Игорь КОРНЕЛЮК: Педагоги, вы нам очень-очень нужны!

Совсем скоро состоится финал ежегодного Всероссийского конкурса «Учитель года». В преддверии этого события мы побеседовали с известным музыкантом Игорем Корнелюком о педагогическом искусстве, о наследственности, образовании в России, о том, почему сегодня обесценивается знание и, конечно, о творчестве. Игорь Корнелюк один из самых видных деятелей советской и российской эстрады, композитор и исполнитель, на его песнях было воспитано не одно поколение. Они до сих пор звучат повсюду – «Дожди», «Билет на балет», «Месяц май», «Город, которого нет», «Пора домой» и др. С удивительной истории одной из самых известных песен мы и начали этот разговор.

– Игорь Евгеньевич, ваша песня «Город, которого нет», насколько нам известно, была написана изначально не о Петербурге и без привязки к конкретному месту, но все равно стала неофициальным гимном Северной столицы. Какие мысли и чувства вы вложили в это произведение и что стало предметом вашего вдохновения?

– Все было очень просто. Я писал музыку к кинофильму «Бандитский Петербург», и мне режиссер сказал, что нужна песня. Он дал мне сценарий, обозначил контекст для песни. Если помните, в конце серии «Адвокат» героиня Дроздовой сидит на Босфоре, она ждет ребят, и мы понимаем, что ребята не придут, потому что они погибли, и тут согласно режиссерской установке должна была звучать музыка. Я стал ее искать. Была одна задача – написать музыку, которая сочеталась бы с контекстом кадра, подходила к фильму. Это была очень тяжелая задача, потому что я эту песню, эту мелодию искал месяца два. То есть я садился каждое утро за инструмент, искал, пока не нащупалась какая-то фраза, пока между нотками не пробежала искра. Потом, когда мелодия была готова, я отдал ее Регине Лисиц, она подтекстовала песню, чтобы та подходила к конкретной ситуации в кино и чтобы могла быть воспринятой отдельно.

Когда мы с Региной сделали эту песню, был декабрь 1999 года. Я ее записал в студии, дальше у нас начались съемки. И в начале января я подумал: «А дай-ка я посмотрю, что у нас получилось». И послушал. И мне что-то не понравилось. Я позвонил Регине и говорю: «А тебе не кажется, что мы с тобой как-то перемудрили?»: «Там для меня горит очаг // Как вечный знак забытых истин». Мы слишком удалились в философствование, потому что фильм-то называется «Бандитский Петербург», его будет смотреть широкий зритель. Не будет ли это слишком сложно?» Регина со мной согласилась и написала новый текст. Запевы остались приблизительно такими, какими были, а припев стал таким (поет): «Мне до тебя рукой подать, // Чтоб удержать одно мгновенье, // Дай мне тебя не потерять, // Моя любовь, мое спасенье». (Смеется.)

– Этот текст вам понравился больше?

– Да. Я записал второй раз эту песню, пригласил Владимира Бортко (режиссер «Бандитского Петербурга»), он послушал и сказал, что ему этот вариант тоже более симпатичен. Он забрал песню на студию. Звонит на следующий день и говорит: «Игорь, к сожалению, новый текст не ложится на кадр». Я говорю: «Как это – не ложится?» А он: «Приезжай и посмотри». Просто тогда это был период, когда кино воровали прямо с монтажного стола, и поэтому, когда я делал музыку к кинофильму «Бандитский Петербург», у меня даже не было возможности смотреть в кадр. Я приезжал туда, на студию, где идет монтаж, с секундомером хронометрировал все серии. И на словах «дай мне тебя не потерять, моя любовь, мое спасенье» камера крупно наезжает на стол, за которым сидит Дроздова, и крупно на бутылку водки. И я тут понял, что песня стала носить скорее такой комический эффект. Я согласился. Новый текст действительно не годился. Я переписал песню в третий раз со старым текстом, и в таком виде она вышла. Я отдал ее Бортко и сказал: «Конечно, эта песня вряд ли кому-то понравится, но в кино она будет хороша».

– Ваше решение в итоге оказалось верным?

– Оказывается, я ошибся в своем прогнозе. После выхода сериала я стал получать письма (тогда еще письма ходили), причем из разных стран мира: из Канады, Америки, Германии, Франции, из всех стран СНГ, из России, естественно. Просто мешки писем, где люди писали теплые слова, благодарили. В общем, эта песня вышла в кино, и первое время я ее не пел. Однако мне стали приходить записки с просьбой исполнить эту песню. Я спел раз, другой, третий, а потом понял: очевидно, я должен ее петь на каждом концерте.

– В одном из недавних интервью вы достаточно нелестно высказались о современной эстраде, сказали, что вряд ли ее – «канализационную трубу» – изменит «флакончик духов». Скажите, пожалуйста, каков этот «флакончик духов»? Кто есть лучшие современные музыканты?

– Вы понимаете, лучшие современные музыканты – это те люди, которые начинали в семидесятые, восьмидесятые, некоторые в девяностые, когда все-таки еще очень ценилось то, что называется вдохновением. В основной массе все то, что сейчас звучит, остроумно придумано, во всем этом нет какой-то искры Божьей, оно не наполнено тем, что объяснить словами невозможно, но это понятно сразу, когда есть искра. К сожалению! Но таков тренд нашего времени, это, скорее всего, расплата за глобализацию, за то, что мы превратились в общество потребителей. Мы приходим вечером домой, включаем какой-нибудь блокбастер, чтобы он влегкую пощекотал наши нервы и чтобы при этом мы не напрягались. Дело в том, что любое искусство, будь то живопись, музыка, высокая литература, требует от воспринимающего усилий. Люди изменились. Современное поколение, мне кажется, вообще не читает, а это грустно. Меняются люди, поэтому меняется и то искусство, которое претендует на звание популярного. Вот и все.

– Как вы считаете, общую картину современного искусства, особенно музыки, можно назвать декадансом? Или это развитие новых форм и смыслов?

– Это действительно декаданс. Это приблизительно то, что переживало так называемое большое искусство в начале ХХ века. Тогда же отказались от каких-то классических устоев, классической музыки, и тогда появились все эти «-измы»: модернизм, кубизм, авангардизм и так далее. Потом уже было время декаданса. Но у меня есть надежда, что время, которое мы сейчас переживаем, пройдет, появится что-то качественно новое, но самое главное, чтобы это качественно новое было с Божьей искрой, чтобы оно было талантливо. Однако я не мыслю такими категориями, в каком жанре музыка, простая она или сложная. Просто она должна быть наполненной! Девяносто девять процентов того, что звучит вокруг нас, никакое. Оно эмоционально никакое. Невозможно сказать, что это язык души. Хорошее слово молодежь придумала – «прикольное». Вот оно и прикольное в лучшем случае. Либо никакое вообще. Из-за бурного развития технологий появилась возможность для всех желающих писать музыку. Сейчас песен не пишет только ленивый. Люди самовыражаются. Вычислительные машины дают возможность реализоваться кому угодно. И мне кажется, что жанр песни умирает либо переживает глубочайший кризис, или декаданс.

– В одном интервью вы также утверждали, что знания в принципе обесцениваются в большей степени из-за развития вычислительной техники и поисковых систем. Какие пути решения этой проблемы вы бы предложили?

– Я вспоминаю годы учебы, период, когда, чтобы добыть какую-то информацию, я ездил в публичную библиотеку, если находил нужную мне информацию, это было победой и большой радостью. Знания ценились. А сейчас что? Пальцем ткнул, Google – вот и получил. С одной стороны, это удобно, с другой – это плохо, потому что то, что доступно, всегда обесценивается. И Интернет при всех его достоинствах – это тот джинн, которого однажды выпустили из бутылки и который помимо всего хорошего несет в себе и плохое. Если знания цениться не будут – а вы представьте, поколение на этом вырастет! – то зачем что-то пытаться постичь и понять, если ты кнопку нажал и получил ответ на любой вопрос. Меня эта ситуация как-то угнетает, потому что это неправильно. Знания – это самая большая ценность в жизни любого человека, потому что их невозможно отнять, потому что знания – это то, что наполняет человека, помогает ему жить и быть человеком! А не часть цепочки, связанной с машинами и инженерией.

– А возможно ли сегодня в России получить достойное музыкальное образование?

– Я считаю, что образование, которое я застал, было лучшим. Без всякого сомнения. То академическое образование – это традиция, которая идет с ХIХ века. Потому что те педагоги, которые у нас были, это были потомки именитых композиторов – Чайковского, Мусоргского и вообще всех тех профессоров, что сформировали классическую русскую музыкальную школу, создали учебники и пособия. Эти знания передавались из рук в руки и обогащались. Лет пятнадцать назад я зашел в консерваторию. Грустное зрелище. Там уже никого из тех педагогов нет. Я, честно говоря, не знаю, в каком состоянии современное музыкальное образование, но хотелось бы верить, что та школа еще осталась, что она еще жива. Наша – русская – школа музыки лучшая в мире. Я не говорю про исполнительское искусство. Однако наши скрипачи, пианисты были и остаются лучшими в мире. Наши оркестры, Светлановский, например, – лучшие оркестры в мире. Единственное – музыку лучших оркестров у нас не могли записать по-хорошему. Здесь как раз вступают в дело технологии. В Англии, в Америке это было всегда на высоте.

Сейчас я больше работаю в театре, в кино. Я не участвую в шоу-бизнесе так, как это делал в восьмидесятые годы. Тогда я пел сам. И если мне для реализации задумки требуется исполнитель или музыкант, я его приглашаю.

– Вы говорили в интервью, что ваш сын увлекается вычислительными штуками. Хотели ли вы с детства привить Антону любовь к музыке? Как вы относитесь к этому увлечению?

– Я не знаю, как относиться к этому увлечению, потому что это мейнстрим современного поколения. Просто тогда, когда я маленьким ходил в музыкальную школу, я видел, что сидевшие рядом со мной ребята испытывают дискомфорт во время учебы, им неинтересно, было очевидно, что их заставили здесь учиться родители. Им этого не хочется, они далеки от этого всего. И тогда я пообещал себе, что, когда у меня будут дети, я не стану заставлять их ходить в музыкальную школу. Когда я спросил у Антона об этом желании, он ответил отрицательно. И я пошел у него на поводу, не отдал его в музыкальную школу. До сих пор не знаю, был ли я прав тогда. Быть может, нужно было настоять, если бы не обещание самому себе из детства. Хотя во время процесса образования всегда приходится преодолевать себя. Человек должен учиться всю жизнь, и это самое большое счастье – учиться. Потому что, когда ты все-таки узнаешь что-то новое, перед тобой открываются другие горизонты, ставятся другие задачи. Самое большое на свете счастье – это учиться!

– Как вы считаете, большую ли роль играет наследственность в выборе профессии, жизненного пути?

– Возможно, да, большую. Можно вспомнить династии музыкантов, где сын шел по стопам отца, иногда и превосходил его. Это, наверное, подтверждает тот тезис, что наследственность играет какую-то важную (если не решающую) роль. У меня, например, родители не были музыкантами, они были инженерами – типичными советскими инженерно-техническими работниками. Но они были очень музыкальными людьми! Я вспоминаю, в детстве, когда к нам приходили родственники, все пели во многоголосии, пели красиво. Они этому не учились, это получалось естественно, потому что, скорее всего, у них были хорошие уши, хороший слух. Однако сын у меня, как вы знаете, не проявил себя в детстве как-то в музыкальном плане или не захотел проявить.

– В 2022 году конкурсу «Учитель года» исполняется 33 года. Что бы вы пожелали конкурсантам, замечательным педагогам?

– Я хочу пожелать всем педагогам вдохновения. И чтобы это вдохновение родило какую-то мотивацию. Учителя – важнейшая часть нашей жизни. Без вашего труда нам никуда не деться. Я вспоминаю своих самых лучших учителей, они так много мне дали, эти знания я до сих пор несу с собой по жизни. Я желаю вам терпения, чтобы ваш нелегкий труд был оценен и чтобы вы были счастливы. Педагоги, вы нам очень-очень нужны!