И не раскидывай тут пальцы веером! – сказала учительница русского языка своему ученику

История, которая здесь описана, реальна. Произошла в небольшом областном городе Центральной России. Однако мы решили не называть его, так же как и подлинные имена героев. Поскольку история эта, как ни печально, могла произойти в любом другом городе. Она почти типична. И могла бы, наверное, даже никого не удивить – бывают случаи похлеще. Но мы заостряем на ней свое внимание. Язык ведь и в самом деле – душа народа.

Ольга Ивановна сидит передо мной, словно покрытая корочкой льда. На вопросы отвечает односложно и смотрит куда-то… очень глубоко внутрь себя. Я придаю своему голосу максимум теплоты и вновь пытаюсь пробить эту корочку хоть в каком-нибудь месте. Безнадежно.
…В тот день 11-классники должны были сдать ей свои домашние сочинения на тему “Поэты серебряного века”. Все и сдали. Кроме Сергея. “Я пока не написал, – сказал он, – в понедельник принесу”. Ольга Ивановна оторвала взгляд от журнала: “Почему это в понедельник? – удивилась она. – Ты что, у нас особенный? И вообще, как собираешься экзамены сдавать?” Она сурово посмотрела ему прямо в глаза – Сергей не отвел своего взгляда.
– Что ты мне тут пальцы веером раскидываешь?! – вдруг закричала Ольга Ивановна, прочитав в его взгляде не то вызов, не то высокомерие.
– Как вы сказали – “пальцы веером”? – насмешливо парировал Сергей, и она прочитала в его взгляде еще и презрение.
– Веером, – тихо подтвердила учительница, почувствовав, как внутри ее все похолодело. – Может, мне еще и извиниться?
– Может, – так же тихо сказал Сергей и только теперь опустил глаза.
– Вон из класса! – процедила сквозь зубы Ольга Ивановна. – И чтоб больше на мои уроки не приходил. Очень умный.
Через два дня в школу пришла мама Сергея и прямиком отправилась к директору.
– Ну и что особенного? – возразила ей та. – Сергей был высокомерен с учительницей, вот она и выгнала…
– Ольга Ивановна оскорбила моего сына, – повторила мама. – Не пристало учителю русского языка, интеллигентному вроде бы человеку, так выражаться.
– Все! – отрезал директор. – Закрываем тему.
Мама так и ушла домой, ни о чем и не договорившись. Вот ведь проблема, думала она. Разве слово не есть поступок? Мы не придаем значения словам, что вошли в нашу сегодняшнюю жизнь не как друзья, а как разбойники. Вошли и начали разрушать наши души. Но как могут они, учителя, не чувствовать этого, не придавать значения словам-разбойникам, словам-разрушителям? И что тогда вообще понимает учительница в поэтах, да еще серебряного века, если сама она слово не чувствует! А Сережка… Сережка всегда жил так, будто у него самая тонкая на свете кожа.
…Родители Сережи, Татьяна и Юрий, познакомились в сельскохозяйственном университете. Оба учились на биологическом. Он, правда, охотовед. Оба мечтали, как уедут в деревню. В деревню они уезжали уже с маленьким Сережкой на руках. Татьяна хоть и агроном, но ответственность несла за все в своем хозяйстве: за ферму, за доярок, даже за их здоровье. Ходила ругаться к начальству: почему женщины сами таскают тяжеленные фляги с молоком? Юрий тоже с руководством села не умел дружить. Не давал согласия на охоту, когда это было не положено.
Один только Сережка жил в полном мире и согласии с собой. В доме он был ответственным за козу. Машка хоть и привязана к колышку, но мало ли чего – вот трехлетний Сережа и присматривал. А еще кормил вместе с мамой свиней и кур. Ходил с папой на рыбалку. Папа видел, как немела от восторга Сережкина душа, когда они, взявшись за руки, стоя, приветствовали восход солнца и кланялись ему. И речке кланялись. И лесу.
…Годы летели незаметно. Сережа пошел в школу, учился хорошо. И вдруг однажды заболел. Вроде бы не сильно, но шли месяцы, а он все не выздоравливал. Потом Сергей много раз заболевал, и всегда надолго. Влияние Чернобыля, сказали врачи, иммунная система слабая. Сергей перестал ходить в школу, учителя занимались с ним дома. Оторванный некрепким здоровьем от ребят, от коллектива, он все больше и больше читал, мечтал, созерцал природу.
Однажды Юрий пришел с работы в сильном волнении. “Больше не могу, – сказал он жене, – одному с такими браконьерами мне не справиться, это же начальство! А помочь никто не хочет”. “Вот и хорошо, – согласилась Татьяна, – и Сережке будет лучше: городское образование – не деревенское. Да и сама я устала воевать”.
Жить в городе, однако, было негде: в двухкомнатной “хрущевке” Татьяниной мамы уже ютились пятеро человек. Татьяна с Юрием стали снимать квартиру, Сергей пошел в школу. Казалось даже, что все наладилось. Однако года через два стало понятно, что так жить невозможно, что нужно свое жилье. И супруги, оставив сына маме и семье сестры, уехали в Москву на заработки.
Это была очень тяжелая работа: они ремонтировали квартиры. Работали без выходных по 12 часов в сутки. Любая болезнь, если она случалась, была не в счет. Татьяна рассказывает, как однажды два дня подряд с температурой 39 красила потолок, думая лишь о том, чтобы не свалиться и не сломать вдобавок еще и шею.
Но то, что было тяжело физически, это еще не все. Гораздо страшнее для них другое. Правда, ни Татьяна, ни Юрий впрямую об этом не говорят, но это читается во всем их облике, это проскальзывает в нечаянно брошенных фразах, даже во взгляде, даже в том, как уверяла меня Татьяна, что полюбила свою новую работу: “во всяком случае оба стремимся достигнуть в ней совершенства”. Я верю – они стремятся. Потому что оба – интеллигентны, совестливы, оба обладают чувством собственного достоинства, не позволяющим им работать плохо. Но я вижу, поняла, как ранены их души тем, что они, два биолога с высшим образованием, обожающие свою профессию, считающие ее главным смыслом жизни, вынуждены заниматься совсем другим делом.
Жизнь заставила их жить не так, как они хотели бы… И это очень больно. Нет, конечно, такова трагедия еще многих и многих интеллигентных людей, вынужденных стать челноками, строителями, таксистами… Но, наверное, большинство из них остро переживает это, несет в сердце боль. И, адаптировавшись к нелюбимой работе внешне, они не смирились со своим новым, более низким статусом. Это, безусловно, накладывает отпечаток на все. Дети таких родителей, как ни крути, тоже ранены. А что же учителя? Что думают о таких детях они?
– А вы знаете, что мама с папой своего сына бросили тут с бабушкой, а сами в Москве деньги делают? – наступала на меня директор школы. (А сама Ольга Ивановна, напомню, обвинила его в том, что он перед ней “пальцы веером” держит – как новый русский, дескать, нахал и сноб).
Ну почему, почему школа живет, учит детей, общается с ними так, как будто жизнь – это одно, а жизнь в школе – совсем другое?! Неужели так трудно, сходив в семью, в дом, где живет Сережа, поговорить со взрослыми по душам, попытаться понять, почувствовать и посочувствовать? Ольга Ивановна как классный руководитель, кстати сказать, побывала у них, но вывод сделала такой: у ребенка нет места для занятий учебой. В том-то и дело, что нет! А родители – в Москве, чтобы оно у него наконец появилось.
– Но это вы зря решили, что наша школа не чувствует своих учеников, – начисто отмела мои предположения директор.
И я узнала, что здесь учатся 917 ребят, и это в основном дети из семей риска, 173 ребенка страдают задержкой психического развития, в школе 16 классов компенсационного обучения. В школе регулярно проводятся семинары для руководителей образования, где есть такой же ученический контингент. Я не закавычиваю последнюю фразу, хотя она не моя. Это из лексикона директора и представителя гороно. А не закавычиваю потому… Боже мой, да ведь все к такому языку привыкли! И с детьми учителя подчас подобными выражениями изъясняются. Разве не так?
Вообще-то я не сомневаюсь, что в этой школе работают на самом деле хорошие учителя: восемь отличников образования, много – высшей категории, завуч – заслуженная учительница России. Здесь есть классы с углубленным обучением некоторым предметам, изучаются два иностранных языка. Каждый год из ее стен выпускается несколько медалистов.
Все это, повторяю, хорошо. Но вот я пришла в класс, где учился Сережа (недавно мама перевела его в другую школу), и стала разговаривать с ребятами. Кстати, все они хором утверждали, что любят Ольгу Ивановну – в чем я тоже не сомневаюсь. И Ольга Ивановна говорит, что ученики ее любят. И почти все они утверждали, что Сергей вел себя с ней высокомерно. И только двое сказали мне (потом, вне школы): ребята про Сережино высокомерие слукавили, ведь им экзамены надо сдавать, той же самой Ольге Ивановне, например. Они же сказали мне, что Сергей действительно сильно отличается от всех ребят своей начитанностью, что у него тонкая душа. И есть совесть.
Про совесть я с ребятами в классе тоже разговаривала. Про достоинство. Про душу. И про то, что у каждого из нас есть внутренний мир, а человек с бедным внутренним миром – как засвеченная фотопленка: контур виден, а остальное не разберешь. Потом я спросила, был ли в классе хоть один подобный разговор. И они отрицательно помотали головой.
Честное слово, не понимаю, почему. Почему вообще редко кто говорит со своим классом (особенно на уроках литературы или истории, на классных часах) по душам? За всю свою жизнь я только один раз встретилась с учительницей, которая в планы своей внеклассной работы ввела “уроки нравственности”. А что другие – не умеют? Или у самих за душой мало что есть? Или времени не хватает?
Но на тонкость душевную много времени не нужно. Нужно, чтобы душа вообще – была.

Светлана ЦАРЕГОРОДЦЕВА