На чтение: ≈ 14 мин.Анатолий Петрович Болашенко – один из лучших современных графиков. Член Союза художников СССР. Заслуженный художник РФ. Участник многих московских, российских и зарубежных выставок. Вот как о нем отзываются его коллеги: «Анатолий Петрович Болашенко считается прирожденным рисовальщиком. Рисование для него – способ видеть мир, способ жить. Он рисует так же естественно, как дышит. Каждая его картина воспринимается как частица большой жизни».
Анатолий Петрович много путешествовал по стране, был на Урале, в Сибири, на Севере, на Камчатке. В итоге получилась целая серия графических картин. Кажется невероятным, как с помощью только штриха, пером графика можно передать все тона и полутона разных пейзажей.
Анатолию Петровичу это удается. И потому его лес, горы, реки, извержение вулкана кажутся живыми, настоящими. Его произведения можно встретить во многих музеях страны, в том числе и в Государственном музее изобразительных искусств имени А.С.Пушкина.
Восемнадцати лет он ушел на фронт. Служил солдатом-понтонером. Строил переправы на реках. Был тяжело контужен, но остался в своем батальоне. Награжден медалью «За отвагу». Многие военные эпизоды запечатлелись в памяти художника с мельчайшими подробностями.
– Анатолий Петрович, как началась ваша военная биография? Что вам особенно запомнилось?
– Помню ранней весной 1943 года мы стояли под Харьковом. Еще лежал снег. За городом шли большие сражения. Немцы просто вцепились в него, потому что там находились крупные военные заводы. А моя часть была в 50 километрах от Харькова. Гитлеровцы несколько раз наступали, потом отступали и наконец выдохлись. Нам, понтонерам, было особенно тяжело, потому что во что бы то ни стало нужен был мост через Северный Донец. Днем строить его было невозможно. Работали ночью, а на другой день прилетали немецкие самолеты и разрушали мост.
Однажды они утром начали бомбить, но, к счастью, не попали. Я оставил тесную землянку для пожилых солдат, а сам перебрался в обледенелый окоп. Оттуда хорошо были видны пикирующие самолеты, думаю, что и меня летчики тоже видели. Я выстрелил из бронебойной винтовки. И тут же рядом взорвалась бомба, и одновременно взорвался мост. Меня ослепило. Я ничего не видел. Скоро за мной приехали, чтобы отвезти в госпиталь, но я категорически отказался. Тогда я был совсем молодым восемнадцатилетним парнем и считал, что и так все заживет, хотя страшно болели голова и грудь. Была сильная контузия.
Это выздоровление длилось очень долго, до самого начала Курской битвы. Там понтонеры не использовались, понтонно-мостовых частей было мало, поэтому нас берегли.
– Это было самое тяжелое для вас время? В дальнейшем стало немного привычнее или так же тяжело?
– Было по-разному. Наиболее тяжелыми оказались три месяца борьбы за Днепр. Там приходилось действовать на последнем пределе человеческих возможностей, а может быть, уже за пределом их.
Наше командование решило перехитрить врага и почему-то послало танки туда, где их нельзя было применять. Там были большие овраги. И вот начиная с середины ноября понтонерам в течение трех месяцев по несколько часов в сутки приходилось работать в ледяной воде. Нас обстреливали из шестиствольного пулемета и днем, и ночью, ночью не прицельно. Понтоны собирались под разный транспорт, наиболее тяжелые – под танки.
Однажды меня чуть не расстреляли свои. Командир взвода дал мне фонарик, потому что ночью ничего не видно, к тому же стоял густой туман. Я освещал кустарник, а солдаты из других частей увидели, что кто-то якобы кому-то сигналит. Меня схватили. Отпустили только тогда, когда объяснил: из какой я роты, кто ее командир.
Там, где мы стояли, Днепр делает очень крутую излучину. И это создавало дополнительные трудности. Потом, после войны, я дважды туда ездил, чтобы посмотреть на эти места, где шли кровопролитные бои.
Два раза мы наступали с очень большими потерями. Наконец командование поняло, что здесь ничего не получится. Погода в конце ноября была скверная: туманы, холодные дожди. До Киева 200 километров.
У Киева был другой плацдарм. Там удалось сосредоточить огромное количество танков, артиллерии. Незаметно для немцев наши перебросили всю эту армаду. Они провели ударное наступление и тем самым к 7 ноября сделали подарок Сталину. Немцы на 50 километров отошли от города, но Гитлер прислал новые войска.
Непосильная работа по наведению понтонов для нас продолжилась. В короткое время и снова в ледяной воде нужно было построить деревянный мост. Уже начинался ледостав. Шинель покрылась ледяной коркой. По ночам мы тоже работали почти без сна. Поклюешь немного носом – и все.
Вот в таком изнуренном состоянии приходилось носить тяжелые бревна. Поскользнешься – и упадешь в бездну. Но все выдержали. Строили один мост за другим, и все это делали в самые сжатые сроки, которые в мирное время показались бы нереальными.
Запомнилась картина: мы строили очередной мост. А в небе шел бой. Самолеты сбрасывали тяжелые бомбы прямо в реку. Они взрывались. Поднимался столб огня, воды и дыма, и даже края низких облаков светились.
– Анатолий Петрович, насколько хорошо в первые годы войны была оснащена наша армия, в частности понтонные части?
– У нас сначала были старые конфискованные у колхозов трактора. Они постоянно ломались, останавливались. Скорость была ничтожная. И только на подходе к Днепру нам прислали машины вместо тракторов.
– Получается, что вы строили переправы на реках на пути Воронежского и 1-го Украинского фронтов, в составе которых вы находились? После Днепра какую реку вам пришлось покорять?
– Это была Висла, мы подошли к ней, обогнав другие виды войск. И немцы этим воспользовались, они жутко нас уничтожали. Мы собирали паром. А на нас градом сыпались пули. Конечно, было очень страшно. Слышу, из-за реки раздается свист тяжелой немецкой мины с адским разрывом. В ответ грозно зашипела наша катюша. Потом налетели мессеры и стали нас бомбить.
И вот капитан Егоров, чтобы поддержать нас своим примером (он еще за Днепр получил звание Героя Советского Союза), перестал прятаться в щель и мужественно оставался наверху. К сожалению, он погиб. Тогда бывшее мое отделение понесло наибольшие потери. Погиб и мой фронтовой друг, прекрасный человек, пожилой татарин по фамилии Галиулин. Нас сдружили землянка, суровый Днепр, тяготы военной жизни. И вот на Висле закончился его боевой и жизненный путь.
– А у вас были еще ранения?
– После той контузии нет. Как-то мне везло: то справа, то слева, то спереди взрывались снаряды и бомбы, а меня судьба миловала.
– Чем же закончились бои за Вислу?
– После форсирования Вислы образовался мощный Сандомирский плацдарм. Всего через Вислу было построено 20 мостов, которые помогали более широким фронтом вести переправу. Этот плацдарм значительно расширился, несмотря на контрудары немцев, которые сумели подтянуть многие дивизии, артиллерию и даже новейшие тяжелые танки – «королевские тигры».
В начале августа 1944 года под небольшим городком немцам удалось ненадолго вытеснить наши войска. Командование было вынуждено ввести в бой даже саперов, понтонно-мостовые батальоны. К этому времени успешно действовали многие паромные переправы, возводились деревянные мосты. Сила наступления наших войск нарастала. На плацдарме уже были четыре армии, в том числе две танковые.
Но наращивали свои силы и гитлеровцы, нанося удар за ударом. Они понимали, что Висла – последняя серьезная преграда с востока перед немецкой границей. Рейх теперь был обложен со всех сторон.
– И именно в это время был открыт второй фронт?
– В начале июля 1944 года англосаксы, «пришив последнюю пуговицу на мундире последнего своего солдата, создав огромный перевес боевой техники», наконец открыли второй фронт. Тогда гитлеровское командование призвало своих солдат к «фанатической стойкости».
– Второй фронт был действительно необходим? Ведь наши войска уже сами начали теснить немцев и подошли к самой их границе?
– Абсолютно необходим. Немцы не могли воевать на два фронта. После встречи на Эльбе произошел перелом.
– А что еще вам запомнилось из сражений за Вислу, как быстро вы продвигались?
– Многие эпизоды и сейчас видятся такими яркими, как будто это было вчера. Одну из картин на эту тему можно было бы назвать «Ночь в горящей деревне». Был тихий теплый вечер. Я подобрался поближе к траншее под старой грушей. На ветвях ее, как маленькие бомбы, висели плоды, освещенные неестественным светом.
Над Вислой кружились самолеты. По ним били зенитки. Взорвалась кассетная бомба, и тут же вспыхнула серия торопливых гранатных разрывов, будто их высыпали из мешка. На солдатском языке это «картошка». То далеко, то близко рвались бомбы. Горела деревня. Искореженные бомбами понтоны нам пришлось поднимать со дна реки. Ночью их собирали, а наутро каждый раз разбирали и прятали в кусты.
– На территории самой Германии в освобождении каких городов вам довелось участвовать?
– Я участвовал в освобождении прекрасного города Дрездена. Англосаксы так безжалостно, остервенело его бомбили, что по существу полностью уничтожили. В Дрездене не было никаких военных заводов, но это не спасло город. Туда сбежалось огромное число мирных жителей. По немецким данным, там было уничтожено более 200 тысяч мирного населения. Это больше, чем погибло от атомной бомбы в Японии. А по англосаксонским подсчетам, эта цифра была гораздо меньше – 120 тысяч.
Разрушенный город представлял ужасное зрелище. Самолеты на бреющем полете расстреливали беженцев, пытавшихся уехать или уйти из Дрездена. Огненные штормы следовали один за другим. Территория в сто квадратных километров была охвачена огнем, плавился асфальт, даже камни.
– Анатолий Петрович, среди множества ваших картин, созданных за более чем полвека вашей творческой деятельности, произведения на военную тему составляют лишь небольшую часть. Среди них наиболее известные: «За колючей проволокой», «После боя». Собираетесь ли обратиться снова к военной тематике?
– Конечно, задумки есть. Обязательно напишу картину «Разрушение Дрездена». Есть большое желание написать книгу о войне. Уже собран значительный материал: снимки, рисунки, записи.
Выбор читателей
Комментарии