или Об одном из элементов –

в чем-то чисто педагогическом – китайской чайной церемонии

Старики Поднебесной

В Китае нет безобразных стариков. Во всяком случае я их не встречал. Скажу больше – лица китайских стариков необыкновенно живописны. Останавливай любого – и пиши с него портрет. В любом китайском парке рано утром вы встретите не одного представителя пожилого поколения.

Занятия гимнастикой тайцзи-цюань – ежедневный утренний моцион для китайца преклонных лет. Он может состоять всего лишь из одного упражнения. Ходьбы назад. То есть все-таки вперед, но не лицом, а спиной. Или в ритмическом касании спиной ствола дерева. Главное в тайцзи-цюане – восприятие мира не как чего-то обычного, само собой разумеющегося. Привычное мертвит, необычное придает новые силы. Мир в тайцзи-цюане не нечто застывшее, но ежесекундно развивающееся, меняющееся, обновляющееся. Недаром одна из главных духовно-философских книг Китая называется “Чжоу И” – “Колесо перемен”.

Развивающийся человек – обновляющийся человек. И чем больше человеку лет, тем больше в нем должно произойти обновлений. Тайцзи-цюань помогает выходить на все новые и новые круги обновлений. В старости – опять же по логике тайцзи-цюань – больше свежести и новизны, чем в юности и детстве. Вот почему, наверное, я много фотографировал китайских стариков и писал о них стихи. Кто моложе китайских стариков? Разве что дети…

Старик, занимающийся гимнастикой в парке Наньху

Одно движение, другое…

Их красота необъяснима.

Он сам покой среди покоя

Природы, что уходит в зиму.

В нем все – и тело, и обличье –

Величественно и достойно.

Как дополняет он величье

Природы, царственно-

спокойной!..

…С профессором Фу Чжэнду – бывшим преподавателем русского языка Цзилиньского политехнического университета – мы познакомились довольно своеобразно. В маршрутном такси. Я возвращался с уроков, которые давал в одном из частных вузов. В руке держал учебник русского языка. Он его заметил. Подсел. Разговорились. Господин Фу говорил по-русски довольно чисто. И было видно, что он очень рад встретить человека из России. Его молодость была связана с нашей страной. Институт он заканчивал в Харбине. В 40-е годы в этом городе, как известно, было еще много русских. Работали две русские школы.

“Русские друзья называли меня Федор Ульянович, – улыбается господин Фу. – Вы обязательно побывайте в Харбине – там и сейчас многое напоминает о прошлой России”, – советовал он, когда я был у него в гостях в скромной трехкомнатной квартире. Радушно господин Фу угощал меня цветочным чаем, с радостью знакомил со своей библиотекой, с уникальными – такие в России встретишь разве что в университетских библиотеках – словарями русского языка. Федору Ульяновичу уже под семьдесят, но выглядит он на пятьдесят с небольшим, а творческой энергии у него – как у тридцатилетнего. Наверное, и здесь не обошлось без тайцзи-цюань.

А в школе на уроках мне очень помогал старый учитель Ван. Обычно, если на уроке присутствует кто-либо посторонний, чувствуешь себя не в своей тарелке. Вана-лаоши к категории посторонних отнести было нельзя. Он сразу стал своим – благодарным слушателем и неоценимым помощником в объяснении редко встречаемых слов и понятий.

При нем с успехом можно было говорить как о русской иконе, так и о сложных буддийских философских терминах, которые иногда были нужны мне для объяснения того или иного места в стихотворении Бо Цзюйи или Ван Вэя. Его комментарии помогали детям разобраться до конца в том или ином вопросе.

Мне было приятно, что пожилой, повидавший виды учитель относится ко мне с уважением, даже с почтением, в чем-то учится у меня. Внимание Вана очень помогало вести уроки. Ведь зачастую их приходилось вести без учебника, который если и имелся в наличии, то был до невозможности стар, а потому скучен.

Мне было радостно думать о том, что у меня есть возможность рассказывать китайским детям о новой, совершенно, как оказалось, незнакомой им России, говорить о том, что изучать русский язык нельзя, не зная и не любя России. А еще я не однажды привел им слова одного из православных наших старцев о том, что “конец страданий русской земли будет через Китай. Произойдет некий необычный взрыв, и явится чудо Божие. И будет жизнь совсем иная на земле Российской…” Какая-то великая тайна скрывается в словах Аристоклия, говорил я своим ученикам. И они затихали, оглядывались на старого Вана.

“Инь” Поднебесной

По мировоззрению китайцев, “инь” и “ян” – тьма и свет – каркас мироздания. Их взаимодействие, переходы друг в друга и порождают все многообразие жизни. Без инь нет ян, без ян нет инь. “Бытие и небытие порождают друг друга, трудное и легкое создают друг друга, длинное и короткое взаимно соотносятся, высокое и низкое взаимно определяются” – сказано в книге “Дао дэ цзин”.

В Китае много света, но много и теней. Много совершенно неприемлемого для меня как русского человека. Китайцы закрыты. Их внутренний мир находится настолько глубоко, что создается впечатление, что они сами отваживаются туда спускаться очень редко. Приоткрываются они тогда, когда им что-то нужно от тебя, но, получив необходимое, закрываются наглухо, на все замки. Небольшая ваша просьба вырастает до размеров будто бы почти неразрешаемой проблемы, и когда они эту ими же порожденную, искусственно увеличенную проблему все-таки решают, то ведут себя так, как будто совершили для тебя огромное благодеяние.

“Приходите, звоните, я всегда рад вам помочь”, – говорил я. “Мы заняты, мы работаем, у нас нет времени”, – говорили мне. Православные старцы советовали: “Любите, но не требуйте любви к себе”. Как трудно жить по этому закону, я в полной мере испытал в Китае.

Современный Китай, жесткий и равнодушный, убивал во мне мой внутренний, любимый мной Китай. Но “инь” и “ян” срабатывали безотказно и здесь.

Жесткость, бесцветность школьной жизни как предельные величины перерастали в свои противоположности – мягкость и свет – на улицах Чанчуня, где в кипении жизни, в живых калейдоскопических ее красках я находил как раз то, за чем и приехал в Китай. Тот, другой, любимый мною Китай вдруг да и проявлялся в том или ином месте – так неожиданно ярко проявляется переводная картинка, когда освобождается от своего защитного слоя.

Это могло случиться в любое время.

Рано утром…

Пишу о старике-жестянщике, который работает на углу улиц Хун Чи и Куан Пин

Он листы жестяные

Сворачивает в легкие трубы.

Он грубому миру

Придает мягкость, округлость.

На своем он на месте:

В движеньях – уверенность,

четкость.

Жесткость он жести

Превращает в нежность

и чуткость.

И вдруг ко мне жестко

Судьба отнесется, как раньше,

Я на перекресток

Приду: “Здравствуй, мудрый

жестянщик!”

Или поздно вечером…

Три строфы о мусорщике с налобным фонарем

Живет он без затеи, просто

И не гневит свою судьбу.

Его единственная роскошь –

Фонарь, что крепится на лбу.

Орудуя искусно палкой,

Среди отбросов путь торя,

Обследует любую свалку

При помощи он фонаря.

Кто знает, может быть, случайно,

Среди помойных ям и куч

К неразрешимой прежде тайне

Отыщет он однажды ключ.

Китайский мусорщик – это не российский бомж. И вот в чем разница. Первый – член общества. Мусорщик – это его профессия. Налобный фонарь – это атрибут, отличительный знак ее. Последний – человек, отвергнутый обществом, находящийся вне его. Копание в мусорных корзинах – не профессия его, а способ выжить. И если китайский мусорщик, разгребающий отбросы, внутренне свободен и потому счастлив, то российский бомж сам являет собой отбросы общества и олицетворяет не просто несчастье его, а катастрофу, приближение к краху.

Китай – жесткая страна, но на улицах китайских городов и деревень нет нищих и голодных. То есть жесткость Китая есть жесткость жести, которую умелый мастер превращает “в мягкость и чуткость, – в “общество малого благоденствия” – по Конфуцию и старику Дэну. В России же сегодня нет умелых жестянщиков, и листы жести скапливаются на складах, невостребованные, не подпавшие под действие закона перемен, все с большей жесткостью сдавливая землю и всех, кто живет на ней.

Китайская жесткость – глубинна, и моя беда, что я не сумел до конца разобраться в ее метафизике. Русская жесткость прямолинейна, откровенна и причины имеет чисто материальные, эгоистические. Китайская жесткость сродни аскетике, служению, молитвенному подвигу во благо общества. Именно это имея в виду, наша соотечественница Татьяна Горичева пишет о философии двух китайских фильмов: “Фильмы необычайно красивы царственной, изысканной красотой, излучением тысячелетней культуры с ее сдержанными, но внутренне богатыми интенсивными формами. С необыкновенной аскетикой в каждом жесте и взгляде, аскетикой не засушенной, а скрывающей сильные чувства и мощь характеров”. Русская жесткость сродни средневековым китайским пыткам.

…Почему на наших экранах так редко идут китайские фильмы? Нет, не боевики, не фильмы о мастерах боевых искусств, а психолого-философские ленты. Свет с Востока… Почувствуем ли мы когда-нибудь это излучение живой энергии или будем продолжать питаться искусственной мертвой энергией Запада?

“Ян” Поднебесной

Национальный характер китайца полностью проявляется в его образе жизни, обыденных привычках. Одна из таких – чаепитие. Вы знаете, что китайская чайная чашка обязательно с крышкой. Под крышкой чай настаивается, насыщается, ароматизируется, изменяется – по закону перемен. Под крышкой – чай в себе.

Закрытость, замкнутость китайца сродни закрытой настаивающейся чашке чая. Развитие “в себе” есть насыщение, ароматизация, иными словами – одухотворение себя.

Китайцы предельно внимательны. Но внешне их внимательность ни в чем не проявляется. Вовне она сказывается в каких-то предельных состояниях. Недаром китайцам нет равных в мировом настольном теннисе. Выходят они на первые роли и на цирковом манеже. А кто сравнится с ними в искусстве разливания чая? Их великолепная реакция – от генного, вдобавок постоянно развиваемого искусства быть внимательным, концентрированным, сосредоточенным.

* * *

Чайник – с длиннющим носиком

тоненьким.

Официант-виртуоз

Ловко орудует этой соломинкой:

Все до капли донес.

Смотришь, и будто в нем

напряжения

Нету – читает с листа.

Все отработано, в каждом

движении –

Сила и простота.

Знает – особое надо внимание

Чаю. И в этом он прав.

Вот в чем секрет благоухания

Обыкновенных трав.

Китай равно внимателен как к себе, так и к миру, в частности к России. Русский язык преподается в Поднебесной на очень высоком уровне. Уже с учениками третьего, четвертого класса вы можете общаться как со своими соотечественниками. А шестиклассник на равных поведет с вами разговор о творчестве Достоевского или о том, кому из актрис мирового кино наиболее удался на экране образ Анны Карениной, и вряд ли ваши аргументы в защиту Татьяны Самойловой будут столь сильны.

Китай долго был в тени. Сегодня он начинает выходить из тени. Заваренный две тысячи лет назад чай к началу ХХI века наконец приобретает необходимый аромат. В мире это уже почувствовали. Но китайцы не спешат являть себя миру до конца. Это не в их характере. Почему? Ведь чай уже настоялся. Настоялся, и аромат необыкновенный, но – не отстоялся. По китайской чайной церемонии, из первой чашки не пьют. Ибо знают, что истинный вкус несет в себе вторая чашка. Первым успехам не верят, ибо знают, что на первых порах их добиваются благодаря мути и пене неотстоянности.

…Первую чашку пить не стремись –

Запахом тонким лишь насладись.

Не пройдет и десятка минут –

Чашку другую тебе подадут.

Чай в первой чашке мутен еще –

Ты со второй веди выпитым счет.

Александр ФУРСОВ

Фото автора

Шеньян – Чанчунь – Пекин – Шуанъян – Цзилинь