Гузель ЯХИНА: Я старалась, чтобы с исторической точки зрения роман был безупречен

В начале марта в Редакции Елены Шубиной издательства «АСТ» вышел новый роман Гузель Яхиной, посвященный трагическим событиям первых лет советской власти. «Эшелон на Самарканд» – захватывающая история о подростках, которых взрослые пытаются спасти от голодной смерти. О главных героях романа и о том, насколько менялся его замысел, в эксклюзивном интервью Яхиной «УГ».

– Гузель, одна из центральных (магистральных) тем вашего нового романа – тема голода. Известно, что она долгое время замалчивалась. Почему, на ваш взгляд, именно сейчас пришла пора сказать правду о масштабах трагедии? Александр Архангельский с группой единомышленников снимают документальный сериал о голоде в Поволжье. Не случайное совпадение?

– Действительно, правду долго скрывали. Желание власти преуменьшить масштабы трагедии и поскорее забыть о ней проявилось сразу после того, как острота ситуации спала, то есть уже в конце 1922 года. Как только число голодающих районов уменьшилось, был упразднен Помгол (Помощь голодающим), вместо него учредили Последгол (Последствия голода), как бы самим названием заявляя, что голод преодолен. Музеи голода в Самарской и Саратовской губерниях были закрыты, а их создатели репрессированы. Историки начали аккуратно именовать события начала 1920-х годов недородом. И не только поволжские регионы голодали. Бедствие охватило и Западную Сибирь, и Казахстан, и Крым, и Украину. В теме массового голода кроется что-то невыносимое, запредельное, о чем пишут и читают редко. Есть страшное «Солнце мертвых» Ивана Шмелева. Есть «Голод» Кнута Гамсуна. «Желтый князь» Василя Барки. Есть повесть Ильи Митрофанова «Бессарабские были». Это очень мало. Особенно если вспомнить статистику – сорок миллионов голодавших, пять миллионов погибших. И всего несколько книг.

Во время хрущевской «оттепели» была предпринята попытка честно рассказать о тех событиях – фильм «Ташкент – город хлебный» Шухрата Аббасова. В основу легла одноименная повесть Александра Неверова, а писали сценарий три соавтора, среди которых юные Андрей Кончаловский и Андрей Тарковский. В фильм были включены кадры кинохроники из голодавшего Поволжья. В прокат картина вышла в сильно урезанном цензурой виде (одна серия вместо двух), вся хроника была удалена. Чудом сохранившаяся полная версия фильма была восстановлена только в 2000-е годы. Других подобных попыток рассказать о теме я не знаю.

Да и я изначально вовсе не планировала писать о голоде. Не было ни смелости, ни особого желания замахиваться на столь серьезное. Хотелось написать камерную повесть о том, как в одном из монастырей Свияжска в начале 1920-х организовали коммуну для беспризорников: что-то небольшое, светлое, о мальчишеском мире, о пробуждении души, о первой любви и надеждах на фоне сурового мира раннего советского времени. Но, погружаясь в материал, я постепенно понимала, что беспризорные дети тех лет – производное двух больших исторических сущностей: голода и Гражданской войны.

С проектом Александра Архангельского вышла забавная история. В сентябре прошлого года я сидела на подмосковной даче в полном одиночестве и дописывала роман – умом и сердцем была в Поволжье 1920-х. Изредка заставляла себя заходить в электронную почту и отвечать на письма. Как вдруг – письмо от Александра, что он собирается снимать фильм о голоде в Поволжье. Я в первую секунду решила, что мне это мерещится, не бывает таких совпадений! Трижды перечитала письмо, нет, не мерещится. Был приступ острого счастья: два года жила один на один с этой темой, и вот – на тебе! – уже не одна. Кинулась звонить Александру и, кажется, изрядно напугала его своим энтузиазмом.

Знаю, что сейчас еще один кинопроект о голоде в Поволжье готовится – «Победить голод». И вот уже «Дилетант» вышел – тоже на тему голода. Можно рассудить просто: вот наступила столетняя дата, и мы таким образом отдаем ей дань – поминаем погибших. Но дело, думаю, не только в печальной годовщине. Так мало было об этой теме сказано и вообще сказано, а особенно правды, что теперь наступило время поговорить, распечатать эту тайну. Умолчание не может длиться вечно. Застарелая коллективная травма требует проработки через разговор. И памятная дата нас к этому подталкивает. Мне кажется, в обществе назревает – или уже назрела? – потребность в серьезном диалоге о советском прошлом. Надеюсь, что скоро мы сможем поговорить о прошлом спокойно, без остервенения: назвать преступников преступниками (к примеру, Иосифа Сталина); трагедии – трагедиями (к примеру, голод 1920-х). И одновременно сможем признать то прекрасное и прогрессивное, что подарила нам советская эпоха. К примеру, ликвидация безграмотности и введение всеобщего образования, насаждаемый в советскую эпоху научный взгляд на мир дали нам сегодня вполне образованное, секулярное общество с довольно прогрессивными ценностями. Такой взвешенный разговор о прошлом совершенно необходим, мне кажется.

– Полностью соглашусь с вами. Но вы не боитесь, что трагизм темы не позволит вашему «Эшелону» обрести большую читательскую аудиторию? Далеко не все готовы читать о муках и страданиях, особенно о страданиях детей.

– С самого начала я понимала, что необходимо найти художественные решения, которые облегчат читателю погружение в материал. Нельзя было просто рассказывать об ужасах, превращая книгу в хоррор или трагедию (а такие риски и соблазны были после изучения материала). Нужно было придумать форму рассказа и сюжетные ходы, которые «тащили» бы читателя по истории и позволяли бы время от времени отвлекаться, забывать о тяжелом, смеяться. Отсюда и жанр путешествия с многими приключениями в дороге, и любовная линия (даже целых две), и юмористические описания мира детей, и всякие кинематографические приемы, когда сцена строится на остром конфликте и внешнем действии. Очень хотелось написать увлекательно – именно так, я не боюсь этого слова. Надеюсь, что получилось, что роман может быть прочитан и юными читателями – как приключенческая история, и зрелыми – как серьезное произведение. Что книга не оставляет ощущения безысходности.

Ведь в конечном итоге она не про ужасы времени и не про масштаб голода (хотя и то и другое, надеюсь, показаны довольно ясно). Роман о человечности как непременном условии выживания любого общества. О том, что в глубине каждого, даже самого сурового, сердца не звериное, а человеческое. На длинном пути из Казани в Самарканд – это шесть недель, четыре тысячи верст – эшелону встречаются банды всех мастей – от чекистов до обандитившихся казаков и басмачей.

Все они враждуют, готовы поубивать друг друга, но помогают детям. И получается, что высшая цель – спасение детей – на время обнуляет социальную вражду, объединяет. Дети спасаются благодаря общим усилиям взрослых. Откажи хоть один, и не доехал бы эшелон до Самарканда. А он все-таки доехал.

Когда я уже вовсю работала над романом, но никому еще не рассказывала о нем, Чулпан Хаматова пригласила меня стать попечителем ее благотворительного фонда «Подари жизнь». И, придя на заседания попечительского совета, я внезапно увидела такую же картину: очень разные люди – разных интересов, уровня доходов, политических взглядов – собираются в одной комнате, чтобы решать вопросы и помогать больным детям. Все взрослые интересы-доходы-взгляды-и-прочая остаются за дверью. А внутри комнаты просто люди, которые пытаются помочь детям. Вот такое интересное совпадение случилось.

– Главные герои вашего романа молодые люди – мужчина и женщина, рано повзрослевшие, слишком рано узнавшие цену жизни и смерти. Они дополняют друг друга, как инь и янь: он чрезвычайно добр, жалостлив и мягкосердечен, она, напротив, сдерживает эмоции, концентрируется на главном, очень рассудочна (и при этом совсем не холодна). Вам явно дороги и интересны они оба. Но в романе есть еще одна пара, более возрастная, – люди уходящей эпохи, не менее симпатичные и интересные. Почему не они, а молодые становятся главными?

– Ранние советские годы – эпоха молодых, конечно. 1917 год выстроил такой же водораздел между поколениями, как и 1991-й. Именно молодежь, принявшая новый, советский мир с искренней и пламенной верой, стала в послереволюционной России двигателем изменений. Это же поколение заплатило и высокую цену за идеологическую эйфорию: многие погибли в Гражданскую, кто-то стал инструментом репрессий или их жертвой. Юность и молодость этих людей пришлись на фантастическую и страшную эпоху, когда само время принуждало убивать или быть убитым: на войне, во время продуктовых бунтов и реквизиций, во время реализации продразверстки и раскулачивания, в ГУЛАГе, затем на другой войне. Есть ли у нас сегодняшних моральное право их судить? Не думаю. Например, я не чувствую за собой права судить тех сотрудников ЧК, кто раскулачивал семью моей бабушки, сопровождал в сибирскую ссылку, охранял на поселении в Красноярском крае.

Время же принуждало этих людей становиться героями: спасать голодающих детей, жертвовать собой в прививочных кампаниях, бороться с безграмотностью и за освобождение женщин Востока, участвовать в великих стройках, восстанавливать железные дороги, погибать во Вторую мировую. Главный герой романа – начальник эшелона Деев – именно такой. Убийца поневоле: убивал в Гражданскую, во время подавления крестьянских восстаний, во время защиты продовольственных запасов города от голодающего населения. Спасатель по собственной воле: вызвался эвакуировать детей, вывозить их из голодающего Поволжья в хлебный Туркестан. По трагической иронии он спасает тех ребят, которые вполне могли остаться без родителей по вине самого Деева. Вот и разбери, кто он для них – убийца родителей или спасатель, замена отеческой фигуры. Таких Деевых было много в раннее советское время. Роман в том числе и об этой двойственности.

Может, поэтому у нас и отношение к прошлому такое двойственное: никак не можем разобраться, где черное, где белое. А феномен советского времени в том, что оно одновременно было и черным, и белым.

– Опора на документы – отличительная черта вашей прозы. Перед написанием романов вы изучаете фактуру: архивные документы, воспоминания очевидцев и участников событий, учитываете статистику. Что служило вашими основными источниками в работе над «Эшелоном»? Насколько читатель может доверять озвученной в романе статистике?

– Статистика дана по докторской диссертации В.А.Полякова «Голод в Поволжье». Впрочем, такие же или очень близкие цифры можно найти и в других источниках, начиная аж с Большой советской энциклопедии 1930-х годов. Сегодня среди историков нет больших расхождений в количественной оценке жертв голода 1920-х: он стоил стране чуть более пяти миллионов жизней. Другое дело, что последствия массового голода не измеряются только убылью населения. Это и потерянное здоровье оставшихся в живых, и сопровождающие истощение эпидемии (уже другая графа статистики), и рост бандитизма, убийств, проституции, наркомании, в том числе среди детей. А главное – разрушение самого понимания родительско-детских отношений, эта составляющая коллективной травмы тоже передается через поколения. Если отчаявшиеся родители оставили ребенка на вокзале или на ступенях детского приемника, как он будет относиться к своим детям, когда вырастет? По одной только официальной статистике, в 1920-е годы по улицам бродили полтора миллиона беспризорников.

Источников при работе над книгой было много. Главные – работы историков и сборники документов тех лет: сборник писем крестьян «Голос народа», сборник деловой переписки и внутриведомственных отчетов «Советская деревня глазами ВЧК-ГПУ-НКВД» и другие. Очень помогли мемуарные книги тех, кто профессионально боролся с голодом, а также подшивки газет того времени. Особым – и самым шоковым – чтением стала «Книга голода», изданная в Самаре в 1922 году. Это сборник литературных текстов голодающих людей – стихов, пьес, рассказов, впечатление от прочтения создают не описанные факты и не сюжетные повороты, то есть не тексты сами по себе, а явное ощущение безумия авторов.

– Можно ли учителям истории и литературы использовать фрагменты вашего романа на уроках, посвященных изучению первых лет советской власти?

– Конечно, будет здорово, если вдруг мой роман придется по вкусу старшеклассникам. Думаю, для этого есть неплохие шансы: «Эшелон» вполне может работать как приключенческая история с большим числом кинематографических решений. Могу только добавить, что в романе очень много правды, я старалась, чтобы с исторической точки зрения он был безупречен.