, так она меня до сих пор слушает. Конечно, не все в моем репертуаре равноценно. Невозможно сочинить 500 песен на одинаково хорошем уровне. Но лучшее всегда остается.