«И виждь, и внемли»

Продолжение. Начало в №18-24

«Я не могу понять Андрея Болконского с его страданиями и нравственными мучениями. Они кажутся мне надуманными, нежизненными. В наше время вряд ли найдется человек, который, взглянув на небо, скажет, что вся жизнь «суета сует», что надо жить не так, а по-другому. Думаю, что современный человек, посмотрев на чистое небо, на зеленеющий дуб, на девочку, весело смеющуюся, не пересмотрит свои взгляды на жизнь. Я не могу понять того, что Наташа, взглянув на небо и увидев прекрасный вечер, затаила дыхание и долго не хотела уходить. Конечно, это прекрасно, но мне это чуждо. Я, например, не буду сидеть на подоконнике и говорить своему брату о красоте вечера и т. д. Я думаю, что даже влюбленные через сто лет не будут говорить, что закат красивый, воздух мягкий, а будут говорить, что ветер умеренный, температура ниже нуля, давление 750 мм ртутного столба. Вот что соответствует нашему времени».

«Когда я прочитал «Войну и мир», одно я почувствовал совершенно четко: есть что-то невероятно близкое мне в стремлениях, исканиях героев. Особенно Андрея Болконского. Этот герой близок мне во всем. Я вместе с ним мечтал о Тулоне, вместе с ним прозрел на Аустерлицком поле, полюбил Наташу Ростову и порвал с ней, я переживал, глядя на прощение Андреем Болконским Наташи и был неимоверно удивлен смертью Андрея Болконского. В каждом поступке Андрея Болконского я видел себя. Но… ближе всего мне был князь Андрей в своих худших поступках. Да, я радовался его прощению Наташи, но разве можно это сравнить с тем чувством, когда князь Андрей порвал с ней? Я восхищался Андреем Болконским порывающим, а не прощающим. Для меня гораздо ближе князь Андрей, сгорающий от честолюбия, чем понимающий тщетность этих стремлений. Я увидел правильность этого продвижения к истине, к этой переоценке ценностей. Но они меня не убеждали. И хотя я знал, что князь Андрей поступил неправильно, не простив Наташу, я, оказавшись на его месте, поступил бы так же».

Я хорошо понимаю, что многие мои читатели со столь разным разбросом впечатлений не согласятся. Понимаю, что и такое восприятие возможно. Но сто тысяч однотипных и одинаковых ответов на вопросы вариантов и сто тысяч однотипных комментариев к сочинениям вообще катастрофа. Школа учит понимать разность подходов к произведению, но она несовместима с натаскиванием на экзамен как на главный, а то и единственный путь в познании литературы.

В этой связи не могу не рассказать об одном эпизоде моей учительской жизни. За все годы моей работы в школе был лишь один вопрос о «Вой­не и мире», на который не смог ответить ни один мой ученик, хотя я учили многих ярких и талантливых учеников.

Андрей Болконский оказывается в опустевших Лысых Горах. Уже покидая имение, Андрей видит двух маленьких деревенских девочек, несущих из оранжереи сливы и пытающихся спрятаться при появлении «молодого барина». «Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование совершенно чуждых и столь же знакомых человеческих интересов, как и те, которые занимали его…» Спрашиваю: какое же отрадное и успокоительное чувство охватило Андрея Болконского при виде этих девочек?

За все десятилетия ни одного правильного ответа.

Читаю этот эпизод дальше: «Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными: и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады, что-то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками».

Сегодня я уже могу к тексту Толстого добавить комментарий из последней книги Игоря Сухих: «Гордый и эгоистичный, занятый напряженной внутренней работой, герой впервые открывает очень простую вещь: многообразие мира, существование других людей с их особой жизнью и особыми интересами».

Читая мой рассказ дальше, вы поймете, почему именно сейчас я обратился к этому эпизоду. Ведь все это и есть главное в чтении литературы: постижение прочитанного, размышления о написанном писателем и есть основа основ изучения литературы.

В 1968 году в журнале Министерства просвещения «Народное образование» была напечатана моя статья, в которой я писал, что существующая система сочинений по литературе себя полностью исчерпала. Я стал пробовать другие подходы и решения.

Начал с маленьких своих учеников. После того как Корнею Ивановичу Чуковскому очень понравилась моя статья о творческих сочинениях пятиклассников, о чем он рассказал в книге «Живой, как жизнь», а книга эта вышла тиражом в 175000 экземпляров, я решил перенести эту технологию и на литературу.

Первое сочинение было такое: «Бесы в стихотворении Пушкина «Бесы» и черти в «Сказке о попе и о работнике его Балде» того же Пушкина. Между произведениями этими одна неделя. Очень хорошо написали.

Труднее оказалось следующее сочинение. Точнее сказать, два сочинения.

Закончив уроки по поэзии Некрасова в нашем новом гуманитарном 9‑м классе, куда поступали по конкурсу, я предложил двум своим этим девятым классам в течение урока написать об отрывке в двадцать строк из стихотворения Некрасова «Однажды в студеную зимнюю пору…».

Лишь немногие писали, что «Влас – фигура не жалкая, а умилительно-прекрасная», что, «хотя Некрасов немного иронизирует над «мужичком», но это добрая ирония и «сам он доволен этим мужичком»; что в «описании мальчика чувствуется какая-то ласковая насмешка, и вместе с тем автор относится к нему с «глубоким сочувствием и лаской»; что чувства, вызванные этой встречей, сложны и противоречивы: «поэт любуется мужичком с ноготок, рассказывает о нем с любовью, легкой, доброй улыбкой и нежностью, но увиденное в лесу наводит на грустные, печальные мысли». Большинство же писали совершенно по-другому: «В отрывке показан трагизм крестьянской жизни. Автор сожалеет о том, что крестьяне ничего не знают, кроме лишений и тяжелой работы, а в это время барские дети наслаждаются природой, музыкой, играют в разные игры». «Некрасов показывает трагизм безрадостного детства, детства без детства. Шестилетний мальчик, только начинающий жить, становится кормильцем семьи. Он не только становится кормильцем семьи, но забывает и теряет все присущее детям». «Мне почему-то кажется, что в этой большой семье были и старшие братья, но их, наверное, забрали в царскую армию, почти на всю жизнь». «Он, может быть, никогда не видел игрушек, может быть, забыл вкус теплого молока, но уже должен работать». «Шестилетний мальчуган – опора семьи! И другого себе представить не может! Это ужасно!» Не говоря уже о таком: «Чувствуется, что Некрасов – человек недеревенский, потому что разве деревенский скажет: «Откуда дровишки?». И все это после того как поэзия Некрасова была пройдена на уроках. Нетрудно убедиться, что большинство этих девятиклассников шли не от голоса поэта, не от самого стихотворения, читая которое, по словам С.Я.Маршака, «вместе с автором мы любуемся – с легкой и ласковой усмешкой, но очень уважительно – маленьким степенным рабочим человеком, медленно шагающим по тропе», а от социо­логической схемы, под которую и подгонялся некрасовский текст.

И вот тогда же я предложил эту работу своим четвероклассникам, которые стихотворение почувствовали куда лучше. Лишь шесть человек из большого класса написали, что стихотворение пронизано чувством жалости. «У поэта он вызывает чувство жалости, что с ранних лет ему приходилось работать. Поэт даже написал, в каких условиях ему приходится работать: «был сильный мороз». «У поэта чувства к Власу печальные, грустные. Он с малых лет начал работать. Жил он в нищете, потому что даже варежек нормальных не было. У него они были, но очень большие».

Большинство же четвероклассников восприняли стихи иначе: «У Некрасова он вызывает некоторое уважение, но, несмотря на это, ему немного смешно. Мужичок с ноготок был одет в такие громоздкие сапоги, что они были впору самому Некрасову». «У поэта чувства хорошие, поэт верит, что из мужичка с ноготок вырастет хороший работящий человек, который будет любить людей». «Он вызывает чувство радости, восхищает поэта. Поэт изображает гордость Власа. Думает: как так, маленький мужичок не боится лошади, да еще ведет ее, да командует, как мужчина». «Влас говорит басом и держится так важно, потому что он чувствует за собой ответственность. Подумать только, ведь он после отца второй мужчина в семье! А как важно он разговаривает с поэтом! Он держится степенно, важно, старается походить на настоящего мужчину. А с какой важностью, степенностью, не торопясь, отвечает он Некрасову: «Шестой миновал»!»

Я тогда рассказывал о сочинениях девятиклассников и четвероклас­сников на родительском собрании девятого класса. На что мне отец одного из учеников ответил: «Подождите, вырастут ваши четвероклассники и еще научатся писать так, как наши дети». Естественно, я сделал все, чтобы так не получилось. Тем более это был единственный класс в моей жизни, который я провел с четвертого по десятый.

Сочинения эти в четвертом и девятом классах я проводил 30 лет назад. А в 2005 году в своей книге «Зачем я сегодня иду на урок литературы» я главу посвятил поэзии. Она называлась «Поэзия без стихотворений и стихотворения без поэзии». Я тогда привел схему анализа стихотворения, взятую мною из газеты для учителей «Литература»:

«В целом его подход к данному виду анализа можно представить в виде алгоритма:

верхний уровень (идейно-образный): идеи, эмоции, образы и мотивы;

средний уровень (композиция и стиль): поэтическая семантика (тропы), поэтический синтаксис (фигуры) и художественное время и пространство;

нижний уровень (фоника): метрика, ритмика, рифма, строфика, звукопись (аллитерация и ассонансы)».

Как видите, движение к ЕГЭ идет полным темпом.

В 2012 году в книге «Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе?» я поэзии тоже посвятил главу, назвав ее «преданная поэзия». Сослался при этом на Маршака:

«Говоря о таких ценителях, Самуил Яковлевич не отказывал себе в удовольствии всякий раз, поминая их, процитировать своего любимого Бернса:

Так евнух знает свой гарем,

Не зная наслажденья.

Ведь поэзия, по словам Пушкина, «союз волшебных звуков, чувств и дум». Не услышаны звуки, не откликнулась душа, не пробудились мысли – так о чем вообще и говорить».

Напомню еще раз и сказанное Львом Николаевичем Толстым более ста лет назад. Толстой писал о том, что деятельность искусства основана на «способности людей заражаться чувствами других людей». И шрифтом выделил для него самое главное: «Искусство есть деятельность человеческая, состоящая в том, что один человек сознательно известными внешними знаками передает другим испытываемые им чувства, а другие люди заражаются этими чувствами и переживают их».

Помилуйте: о каких чувствах вы говорите, о каком переживании идет речь? Разве непонятно, что теперь, в эпоху ЕГЭ, нужно принципиально иное: знать название термина, узнать литературоведческое понятие, назвать нужную цифру и получить за это желанный балл…

Мы часто путаем два близких, но в принципе разных понятия: для нас слово результат – абсолютный синоним слова качество. Но результат, выраженный в баллах экзамена, далеко не всегда свидетельствует о подлинном качестве.

Приведу небольшую цитату из книги А.А.Брудного «Психологическая герменевтика» (М., 2005). «У одного из крупнейших физиков Макса фон Лауэ спросили, что такое образование, и он ответил: то, что осталось, когда вы забыли, чему вас учили. Идея Лауэ заключается в том, что у образованного человека формируются образ мыслей и новый уровень понимания, что важнее фактов и формул». Добавим: понятий и терминов. Что касается преподавания литературы, то оно формирует и новый уровень чувствования. Все это и определяет качество обучения. Но обучение, ориентированное на результат, на сумму знаний, на выученность, самое главное выталкивает на обочину.

Вот почему, заканчивая свои размышления, не могу не обратиться к своему личному опыту работы в школе. Среди тем сочинений, которые я тогда придумал, была тема, которую я считаю самой лучшей из всего придуманного мною. На мой взгляд, это идеальная модель сочинения.

Князь Андрей Болконский возвращается из Отрадного и видит преображенный старый дуб. «Все лучшие минуты жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотой ночи, и эта ночь, и луна – и все это вдруг вспомнилось ему».