И дольше века длится жизнь

Три века соединил своей жизнью бывший кубанский учитель Филипп Моисеенко. Родился в ХIХ, участвовал во всех решающих событиях ХХ, осмысливает ХХI. На вид этому 101-летнему исполину не больше восьмидесяти. Умный проницательный взгляд и неведомая тайна в ироничном прищуре глаз. Трезвый ум и прекрасная память о прошлом, никаких очков или слухового аппарата. В комнате кругом книги. Когда попыталась убрать увесистую пачку со стула – решительно остановил: “Я-то, наверно, посильнее буду: все-таки мужчина”, – освободил место. Какое-то необычно глубокое достоинство и уверенность сквозят в каждом жесте и слове – черты давно ушедшей эпохи или мудрость неведомого другим опыта?
Спокойствие и благополучие обошли его жизнь, с детства и навсегда изгнанные водоворотом исторических бурь и потрясений.
В пять лет вольное и безмятежное детство в казачьей кубанской станице разрушила первая в только что наступившем веке война 1905 года. Из порт-артурского госпиталя долетела страшная весть: умер отец – старший бомбардир-наводчик артиллерии. Казалось, только что всей станицей проводили казаков на войну с японцами, и четверо ребятишек, держась за материнский подол, долго смотрели вслед уезжавшему на своем коне кормильцу. Назад в Марьянскую не вернулся он один.
Хозяином стал Филипп. В восемь лет он уже вовсю пахал, управляя четверкой лошадей.

Две лошади не тянули, такой жирный и вязкий был чернозем, а плуг глубокий, – вспоминает он. – Работал в поле с утра до вечера, а самому страсть как хотелось букать.
– Что-что?
– Буквы учить. Мать уговаривала: подожди пару годков, пока младший брат подрастет. И сдержала слово – в десять лет отдала в двухклассное училище. А дальше, как рассказывала, помогли товарищи отца. Подсказали, что в Екатеринодаре есть войсковое реальное училище с пансионом, стипендиями. Учились там в основном офицерские дети, но было и несколько мест для сирот.
На целый квартал растянулось училище. Многие кабинеты – физический, химический – занимали по три комнаты, такими же огромными были и библиотеки – географическая, естественно-историческая, художественная. Бывало, учитель всегда спрашивал: “А какую новую книгу ты прочел из географической библиотеки?” Расскажешь, только после этого оценку ставил. Новенький, я долго изумлялся, глядя на реалистов помладше, легко говорящих на немецком, французском, и сомневался в себе: “Переросток. Неужели я тоже стану таким?” И как сглазил. Пока доучился, нас, реалистов, трижды мобилизовывали. Сначала казаки, ушедшие воевать против немцев в 1914 году, которые через три года побросали винтовки и вернулись домой. Стражниками города стали реалисты вплоть до четырнадцатилетних. Мы чистили винтовки и хотели служить царю, которого не так давно приветствовали на улице Красной криками “ура!”.
– Вы видели Николая Второго?
– Он приезжал в разгар первой империалистической. Нас выстроили в цепи у училища. К приходу поезда на вокзал проскакали полсотни казаков, а потом показался автомобиль с открытым верхом. Император был в черкеске, а рядом атаман Михаил Бабыч. Николай Александрович смотрел на молодежь пытливо и, как мне показалось, остался доволен. Вы знаете, если бы царскую семью не расстреляли, Россию не растерзали бы так в 18-м году. Зря государь отказался от престола. Только в одном его можно по-человечески понять: он предпочел покой семьи покою государства. Думаю, по большому счету он имел право на такой выбор. Но провидение его жестоко наказало за это.
– Как вы попали к Корнилову?
– Казаки, вернувшиеся с войны, осерчали за мобилизацию пацанов и разобрали нас по домам. В городе в конце 17-го творилось страшное: бродили отряды военных, наскакивали друг на друга. Все как помешались немного. Заборы в листовках, нервные люди размахивали анархистскими флагами. Честно скажу: сначала казакам глянулась большевистская программа, подкупала демократизмом, но когда эти люди взяли верх в городе, в них быстро разочаровались: некультурные, несправедливые, недалекие и жестокие. Мы были в ужасе, когда узнали, что книгами из наших библиотек они топят печки – какое варварство. Корнилова ждали. Он обошел Екатеринодар, разыскал эвакуированное начальство Кубанской области. Только оно имело право начать в станицах мобилизацию казаков. Доброе войско собралось. Когда понадобились подводы для раненых, я взялся управлять одной из них. Наступление было стремительным, корниловцы за день дошли до центра города. Вечером я решил заночевать у командного пункта на краю города возле фермы, недалеко от берега Кубани. Настроение у всех было бравое, не боясь, всю ночь жгли костры. А на рассвете вдруг загрохотала артиллерия красных. Из дома быстро вышел человек среднего роста в крытой сукном овчинной шубе и серой шапке. Направился к реке, стоял, смотрел на город. Когда возвратился, приказал потушить костры и уйти с открытого места. Офицеры при этом стояли, не двигаясь, как в карауле. Я спрашивал у одного, другого: “Это Корнилов?” – но мне не отвечали. Понимал: боялись предательства. Вдруг свист снаряда и – как ахнет! Развалило угол дома, глиняная стена привалила двух офицеров и меня, но все осколки, похоже, ушли внутрь здания. Отряхиваясь, я увидел, как в сени кинулся один из офицеров и спросил: “Как здоровье главнокомандующего?” Ему ответили: “В порядке”. Но Корнилов не выходил, все напряглись, подозрение нарастало. И оно подтвердилось, когда к самой двери дома подъехала телега с соломой и в нее уложили вынесенное в бурке тело. Хоронить Корнилова повезли к немецкому селу, что между Воронцовской и Андреевской станицами. Позже красные откопали его, возили по Екатеринодару, издевались и даже вздернули на виселице. Мы чувствовали: уже никогда не вернется прежняя жизнь с парадами, что принимал наместник Кавказа великий князь Николай Николаевич, дядя императора, с воскресными службами в церкви при училище. Империя рушилась, как будто сам материк уходил из-под наших ног.
– Вам, наверное, хотелось драться?
– Меня отвлекло и унесло в гущу голытьбы учительство в родной Марьянской. Я усердствовал, и это залечивало душу, высоко взлетевшую в своих помыслах, но обманутую временем. Поначалу все просился в институт – не отпускали. Лет через десять назначили заведующим 5-й школой в пригороде Краснодара – поселке Калинино. Вокруг полузаброшенные сады. “Можно занять?” – с ходу поинтересовался у председателя колхоза. Тот отдал восемь гектаров фруктовых деревьев с малиной и клубникой, полгектара виноградников. Что могли – собирали дети, помогали родители, а для основных трудов нанял восемнадцать сезонных рабочих. Хватало и на школьный стол, и на рынок. Купил лошадей, корову – давала шестнадцать литров молока в день, аккурат всем первоклассникам на завтрак. На второй год расширил здание, рядом хитро спланировал второе: с одной стороны получилась квартира для двух учителей, с другой – конюшня с сараем. Увлекся, стал забывать свою мечту о вузе. А тут вдруг открывается вечернее отделение в пединституте – поступил на физико-математический. Но судьба вновь распорядилась по-своему. На втором курсе – война, фронт. В прошлом году, накануне столетия, к нему вдруг нагрянули сразу пятнадцать бывших учеников из тех, что провожали в 42-м году всем классом. Многих узнал. Может, потому, что всегда отличался особой дотошностью: обязательно приходил в семью каждого своего ученика, чтобы узнать, как к нему относятся дома, как бабушка с дедушкой. Наводил мосты.
…”Детство – это лучший возраст, – убежден Филипп Кириллович. Ребенок – как чистый лист: что напишешь в нем, то и станет главным. Вот смотрю на вас и могу сказать, какой была ваша первая учительница.
Сказал – и угадал. Он выпустил около четырехсот учеников. Многие погибли в войну. Но те, кто остался, возвращаются к нему через десять, двадцать лет. Так, в юности став учителем, и остался им навсегда. Всю жизнь не досыпал, укладывался в час ночи, вставал в пять утра. В семьдесят один год еще преподавал. Сейчас живет один. “Пока справляюсь”. Приплачивает одной женщине за то, что приходит готовить еду. На завтрак – неизменно салат, к нему вприкуску вареное яйцо, на обед предпочтительнее борщ, а не суп. Врачи удивляются его крепкому сердцу. Иногда подскочит давление, он вызывает “скорую”, а в трубке сердятся: “Как сто лет? Шутите?” Когда приезжают, шалеют от удивления: военные раны на теле, а как живуч. Еще несколько лет назад частенько хаживал в краевую Пушкинскую библиотеку – посидеть в читальном зале за томом “чего-нибудь исторического”. Тренировка памяти и мышления дала ясный ум в сто лет.
Его спутником по жизни была Ида, сельская учительница-одногодка. Вчерашняя чопорная гимназистка подарила ему успокаивающий взгляд и вернула потерянные в мире доброту и любовь. Он женился в двадцать один год, вскоре родилась дочь Людмила. Аделаида Ивановна ушла из жизни тридцать лет назад, а в позапрошлом году умерла 77-летняя дочь. Она воплотила мечты отца: закончила два института, аспирантуру, стала доцентом того самого политехнического, о котором с детства грезил отец. Только внуков не оставила.
– Что будет с Россией дальше, Филипп Кириллович?
– Трудно сказать. Ведь раньше совсем другие люди были. Я помню, до революции в станице все как будто одной семьей жили, помогали друг другу. А потом народ сразу совсем другим стал. Молодежь надо воспитывать так, чтобы были похожи на людей, а не на зверей. Постепенно, я считаю, изменится все к лучшему. Только не скоро – до этого еще много воды утечет.

Любовь СУСЛОВА
Фото автора
Краснодар