И духовная жажда долго объединять не может. Владимир МИКУШЕВИЧ

Владимир Борисович Микушевич – поэт, прозаик, публицист, переводчик. Преподавал в средней школе немецкий и английский. Он – автор нескольких поэтических книг. Переводил с немецкого поэзию миннезингеров, Гельдердина, Рильке, с французского – Гюго, Бодлера, Верлена, Рембо, с итальянского – поэму Петрарки «Триумфы», с английского – Джонатана Свифта, П.Б. Шелли…

– Культура в России переживает не лучшие времена. О причинах, явленных на поверхности (коммерциализация, «смена вех» и т.п.) говорить не стоит, это в целом понятно. Но что в этой связи обнадеживает вас?

– Главный обнадёживающий симптом – это духовная жажда. Чрезвычайно сильная в самых разных слоях нашего общества, она объединяет общество, но… Но ведь бесконечно жажда объединять не может: она требует утоления. А когда его нет, это объединение очень зыбко.

Да, духовная жажда утоляется зачастую из «нечистых» источников. Для меня лично чистый источник – это православная культура, дающая возможность, кстати, и другим культурам существовать в России – в том числе и католической, и мусульманской, и еврейской. Если в России не будет православной культуры, то не будет никаких культур. Все будут поглощены западными стандартами.

– Что бы вы отметили из современной литературы?

– Я за ней не слежу. Я предпочитаю читать классику – русскую, немецкую…. Из современных авторов выделил бы роман Евгения Витковского «Павел II» – остросовременный роман-гротеск с элементами мистификации. Я написал на него отклик – статью «Мёртвые души на ножах с бесами, или Как грустна Россия» – как видите, заглавие её – контаминация из заглавий произведений Гоголя, Лескова, Достоевского и Пушкина. Из молодых поэтов я бы отметил Илью Тюрина – талантливого юношу, который погиб. Краткое влияние Бродского, которое он очень быстро преодолел, оказалось для него не слишком благотворным, и умный, очень образованный юноша это вскоре понял. Кто-то из поэтов, кажется, Межиров, говорил, что у нас появилась генерация поэтов, которые хотят быть сложнее себя самих. Ярким примером такого поэта был Бродский. Вы заметили, что ему легко подражать? Это соблазн ложный, потому что большому поэту подражать невозможно. Подражание – тупик. Никакой художественной ценности эти подражания не имеют. Прямо скажу: эмиграция Бродскому не пошла на пользу. Он стал в Америке преуспевающим литератором. Но остался ли поэтом?.. Я часто вспоминаю немецкого поэта Готфрида Бенна, который говорил, что от большого поэта остаётся по-настоящему 6 – 8 стихотворений. Вся наша аскеза только ради этого.

– Каково состояние нынешних дел в переводческом цехе? Успехи советской школы перевода известны, но как дела сейчас?

– Не могло быть успехов там, где преобладали переводы с подстрочника! Было присвоено право исправлять оригинал. Переводчик становился чуть ли не автором или соавтором. Благодаря такой практике были утеряны литературы ряда малых народов России. Банкротство этой школы очевидно. У меня была любопытная история, характерная для нравов в переводческом цехе советской эпохи. Неожиданно в начале 80-х годов мне вдруг предложили работу из разряда тех, которую я не очень люблю. У нас считалось тогда, что человек не должен переводить с языка, который он знает. И нужно было добиться этого права. В то время как я переводил по подстрочнику с кабардинского, кто-то переводил по подстрочнику с немецкого. При этом меня заставляли это делать, я никогда к этому не стремился. Мне предложили перевести великую книгу армянского поэта Григора Нарекаци. Тогда даже боялись правильно перевести название. В оригинале она называется что-то вроде «Трагедии», как мне говорили просвещённые армянские учёные. Я пришёл к выводу, что её подлинное название – «Книга покаяния» (другое название – «Книга скорбных песнопений». – Ред). Книга писалась в конце Х века, когда ожидался Страшный Суд. Это покаянные молитвы перед Страшным Судом. Когда Страшный Суд не наступил, тон книги резко меняется. Я на это едва ли не первый обратил внимание. Стал изучать эту книгу по французскому переводу одного армянского ученого. Меня поразило удивительное сходство с православной литургией. Дело в том, что Нарекаци в Армении преследовали. Он боролся за восстановление православной литургии, что делал еще его отец, епископ Хосров. Когда я перевел книгу, армянская «прогрессивная» интеллигенция думала, что это будет если не прямой атеизм, то что-то просветительское. Оказалось, что книга самая церковная. В это время пришел к власти Андропов, началась новая волна антирелигиозной борьбы. Книга вышла после его смерти, правда, без комментариев и двух глав.

Недавно мне попалось на глаза название «Ломка замка». Оказывается, так переведено название поэмы Александра Поупа «Похищение локона». Кстати, ее я перевел в своё время, и перевод опубликован. «Похищение локона», или «Ломка замка», – это, если хотите, притча о состоянии перевода в наше время.

– Вы сейчас переводите сонеты Шекспира. Между тем его переводили и до вас…

– Мне кажется, переводы Маршака – типичная советская поэзия. Если снять имя Шекспира, мы получим, может быть, выдающиеся стихи. Но к Шекспиру они не имеют никакого отношения. В оправдание Маршака можно сказать, что если б всё, что есть в сонетах Шекспира, было передано в его переводах, они никогда не были бы опубликованы. Это было бы сочтено непристойностью, недопустимым. Но несколько поколений читателей принимает за творчество Шекспира то, что на самом деле является творчеством Маршака. Или, например, пастернаковский перевод «Фауста». Там есть прекрасные стихи, но это стихи Пастернака, а не Гёте. Кто хочет получить более или менее истинное представление о гётевском «Фаусте», рекомендую обратиться к переводу Холодковского. Потому что у Пастернака – блеск пастернаковский, зато у Холодковского – смысл гётевский. Сам я предпочитаю читать поэтов в оригинале.