Холодок бежит за ворот

Уроки мастерства и выживания от культового японца

Однажды мне попалась странная книга. То был трехтомник, каждая часть – страниц в 500; формально – очередное любительское расследование тайн группы Дятлова. Первые 30 страниц автор рассказывает, как пошел в школу, служил в армии, стал врачом, общался с разными людьми, а вот еще был случай… Потом вспоминает о теме, раскрыть которую обещал, но отвлекается на изложение сюжетов из практики, пересказ статьи из журнала… Сначала я, утонув в словесной руде, пожалел о потраченных деньгах. Но подумал: а форма-то выбрана, пусть и случайно, перспективная! Представьте себе исповедальный роман в виде учебника по химии или монографии про леса; в конце – библиография.

«Писатель как профессия» – пример того, как известный писатель воспользовался заезженным форматом «мэтр учит чайников чистописанию», чтобы поговорить о вещах более интересных и серьезных. Хотя это не сразу замечаешь.

Первые абзацы напоминают давнюю пародию на Шкловского («Я пишу сидя. Для того чтобы сесть, нужно согнуть локти в коленях и наклонить туловище вперед. Не каждый, умеющий садиться, умеет писать. Садятся и на извозчика. От Страстной до Арбата извозчик берет рубль. Седок сердится. Я тоже ворчу» и т. д.). «Многие прозаики – впрочем, разумеется, не все – это люди с далеко не идеальным характером, да и беспристрастными их тоже не назовешь, – сообщает автор «Охоты на овец». – Кроме того, по моим наблюдениям <…>, среди них не так уж редки люди с необычными привычками и не самыми похвальными наклонностями». Попробуем заменить в предложении прозаиков физиками. Тон книги поначалу таков, будто к автору в дом на заре ворвались фанаты с диктофонами и давай о творчестве выспрашивать, а тот – сонный, слегка галдежом гостей раздраженный, но очень воспитанный, как кролик из мультфильма. И вместо того, чтобы их прогнать, заваривает кофе, усаживается в кресло и начинает гнать телегу, увлекаясь потоком мыслей. Нежелание выглядеть «великим писателем земли японской» транслирует до последней строки. Может, и кокетничает, но делает это обаятельно.

Если ему верить, романист творит не для того, чтобы изменить мир, прославиться, стать кумиром. Писание книг сравнивается с рестлерским рингом, открытым для каждого. Романист «вытягивает из пустоты фантастические истории», а захочет заняться чем-то иным – невелика беда. Книга называется «Писатель как профессия»; но свои первые творения автор описывает как хобби владельца бара. Мечтой открыть бар молодой Мураками был обуреваем сильнее, чем муками творчества. Рассказ о поиске места в литературе – это ведь и о поиске пути в жизни… «На этот раз я буду говорить о школе», – объявляет писатель. И признается: как вспомнит ее, «неприятный холодок по шее бежит».

Его свидетельство для кого-то аргумент в споре о будущем образования, о том, с каким опытом выходить в мир человеку, отсидевшему за партой положенный срок. «Учеба меня совсем не интересовала. В мире было столько вещей, гораздо более интересных, чем школа: книги, музыка, кино, бейсбол». Признание, что физически чувствовал, как прочитанное «входит в меня, становится моей плотью и кровью», – не просто слова мастера плести романы. Английскую прозу, не переведенную на японский, юноша читал в оригинале. Но это не помогало сдать экзамен. Писатель делает вывод: «уроки английского языка в старших классах японской школы не ставят целью обучение учеников живому, естественному иностранному языку». Насколько похоже это на ситуацию в СССР?
По моим школьным впечатлениям (они, как и у культового японца, могут быть субъективны), у нас похуже было. Конечно, интересно взглянуть на тогдашнюю статистику и сравнить с нынешней: сколько выпускников понимали иностранный? А заодно вспомнить многочисленные рассказы, как отбивали на уроках интерес к литературе (порой очень банально: механической зубрежкой стихов).

Писатель констатирует: япон­скую систему образования мало заботят индивидуальные особенности учеников. «Это выглядит так, будто единственная задача учителей – планомерное накачивание учеников знаниями и методичное натаскивание на сдачу экзаменов». Система штампует «людей-собак», «людей-овец». Что делать людям-кошкам? «Может быть, я немного нестандартный случай», – признает автор книги, на обложке которой читаем: «Я по своей сути «самый обычный человек». Его хорошо поймут те, чей школьный опыт был травматичен. Те, кто проводил время с книгой и не умел «бороться за рейтинг», противостоять насилию. Автор, отметив, что в Японии буллинг – проблема системная, добавляет: сам с травлей сталкивался редко. Но откуда этот холодок по шее?

Беды образования – «прямая проекция болезненных симптомов нашего общества». Мураками предлагает создать для детей «место, где можно будет заняться поиском новых решений», «пространство личностного восстановления», где можно на время спрятаться. Его устройство изложено скупо. То ли хостел, то ли келья. Ясно, что речь идет о территории эксперимента. Порой таким пространством становятся не стены, а книги, музыка. Пространством все же недостаточно прочным, когда в обществе нет уважения к «исключениям из правил», к «нестандартным случаям». Но, может, кому-нибудь и эта книга поможет. Или романы Харуки Мураками. Или его советы, как писать романы.

Харуки Мураками. Писатель как профессия. – М. : Эксмо, 2020.

Виталий ЧЕРНИКОВ