Хук левой. Записки молодого бойца

Если бы кто-нибудь сказал мне – не то что за год до окончания института, а в день получения диплома, – что меня ждет школа, я бы, наверно, даже не обиделся, а просто посмеялся. Тогда такой вариант развития моей дальнейшей судьбы мне казался абсолютно фантастичным.

Все мы, выпускники (точнее, мужская половина) исторического факультета Педагогического университета (бывший МОПИ), считали, что в школу можно пойти только с одной целью – избавиться от почетной обязанности службы в Вооруженных Силах.

Мне армия не грозила, я оказался к ней не годен без каких-либо «откосов». Кто же из числа моих однокурсников пошел работать в школу по собственной инициативе? Всего четверо, считая меня. Впрочем, не думаю, что нужно объяснять, почему работа в школе среди парней нашего выпуска (около 40 человек) была непопулярна, считалась абсолютно непрестижной, недостойной мужчины. Ведь настоящий мужчина в наш капиталистический век должен заколачивать «бабки», а не прозябать в среднем учебном заведении на копеечной зарплате.

Но почему же я все-таки оказался в школе? На этот вопрос не могу ответить до сих пор. Поступив в аспирантуру, нашел подработку в столярной мастерской, однако, потрудившись там полтора месяца, уволился. Можно долго и нудно описывать обстоятельства, приведшие меня к школьному порогу, однако решающим был, наверно, какой-то внутренний импульс, к которому примешивалось желание узнать: каково же это быть учителем?

Так или иначе, но в один прекрасный день я поехал в родной институт, оторвал со стены объявление «Требуется учитель» и позвонил…

…Школа оказалась со специальными спортивными классами. Расписание обещали «подогнать», зарплату украсить всяческими надбавками как молодому специалисту и краснодипломнику. Нагрузка показалась более чем внушительной… 25 часов, однако от трех я сразу настойчиво отказался. Итак, вести историю и обществознание мне предстояло в 8-х, 10-х и 11-х классах.

В каждом классе, представляя меня ребятам, директор Сергей Сергеевич говорил одну и ту же речь: «Наконец-то, ребята, после долгих и упорных поисков, я нашел вам учителя истории (еще кто кого нашел, думал я). Он закончил институт с красным дипломом, учится в аспирантуре, имеет отличные знания по предмету. В общем, я надеюсь, у вас сложатся хорошие отношения».

В 11-м «А» какой-то бойкий молодой человек, вальяжно развалившийся на парте, отпустил реплику, мол, посмотрим – посмотрим, и в классе раздался смех. Но директора это не смутило.

Мы прошли по классам, и затем в сопровождении завуча я отправился получать учебники. Библиотекарь снабдила меня образцами нужной и ненужной литературы. Попутно она замечала, что учебников по истории России для 11-го класса только половина от нужного количества, а учебников по обществознанию для 10-11-х всего несколько штук. Из библиотеки я вышел с сумкой, доверху нагруженной учебниками, и головой, набитой советами. Директор оказался историком и обещал помогать методическими советами и для начала дал мне брошюру с примерным планированием уроков по истории. «Что касается обществоведения, то ничего страшного, план можно строить и по учебнику», – сказал он.

Мой товарищ Дмитрий, тоже устроившийся в школу с 1 сентября и тащивший там нагрузку еще больше моей – 27 часов и экстернат, как «бывалый» педагог давал мне советы:

– С 11-ми тебе еще повезло – они уже спокойнее, воспринимают все нормально. Ну, может, только сначала повыступают. А вот 8-е – противные классы, сначала они, конечно, будут вести себя тихо, а потом привыкнут, и начнется бардак.

Мне же казалось наоборот, с 8-ми я справлюсь, а вот укротить старшеклассников будет непросто. Мы оба оказались не правы.

В среду у меня по расписанию было три урока: два десятых класса и восьмой. Директорские наставления сводились к тому, что надо поменьше жаловаться на детей начальству и решать проблемы самому. Завуч утверждал, что надо закручивать гайки, быть строже и если что – сразу давать ему знак. «Будем принимать меры», – грозно ощетинив усы, вымолвил он.

Сейчас я уже не помню, как прошел первый день моего учительства, – спортсмены были на тренировке, а остальные дети вели себя тихо.

Настоящий шок я испытал на следующий день, поняв наконец, во что влип. Дети тоже, видимо, решили «закрутить гайки» и «принять меры». Они упорно не хотели слушать, все время галдели, на замечания не реагировали. Рассчитывая призвать их к сознательности, я разразился «грозной» филиппикой о том, что не всю жизнь они будут сидеть на шее у родителей, что без собственных мозгов и без аттестата они первые кандидаты в дворники и вышибалы. Тут же намекнул, что «вышибать» они могут уже сейчас, и учителей в том числе. Я разозлился и в конце урока устроил самостоятельную работу. Конечно же, почти все написали на «два», и я с торжеством выставил эти оценки в заведенную накануне тетрадь. На перемене ко мне в сопровождении завуча прибежала классная руководительница. «Хамят?» – спросила она. Ответ был написан на моем лице.

Так начались мои трудовые будни. Несмотря на прогнозы друга, в старшие классы я ходил, как на войну. Борьба за дисциплину стоила мне больших усилий и велась с переменным успехом. Старшеклассники постоянно донимали меня дурацкими вопросами: пью ли я, напивался ли когда-нибудь «до чертиков», как отношусь к сексу и наркотикам, есть ли у меня девушка. Узнав, что нет, сватали мне в подруги свою одноклассницу. Разговаривая со мной на перемене, они как бы невзначай пытались перейти на «ты» и всячески сократить дистанцию. На дурацкие вопросы я отвечал не смущаясь, полушутя-полусерьезно, попытки перейти на «ты» пресекал, вежливо поправляя «оговорившегося», не повышая голоса. Много неприятностей доставляли мне сотовые телефоны, карманные электронные игры и особенно плейеры. Я отбирал эти игрушки, но после урока дети поднимали вой, качали права, требуя вернуть «законную собственность». По-хорошему, конечно, нужно было отдавать только родителям или классному руководителю, но тогда я до этого не додумался.

Некоторое время спустя активизировались 8-е классы. С ними все же было полегче. Постоянной головной болью стал только негласный класс коррекции. Когда я пытался просить совета у завуча, то он с завидным постоянством просто предлагал вызвать «хама» и как следует «пропесочить». Это только подрывало мой и без того невысокий авторитет, и я прекратил к нему обращаться.

Но все это казалось мелочью по сравнению с главной проблемой – как вложить в головы подопечным хоть какие-то знания?! Учить историю они не хотели, воспринимая поначалу предмет как некий факультатив. Отсутствие практически у всех желания анализировать, умения выделять причинно-следственные связи и улавливать логику исторического процесса очень затрудняло работу. Я, конечно, понимал, что это не их вина, тем более не все студенты истфака могут похвастаться вышеназванными способностями, но легче от этого мне не становилось, а переходить на простое заучивание имен, событий и дат не хотелось. Вопрос истории, почему произошло так, а не иначе, неизменно ставит детей в тупик. Все попытки организовать семинары или дискуссии терпели крах. Письменная работа с учебником сводилась к тому, что ученики находили подходящий по смыслу кусок текста и переписывали его слово в слово, и лишь самые способные пересказывали своими словами.

Большинство учебников, выданных мне, не соответствовало планированию. На всеобщую историю по одному планированию было отведено 18 часов, по другому – 28, да еще сбивало с толку то, что преподавать я начал не с начала года. Когда же я посмотрел учебник «История мировых цивилизаций», у меня сложилось впечатление, что он вообще рассчитан часов на 40. Например, на Древнюю Грецию по плану отводился 1 урок, а в учебнике ей посвящено 5 объемных параграфов, не считая материала к семинару.

Парадоксально, но факт – в процессе работы выяснилось, что представление о преподавании истории я получил еще в школе. Методы, которые я использовал, были взяты из арсенала моей школьной учительницы, а не из лекций маститых академиков Академии образования и семинаров по методике.

Из каждой изучаемой темы я выбирал основной «пакет» дат, имен и понятий, которые было необходимо усвоить, и постоянно оперировал ими. Попутно приучал детей писать конспект урока, а учебник использовал как задачник. Объясняя материал урока, я старался максимально упростить его понимание, выводя одно из другого, раскладывая событие по пунктам. Конспекты детей я периодически проверял и ставил оценки. Конечно, многое не получалось, были и те, до кого я так и не смог донести частицу «разумного, доброго, вечного». Но все же, когда не замеченные в любви к истории дети «отстреливали» как из пулемета условия Версальского перемирия, объясняли суть «коллективной безопасности» и «политики умиротворенного агрессора», было приятно.

Самым нелюбимым моим предметом было обществоведение. Дети постоянно интересовались, зачем им нужен этот предмет. Материал урока я старался отображать схематично на доске, чтоб хоть как-то материализовать его абстрактность, на контрольной разрешал пользоваться учебником. Нелюбовь к предмету привела меня к «изобретению» сочинений. Я предлагал детям темы для размышления, связанные с различными жизненными ситуациями и не требовавшими специальной работы с литературой. В некоторых классах, перенося абстрактную проблему морали и нравственности на реальные жизненные ситуации, мне даже удавалось организовать дискуссии. Иногда они были настолько жаркими, что оппонентов приходилось успокаивать.

Постепенно обстановка в старших классах стала улучшаться. Свою роль сыграла моя стойкая борьба с искушением сблизить дистанцию со старшеклассниками в надежде, что они будут лучше вести себя на моих уроках, и … «боксерский поединок».

В 10-м классе у меня учился один боксер. Парень он был крупный, на полголовы выше меня, широкоплечий, любивший при каждом удобном случае продемонстрировать свою силу одноклассникам. Как-то он подошел и предложил побоксировать. Я ответил не моргнув глазом: «Конечно». «Ну как-нибудь после уроков», – сказал он и отошел.

Если честно, я порядком струхнул. Боялся не столько поединка (у меня был небольшой боксерский опыт), сколько «общественного резонанса».

Слухи о том, что я занимаюсь боксом, начали будоражить ряды старшеклассников. Один из постоянно надоедавших мне наглецов как-то фамильярным тоном поинтересовался, как поживает Майк Тайсон. В тон ему я ответил, что тот передает ему привет и предупреждает, что в случае плохого поведения на уроках истории откусит ему ухо. Класс грохнул от смеха.

Беда пришла откуда не ждал. Как-то на перемене ко мне явилась делегация от 11-го «А» и опять предложила бокс. Я, уверенный, что это прикол, согласился, сказал: мол, заходите как-нибудь после уроков. Я забыл об этом в круговороте учебы, работы и тренировок. Но через полторы недели, в пятницу, после 8 (!) уроков я сидел в классе, заполнял журнал. Вдруг в дверь постучали и вошли три одиннадцатиклассника:

– Мы насчет бокса.

– А кто ваш боксер?

Вперед вышел коренастый парень:

– Занимался?

– Ну немного.

– Перчатки есть?

– Да. (Рухнула моя последняя надежда).

– Ну пошли.

Этот «вызов» был последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Я разозлился и превратился в обычного мальчишку, который не мог перешагнуть через свое «я» и отказаться от поединка. Все остальное – педагогика, ответственность, осознание того, что я учитель, – исчезло, осталось одно раздражение.

Перчатки у меня тоже имелись, так как вечером я собирался на тренировку. Поглазеть собрался весь 11-й «А» и даже несколько восьмиклассников. Но в тот момент мне было на это наплевать. Недалеко, как оказалось, ушел я от детей. Даже высшее образование не спасало. Закрывшись плечом, я опустил левую руку и пошел на противника. Он стал медленно пятиться. «Ну что же ты! Раз надел перчатки, так бей», – сказал я. Он как-то неуверенно ударил мне в плечо, в ответ я «влепил» ему левый боковой, а затем обрушил град частых и потому легких ударов. Противник пытался отмахиваться, но это только злило меня. К счастью, начавшийся «бой» был прерван внезапным появлением учительницы английского, чей кабинет был рядом. Последовала немая сцена, а затем возмущенная реплика в мой адрес: «Я была о вас другого мнения!»

Дети стали быстренько расходиться, я снял перчатки и, медленно осознавая ужас содеянного, продолжил заполнять журнал.

В дверь робко заглянули старшеклассники и осведомились о моих планах на вечер. В их тоне было гораздо больше уважения и дружелюбия, чем раньше.

Возвращаясь вечером домой, я мысленно представлял себе директорский разнос как минимум и увольнение как максимум. Но в понедельник мне никто не сказал ни слова, хотя, я уверен, многие знали о случившемся. Моя «соседка» – учительница английского уже через несколько дней разговаривала со мной как ни в чем не бывало. Зато среди учеников ходили слухи о том, что до прихода в школу я работал в другой, откуда ушел из-за того, что ударил одного одиннадцатиклассника, и его, бедного, чуть не увезли в больницу. То, что я не подтверждал и не опровергал эти слухи, только подогревало детский интерес.

В конце концов самые приятные отношения установились у меня с 11-м «Б» классом. Я даже отважился вывести своих подопечных на экскурсию в Музей современной истории России.

Проработав год, я с радостью встретил каникулы. Конечно же, я дал себе зарок, что со следующего учебного года непременно уволюсь. Однако судьба распорядилась иначе – я не только не уволился, а даже взял классное руководство. Догадайтесь, какой класс? Конечно же, 8-й, теперь уже 9-й «В».

Кирилл КОЧЕГАРОВ