Ходят по земле карлики с душою Гамлета. Владимир ДОЛИНСКИЙ

Владимир Долинский – актер узнаваемый, известный и любимый. Кто-то обязательно вспомнит его в захаровских «Обыкновенном чуде» рядом с Евгением Леоновым или «Том самом Мюнхаузене» рядом с Янковским, еще кто-то – в «перестроечной» картине Марка Розовского «Концерт Высоцкого в НИИ». Что и говорить, за несколько десятилетий Долинский наиграл немало и в театре, и в кино. Но как раз о его сценических персонажах мы будем говорить сегодня меньше всего.

Про везение

– Однажды довелось увидеть вас, Володя, в шутейном пародийном представлении, где вы с упоением играли августейшую особу, хотя подозреваю, что Лира или Ричарда Третьего характерным артистам всерьез предлагают играть не часто?

– А меня никогда и не тянуло играть королей, больше по душе бывали шуты, потому что шут чаще всего – трагедия, когда полное несоответствие внешнего и внутреннего. Вот и ходят по земле карлики и уродцы с душою Гамлета или Отелло. Короли – чистый жанр – драма, трагедия, и никогда в этом нет трагикомедии, фарса, а вот они-то как раз и интересны мне более всего.

– Если продолжить про комедии и трагедии, то, вероятно, их много в самой актерской профессии?

– Так ведь любая жизнь – актерская, неактерская – и есть трагикомедия. Вот у меня спрашивают: вы комик или трагик? А я просто играю живых людей там, где всему есть место, дело же актера в своем комическом персонаже разглядеть боль, а из самых обойденных жизнью героев вытащить веру, юмор, надежду на везение.

– Что до везения, то у вас по жизни были самые разные отношения, хотя вас оно, кажется, не подводило – однажды вытащили свой счастливый билет, встретившись с Марком Анатольевичем Захаровым.

– Ничего себе, извините, везение! В 27 лет я работал в Театре сатиры, был молодым и популярным, знаменит участием в «Кабачке 13 стульев» на телевидении в респектабельной компании уже хорошо раскрученных Оли Аросевой, Спартака Мишулина, Миши Державина. Но Плучек, ненавидя всю эту братию, отыгрался именно на мне, практически на ровном месте выгнав на улицу. Это, получается, первое везение Долинского. Теперь второе: я прихожу в Театр миниатюр, через год становлюсь в нем первым артистом, а через полтора меня арестовывают за нарушение правил валютных операций. Год и 17 дней сижу в Лефортово, потом мне впаяли 5 лет, и я на 4 года попадаю в зону в городе Кирово-Чепецке. Потом по двум третям освобождаюсь и иду на поселение, слава Богу, мне год еще скостили.

Дело прошлое

– Если не против, может, пару слов про историю вопроса, связанного с этими 5 годами. Дело-то прошлое…

– Да что теперь об этом, скучно, по прежним законам я сел правильно: валюту купил. Мы должны были ехать в Швецию, без валюты туда, естественно, было ехать бессмысленно, а поездка потом отменилась, и купленную ранее валюту, ставшую теперь ненужной, я продал, заработал при этом 200 рублей, свой месячный оклад, подумал – ишь ты, смотри-ка. Еще купил, опять продал и в конце концов попал, как мне сказали «под гусеницы танка», потому что проходил по делу большого чиновника Внешторгбанка, бравшего огромные поборы с обменных пунктов, этим делом занималось само КГБ. А я покупал валюту у двух девушек, которые ему эти взятки и давали, а общая сумма моего обогащения на этих операциях составляла что-то около тысячи рублей…

– Можно предположить, что после этой не самой веселой истории ваше отношение к власти на всю жизнь осталось окрашенным в мрачные тона?

– Да ладно, при чем тут мрачные тона? По тем временам, повторяю, меня осудили вполне справедливо, не могу я сказать, что меня посадили ни за что, если многие там говорили, что не знают, за что сидят, то я твердо знал. И не имеет значения, что всего за тысячу рублей, даже если за рубль. Я действительно нарушил, хотя видел там и паренька, который сел за две копейки, которые отнял у кого-то, чтобы позвонить по автомату, дал в глаз и получил полгода. Дело же не в самой статье, а в том, что она сама по себе была несправедливой, но выяснилось это с годами, а в тот момент было не озлобление, а досада, что ни у кого ничего не украл, никому не дал по башке, а нахожусь среди тех, кто как раз это сделал. Но как неглупый человек понимал: вот написано черным по белому, раз купил и продал – поезжай. Знал это? Знал. Опасался? Опасался. Все же покупал? Покупал. Поймали? Поймали. Так сиди себе, раз так.

– Как потом возвращались к нормальной жизни?

– Великолепно. Живучий же, как кошка. Вернулся через 4 года. Приехал 1 февраля, а 3-го Марк Анатольевич Захаров позвал меня в свой «Ленком». В то время из театра был уволен Арчил Гомиашвили, его роли освободились, я оказался нужным Захарову, а Захаров был очень нужен мне. Разговор у нас состоялся ночью, и уже на следующий день я вышел на работу, мне предстояло играть Рыбника в «Тиле», в «Братьях Лаутензак», все пошло лихо. Мы задружились с Сашей Абдуловым, Сашей Збруевым, Олегом Янковским, компания сложилась мощная, были в милых отношениях с Марком Анатольевичем, я снялся у него в «Обыкновенном чуде», в «Мюнхаузене», должен был играть одну из главных ролей в «Доме, который построил Свифт», и так продожалось три года, пока сам себе не устроил очередного приключения – теперь уже драка, дал кое-кому в глаз… Не хочу на этом останавливаться, короче, меня и поперли из театра.

– Откуда такая…

– Неуживчивость? Я с детства такой, меня еще папа учил: если до носа дотянулся, бей в глаз, как в бубен. Моя валютная статья была на самом деле «расстрельной», и там в ходе следствия – хочешь не хочешь – а тебя пропускают через институт Сербского. Диагноз мне поставили – обостренная жажда справедливости. Так оно было, так оно и осталось, хотя дочери меня все же как-то укротили, но до сих пор, не дай Бог кому-то мне наступить на ногу и не извиниться. Или при мне обидеть слабого – сразу руки-ноги становятся легкими, выдох становится длинным…

– Вам не кажется порой, что в театре нередко бывает тяжелее, чем в зоне?

– Нет, не кажется. В зоне вообще-то не тяжело – там противно. А чего, спрашивается, тяжелого? Вставал в 6 утра, сделал зарядочку, меню такое, что даже желудок вылечил, ничего же жирного, много кашки…

– Послушать – так и ничего ужасного…

– Не скажите – на меня, как плитой, давило чувство, что жизнь проходит так бездарно. Слышу там по радио, что Захаров ушел из Сатиры, что теперь у него свой театр, думаю: мог бы в такой-то пьесе сыграть такую-то роль, а мне в своем бушлате надо тупо идти на работу, деталь обтачивать. Вот чего было жалко, а еще безумно жалко маму, понимал же, какая это для нее трагедия, что я, ее гордость, артист, участник «Кабачка 13 стульев», нахожусь здесь. А в театре какие сложности? Если они и есть, то надо их просто обходить, делать свое дело и стараться как можно меньше дружить со всеми – с режиссерами, помрежами, артистами, гримерами. Пришел, честно сделал, что требуется, и уходи.

– Слышать это, признаться, странно.

– На самом деле это очень сложно, но действительно так: театр – только место работы, вот в другом театре, где не работаешь, дружи с другими артистами, дружи на съемочной площадке, где сошелся на короткое время с коллегами, и, как в броуновском движении, оттолкнулся и был таков. А в театре, где служишь, надо служить.

Хорошие слова

– После ухода из «Ленкома» вы опять стали безработным…

– Так продолжалось несколько лет – попивал немного, много не могу, сразу это прекращаю, если мне дать тарелку супа. На сытый желудок мне не пьется, могу только на голодный, и женщина, с которой был тогда, это знала: приходил – она мне сразу бутерброд, я его пожую и о выпивке уже не думаю… А годы были сложные, пока не начал писать с очередного чистого листа.

– Вы имеете в виду свой приход в Московский еврейский театр?

– Туда пришел от безысходности. Там был тогда такой Яша Губенко, еще до Левенбрука, было очень неинтересно, зато от судьбы не уйдешь – там встретил нежданно-негаданно свою Наташу, жену, женщину, которая перед этим 16 лет прожила с мужем, имела 9-летнюю дочь…

– Разбили, выходит, семью?

– Семья там была уже на издыхании, у него была другая женщина. Сам он, кстати, был совсем неплохим человеком, чудным отцом своей дочери, но и наш с Наташей роман был нешуточным, и очень скоро мы с нею поженились, а через год у нас появилось то самое чудо, которое и перекроило совершенно мою жизнь… А потом из Еврейского театра выгнали Яшу Губенко, довольно скоро после этого оттуда ушел и я, потому что пригласил к себе в театр у Никитских ворот Марк Розовский. Вот у него я проработал довольно долго, лет 12. Там и наиграл много, и по заграницам поездил, и настоящий киношный успех узнал после его картины «Концерт Высоцкого в НИИ».

– Руководителя крупного учреждения, между прочим, играли…

– Да, большого начальника… Никогда не забуду: был такой режиссер Яков Сегель. Тогда уже совсем старенький, он после «Концерта Высоцкого» попросил кого-то найти мой телефон, позвонил и сказал: «Очень жалею, что не снимал вас, когда был в силе. Сколько мы могли бы сделать, вы такой мой актер». Даже не представляете, как меня это окрылило на многие годы. Ведь Сегель ничего не предлагал, ничего ему от меня не было нужно, просто один человек захотел сказать хорошие слова другому человеку. И он взял и сказал.

Фото Ирины КАЛЕДИНОЙ

Автор выражает благодарность дирекции кинофестиваля «Киношок» за помощь в подготовке интервью