Иммунитет против фашизма

За прошедшие 60 лет после окончания Второй мировой войны германская и международная историография фашизма представляет собой грандиозный массив, в котором, как высокий пик, выделяется монография И. Феста «Гитлер. Биография». С ее выходом в свет одна из популярных западногерманских газет утверждала, что «теперь жизнь Гитлера действительно разгадана». Непрофессиональному историку удалось глубоко проникнуть в мотивацию поведения и деятельности Гитлера. Это была не первая работа автора, десятью годами ранее он привлек к себе внимание исследованием «Лицо третьего рейха. Профиль тоталитарного режима». В нем он выдвинул тезис: «Гитлер был результатом долгого и не ограничивавшегося пределами одной отдельно взятой страны вырождения, итогом немецкого, равно как и европейского, развития и всеобщего фиаско.

Конечно, это суждение не преуменьшает ответственности немецкого народа, однако делит ее на всех». В том же 1963 г. появляется книга другого германского автора – Эрнста Нольте «Фашизм в его эпоху». Работы Нольте и Феста, не являющихся традиционными историками-профессионалами, органично вписались в историографию фашизма.

Слово фашизм итальянского происхождения от fascio – пучок, связка, объединение. Первоначально фашизм как будто бы берет либеральное капиталистическое общество под защиту от большевистской угрозы, используя при этом «методы и силы, чуждые буржуазному мышлению и жизненным традициям».

Сравнивая многочисленные фашистские или фашистоидные режимы, которые пришли к власти в 30-е годы ХХ века – в 1922 г. – Муссолини (Италия), 1933 г. – Гитлер (Германия), в Португалии, Испании, Турции, Австрии или Польше, немецкие исследователи выделили, что было неповторимо немецким. В самой радикальной и абсолютной форме фашизм проявился в национал-социализме. Если Муссолини считал своей целью восстановление исторического величия Италии, Моррас мечтал о «старом режиме» и пытался вызвать к жизни «славу божественной Франции», да и все другие виды фашизма не сумели избежать соблазна тоски по былому, правда, просветленному воспоминаниями, то Гитлер думал о мировой империи от Атлантики до Урала и от Нарвика до Суэца, созданной единственно волей к расовому самоутверждению. «Я противостою всему с чудовищной, ледяной свободой от всех предрассудков», – заявлял он, что не было лишено признаков маниакальности.

В то же время отмечалось и общее в фашистских режимах: «Удивительно, как много проявлений националистических амбиций, милитаристского духа, расовой гордыни и антидемократической критики можно найти в культурно-исторической и политической литературе всех европейских стран».

История – опасный продукт

Это определение принадлежит французскому поэту Полю Валери (1871-1945). Она, по его мнению, заставляет народы мечтать или страдать, делает их больными манией величия, тщеславными, невыносимыми, порождает у них чувство горечи; во всяком случае, ненависть и страсти народов в первой половине ХХ столетия гораздо сильнее возбуждались фальсифицированной историей, чем расовыми идеологиями.

Как пишет И.Фест, Гитлеру пришлось использовать средство отрицания отечественного прошлого уже по той причине, что он не восхищался ни одной из его эпох. Его идеалом была Спарта – «наиболее чистая форма расового государства в истории мира», где умерщвляли физически слабых младенцев. Он чувствовал большую близость к Цезарю или Августу, чем к Арминию – предводителю германского племени херусков, несмотря на то что силами неграмотных обитателей германских лесов он разгромил в 9 в. н.э. римскую армию полководца Вара.

Наряду с античными государствами его восхищение вызывала Англия, поскольку ей удалось создать национальную сплоченность, сознание нации господ и умение мыслить широкими категориями.

И наконец, объектом тайного, невольного изумления выступали для него евреи. Их расовой самоизоляцией и чистотой он восхищался не меньше, чем их сознанием собственной исключительности, их упорством и острым умом.

Следующую проблему Гитлер видит в жизненном пространстве. Поставленная прежде цель немецкой политики – обеспечить и преумножить народ наталкивается, заявляет Гитлер, на «проблему пространства»: все экономические и социальные трудности, все расовые угрозы можно устранить исключительно за счет преодоления нехватки пространства, от этого просто зависит будущее Германии. В отличие от держав либеральной эпохи колониализма страна не может решить проблему, захватив заморские территории. По его мнению, «жизненное пространство» Германии расположено на континенте. «Ни раньше, ни сейчас не было и нет территории без хозяина, наступающий всегда наталкивается на владельца». Многолетние уверения построения мира в стране закончились, необходимо вырвать население из летаргии и создать такую ситуацию, при которой чувство тревоги, гордость и оскорбленное самосознание объединились бы так, чтобы «внутренний голос народа сам стал бы со временем требовать пустить в ход силу».

Воплощение мессианских ожиданий масс

Критикуя демократию Веймарской буржуазно-демократической республики, заменившей империю Вильгельма II Гогенцоллерна в результате немецкой Ноябрьской революции 1918 г., Э. Юнг называл ее «господством неполноценных». На протяжении десятилетия в стране отмечались такие явления, как социально-экономический кризис, вакуум власти, коррупция, коллективное озлобление из-за массовой безработицы и чувства унижения от поражения в первой мировой войне, утрата чувства безопасности. Все это явилось питательной почвой для фашизма.

Для формирования нашего исторического самосознания, политической и духовной культуры, а следовательно, и для выработки иммунитета по отношению к фашистской и всякой тоталитарной инфекции необходимо знакомство с подобными явлениями. Чем удалось Гитлеру, имеющему черты вульгарности и грубости, истерического поведения, о чем мы составили представление на основе кадров документальной кинохроники, увлечь немецкий народ – народ певцов, поэтов и мыслителей? Что помогло Гитлеру не только прийти к власти в Германии, но и стать вершителем судеб Европы?

И хотя физиономия гитлеровского режима до сих пор поставляет литературе и театру шаржированных персонажей с плеткой в руках, олицетворяющих собой национал-социализм, сам режим не считал, что его олицетворяют подобные типы. Для своего режима Гитлер стремился привлечь такой тип людей, который можно было воспитать через СС, с их кодексом «внутренних ценностей», включающим верность, честность, послушание, твердость, добропорядочность, бедность и храбрость. Так был воспитан тип человека, по определению Рудольфа Гесса, «холодного, даже каменного поведения» и «переставший ощущать человеческие чувства».

Как пишет И.Фест, даже если немцы и не разделяли голод Гитлера по пространству, его антисемитизм, они пошли за ним, потому что он снова привнес в политику мощное звучание темы судьбы, смешанное с элементами страха и трепета.

К неповторимо национальным чертам, отличающим национал-социализм от других фашистских движений других стран, относится и то, что для своего эксцентричного радикализма Гитлер всегда находил самых послушных исполнителей и вообще использовал своеобразие авторитарной системы воспитания. Не случайно, что по крайней мере 20 из 73 гауляйтеров в свое время были учителями.

14 сентября 1930 г. стал одним из поворотных пунктов в истории Веймарской республики: он знаменовал собой конец демократического многопартийного режима и возвестил о начавшейся агонии всего государства в целом. Гитлер мечтал получить 50 мандатов. За два прошедших со времени последних выборов года партия увеличила численность поданных за нее голосов с 810 тысяч до 6,4 миллиона, а вместо 12 мандатов получила 107. История партий не знает подобных прорывов. Наряду с Гитлером получили прирост голосов и коммунисты – с 10,6 до 13,1%. Они оценивали себя как единственного победителя на сентябрьских выборах и были опьянены слепой верой в историю и самодовольством.

Успех НСДАП в значительной степени объяснялся удавшейся мобилизацией молодежи, а также аполитичных людей, прежде не голосовавших. На те же слои опирались и коммунисты. Они свою кампанию вели под подчеркнуто национальными лозунгами.

Успех был неожиданным даже для самих национал-социалистов. Результаты выборов часто называли обвальными, но едва ли не еще более роковыми были их последствия. Иностранцы стали изымать свой капитал, в стране обострился и без того катастрофически тяжелый кредитный кризис. Общественность как бы в едином порыве внезапно с интересом и любопытством обернулась к новой партии. Конъюнктурщики, люди, просто озабоченные положением, и почуявшие шанс оппортунисты приспосабливались к новому соотношению сил; в особенности целая армия вечно бдительных журналистов спешно искала возможность подключиться к этой «волне будущего» и своими обильными репортажами компенсировала традиционную слабость нацистской печати. Для многих членство в НСДАП стало «модным». Еще весной в нее вступил один из сыновей кайзера, принц Аугуст Вильгельм («Ауви»), заметив при этом: «Туда, где руководит Гитлер, может спокойно вступать каждый. Теперь же в партию пришел Яльмар Шахт, один из соавторов плана Юнга, прежде защищавший этот план от критики со стороны национал-социалистов. Его примеру последовали многие другие. Союзы по интересам, следуя явной тенденции, в свою очередь приспосабливались к новой расстановке сил, «и в руки НСДАП почти сами собой шли связи и позиции, которые значительно способствовали дальнейшему расширению и укреплению движения».

Партия одерживала победы на выборах в городские парламенты нескольких городов: Бремена, Данцига, Бадена, Мекленбурга.

13 октября в обстановке сумятицы и треволнений собрался рейхстаг. Депутаты НСДАП, переодевшись в здании парламента, с криками и явно угрожающими жестами явились в зал заседаний в коричневых рубашках. В своей пламенной речи Грегор Штрассер объявил борьбу «системе бесстыдства, коррупции и преступности»: его партия, говорил он, не испугается и такого крайнего средства как гражданская война, и рейхстаг не сумеет этой партии помешать; все решает народ, а народ – на ее стороне. Между тем на улицах провоцировались драки с коммунистами, а Геббельс впервые организовал погром еврейских магазинов и насилие по отношению к прохожим с еврейской внешностью. На вопрос об этом Гитлер ответил, что эксцессы – дело хулиганов, магазинных воришек и коммунистических провокаторов.

Защитники республики цеплялись за надежду, что натиск иррационализма удастся сломить силой разумной аргументации, и полагались на воспитывающее влияние демократических институтов, на необратимое развитие по пути к более гуманным общественным порядкам. Но к этому времени уже стало ясно, что такие представления, в которых прослеживались еще следы старой веры в прогресс, ошибочны, т.к. они предполагали присутствие разума и остроту зрения там, где уже безраздельно царила неразбериха их страха, паники и агрессивности.

Чудовищные преступления Гитлера и титанические усилия, которые потребовались, чтобы сокрушить его империю, не оставляли места для недооценки. Но ей на смену приходит другая крайность: из карикатурного персонажа Гитлер превращается в воплощение некой сверхчеловеческой сатанинской силы, не подвластной объяснению с позиций здравого смысла, не поддающейся научному анализу. И. Фест подчеркивает, что понять феномен Гитлера можно «только в контексте с эпохой». Именно такой подход – полный синтез биографического и всемирно-исторического, он использует в биографии Гитлера, поэтому книга, по мнению авторитетнейших историков, «значительно превосходит все предшествующие и по объему и по широте трактовки».

Начало самостоятельной жизни

Хотя в центре монографии Феста – личность Гитлера, его внутренний мир, мотивация поведения и поступков, отправным пунктом исследования является эпоха. Именно от эпохи к личности, таков путь исследователя, отмечающего что «по своим индивидуальным параметрам Гитлер действительно лишь с трудом может привлечь к себе наш интерес – его личность на протяжении всех этих лет остается удивительно бледной и невыразительной».

В семнадцать лет Гитлер в первый раз отправился в Вену, где он пробыл две недели. Как пишет И.Фест, его ослепил столичный блеск. Вена начала ХХ в. – это европейская столица, сохранившая вековую славу и наследие веков. Блистая, возвышалась она над империей, раскинувшейся от России до самого края Балкан. «Гениальностью этого города» было умение смягчать противоречия, использовать очаги напряженности, свойственные многонациональному государству, и извлекать из этого свои дивиденды. Вена была зоной наибольшего проявления либерализма. Туда и устремились евреи. К 1910 г. их доля в населении Вены за полстолетие с 2,1% увеличилось в 4 раза, и составила 8,5 %. В отдельных районах Вены они составляли до трети населения. Наряду с другими традициями быта, многие из них сохраняли и свои одеяния. Фигуры в долгополых черных кафтанах и в высоких шляпах бросались в глаза на улице на каждом шагу и казались чужестранцами из какого-то таинственного мира и принесшие с собой его ужасы.

И. Фест отмечает, что «исторические обстоятельства отвели евреям определенные роли и занятия в экономике, что одновременно имело своим следствием отсутствие у них предрассудков и их мобильность. Ощущение угрозы и засилья вызывалось непропорциональным вторжением в ученые профессии, доминированием в прессе, среди владельцев венских банков и значительной части ее промышленности».

Но противоречия многонационального государства с 50 миллионами населения, представителями десятка разных народов и рас – немцы, мадьяры, поляки, евреи, словенцы, хорваты, сербы, итальянцы, чехи, словаки, румыны и русины – проявляются с всевозрастающей остротой. Во всех уголках империи усиливается брожение: в начале века в Львове убивают губернатора Галиции прямо на улице, год от года растет число уклоняющихся от военной службы, в Венском университете проходят митинги под грязно-красными знаменами, колонны рабочих проводят в городе мощные манифестации.

В этой напряженной социальной обстановке Вены появляется, согласно описаниям, долговязый, бледный, робкий и весьма тщательно одетый юноша. Обычно он ходит, помахивая тросточкой с набалдашником из слоновой кости, и по внешнему виду и по поведению кажется студентом. Поскольку у него не было конкретного занятия, то его занимало все, весь мир, который, как он считает, следует «изменить основательно и во всех деталях». До поздней ночи сидит он над своими беспомощными проектами градостроительной переделки Линца, лихорадочно чертит планы театральных зданий, роскошных вилл, музеев, того моста через Дунай, который тридцать пять лет спустя, он со злорадным удовлетворением заставит построить именно по планам, нарисованным еще подростком.

Жизненный путь Гитлера характеризуется столь резкими переломами, что нередко трудно найти соединительные элементы между различными фазами. В 56 годах его жизни есть не только водораздел между первыми тридцатью годами с их отупляющими, асоциальными темными обстоятельствами, с одной стороны, и словно внезапно наэлектризованной, политической второй половиной жизни – с другой. Будет вернее сказать, что и более поздний период распадается на три четко выделяющихся отрезка. В начале – примерно 10 лет подготовки, идеологического становления и экспериментирования с тактикой, тут Гитлер выступает не более чем второразрядной радикальной фигурой, хотя и весьма изобретательной по части демагогии и политической организации. Затем следуют те 10 лет, когда он становится центром эпохи, в исторической ретроспективе он предстает перед нами в сплошной цепочке картин массового ликования и наэлектризованной истерии. Ощущая сказочный характер этой фазы и приметы избранности, которые, как ему казалось, выступали в ней, он заметил, что «она была не просто человеческим творением». А потом следуют шесть лет с доходящими до гротеска ошибками, судорожными состояниями, манией уничтожения и смертью.