Грустный юморист. Исполнилось 120 лет со дня рождения Михаила Зощенко

Мне кажется, он всю жизнь озирался вокруг удивленно, словно не понимая, что происходит. Окружающий мир был странный, порой даже перевернутый. Казалось, так не может быть. Но ведь было же! Иногда писатель улыбался, но словно с опаской: а стоит ли шутить? Не опасно ли? Оказалось, что очень опасно…

Когда-то над рассказами Зощенко смеялись взахлеб. Сегодня они, может, выглядят не столь забавными, но все равно ценны как атрибут душного советского быта. Истории Зощенко разворачиваются на коммунальной кухне, в бане, трамвае, поезде. Он ничего не выдумывал, а срисовывал с натуры. Но как талантливо!Зощенко в совершенстве освоил язык простонародья – интонацию, речь, обороты – и блестяще им пользовался. Читатель невольно оказывался в плену иллюзии, что и сам автор – рубаха-парень. Наивный, косноязычный и очень смешной.Жизнь в описании Зощенко – сплошной парадокс. Например: «Тут недавно маляр Иван Антонович Блохин скончался по болезни. А вдова его, средних лет дамочка, Марья Васильевна Блохина, на сороковой день небольшой пикничок устроила». Или: «Сами понимаете: то маленько выпьешь, то гости припрутся, то ножку к дивану приклеить надо… Жена тоже вот иной раз начнет претензии выражать».У Зощенко порой лишь одно слово способно было оживить нехитрую, в общем, фразу. Например: «Довольно, говорит, вам неловко в таком отвлеченном виде в театры ходить».Его стоит читать и перечитывать.У Зощенко, как и у многих людей с замечательным чувством юмора, было грустное лицо. Передвигался он неторопливо и как-то осторожно, точно боясь что-то потерять. Может, слово, нужную интонацию?Он оставил забавное высказывание, актуальное для нынешних собратьев по профессии: «Не то чтобы мы пишем из-за денег, но гонорар вносит известное оживление в наше дело…»Увы, больше ничего смешного в этом тексте не будет.На закате жизни Зощенко произнес фразу, вполне пригодную для афористического памятника: «Литература – производство опасное, равное по вредности лишь изготовлению свинцовых белил». Это было, уже после того как Михаил Михайлович, жестоко избитый жизнью, после нескольких лет одиночества появился на людях. Это было на праздновании 90-летия Горького.Зощенко пришел на юбилей не случайно. В свое время Алексей Максимович, еще не сходя в гроб, его благословил: «Превосходно записал Зощенко… Чудесный юморист».В 1923 году Горький помог своему молодому коллеге напечатать в бельгийском журнале «Le disque vert» рассказ «Виктория Казимировна». Событие не бог весть какое, но ставшее знаменательным – то был первый перевод советской прозы в Западной Европе.Зощенко этим гордился, но в 1946-м, верно, молил судьбу, чтобы о той публикации не вспомнили. А то бы его персональное дело не ограничилось лишь гнусными оскорблениями, которые выкрикнул с высокой трибуны партийный идеолог Андрей Жданов. Постановление ЦК ВКП (б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград» было приговором к высшей мере литературного наказания. Все издательства, журналы и театры Советского Союза расторгли договоры с Зощенко и потребовали вернуть авансы.У писателя не только вышибли перо из рук, но и принудили голодать, ибо он был лишен продуктовых карточек.Наступила вторая ленинградская блокада. Не только для Зощенко, но и для великой Ахматовой.Он, униженный и оскорбленный, нищенствовал, жил на крохи от распроданных вещей. И даже подрабатывал в сапожной артели. Благо соответствующие навыки имелись…Строки из его биографии вызывают грустную усмешку: «С 1917 по 1922 сменил множество профессий. Я был агентом уголовного розыска (в Ленинграде). Был инструктором по кролиководству и куроводству (в Смоленской губернии, город Красный, совхоз Маньково). Был старшим милиционером в Лигове. Изучил два ремесла – сапожное и столярное. И даже работал в сапожной мастерской на Васильевском острове (на 2-й линии, против Академии художеств). Там же, работая в мастерской, впервые встретился с писателем. Это был Н.Шебуев – в свое время редактор «Бича». Он принес чинить сапоги и, помню, с любопытством разговаривал со мной, удивляясь познаниям сапожника. Последняя моя профессия до писательства – конторское занятие…»Унижения его после рокового постановления длились долго, но в конце концов власть – игра слов! – смилостивилась и позволила подрабатывать переводами (он, между прочим, виртуозно перевел повести финского писателя Майю Лассила «За спичками» и «Воскресший из мертвых»). Зощенко разрешили напечатать и несколько фельетонов.Но талант его был сломлен, а характер, и без того не железный, разломлен. Уместно привести горькое признание писателя: «Я есть в некотором роде машина для литературных работ и весьма не сильный человек для жизни…»Власть жестоко расправилась не только с писателем, но и с гражданином, патриотом своей страны.Зощенко прошел Первую мировую войну. Почти три года он провел в окопах под вражескими пулями и снарядами.Когда грянула Отечественная – так называли современники Первую мировую, – Зощенко, прервав учебу в университете, ушел на фронт. Был командиром взвода, прапорщиком, командиром батальона.За личную храбрость его наградили пятью (!) орденами. Зощенко был ранен, пострадал во время немецкой газовой атаки. Следы войны остались на всю жизнь – он получил порок сердца и депрессию, сопровождавшие его до конца жизни.После Февральской революции, при Временном правительстве, работал начальником почты и телеграфа, комендантом Главного почтамта в Петрограде, секретарем полкового суда в Архангельске…В 1941 году, сразу после начала Великой Отечественной, Зощенко подает заявление с просьбой отправить его на фронт. Веский аргумент – «как имеющий боевой опыт» – отвергает медкомиссия: «К военной службе не годен».Зощенко был среди тех, кто гасил зажигательные бомбы со своим сыном, дежуря на крыше дома во время немецких бомбежек. Создавал антифашистские фельетоны, вместе с драматургом Евгением Шварцем написал пьесу «Под липами Берлина». Спектакль о взятии советскими войсками столицы Германии шел, когда немцы стояли у стен его родного Ленинграда…Вернемся к 90-летию Горького. Коллеги, давно не видевшие Зощенко, поражались: «Ни одной прежней черты!» И ужасались: «Словно труп, заколоченный в гроб. Даже странно, что говорит!» Корней Чуковский, к слову, пытавшийся поддержать опального писателя во время гонений, ошеломленно записал в дневнике: «Зощенко седенький, с жидкими волосами, виски вдавлены внутрь, – и этот полупустой взгляд. Задушенный, убитый талант».Между тем поводом для опалы послужил… детский рассказ «Приключения обезьяны».Почему на него обрушился верховный гнев? Ведь в произведениях Зощенко, казалось, не было ничего предосудительного. Или суровая и зоркая власть усмотрела в них скрытую угрозу?Во время встречи писателя со своим коллегой Юрием Нагибиным Зощенко ответил на эти вопросы.- Никаких «опасных» вещей не было, – при этих словах Михаил Михайлович, возможно, грустно улыбнулся. – Сталин ненавидел меня и ждал случая, чтобы разделаться. «Обезьяна» печаталась и раньше, никто на нее внимания не обращал. Но тут пришел мой час. Могла быть и не «Обезьяна», а «В лесу родилась елочка» – никакой роли не играло. Топор навис надо мной с довоенной поры, когда я опубликовал рассказ «Часовой и Ленин». Но Сталина отвлекла война, а когда он немного освободился, за меня взялись…В рассказе «Часовой и Ленин» один из персонажей – человек с усами. Довольно неприятная, злая личность, которая кричит на часового. Ленин в рассказе этого грубияна отчитывает.Но Зощенко не имел в иду Сталина. Да и мало ли в ту пору было усачей и бородачей! Но… «Сталин узнал себя, или его надоумили, и не простил мне этого», – сказал Зощенко Нагибину.Вскоре после печально известного постановления умер Жданов, спустя несколько лет – Сталин. Но клеймо на биографии Зощенко осталось не смытым. Однако он, наивная душа, решил, что пора оправдаться…В мае 1954 года в Ленинград приехала группа студентов из Англии. Они были в полной уверенности, что опальных Зощенко и Ахматовой уже нет в живых, и просили показать их могилы. Тогда власть «предъявила» их живыми!Англичане, естественно, поинтересовались, признает ли Зощенко давние обвинения в свой адрес? Писатель сказал все, что думает. Но литературная общественность думала по-старому. Вскоре состоялось собрание писателей, где его уговаривали «покаяться». Однако Зощенко отказался.После этого на его бедную голову обрушились новые обвинения.На том собрании Зощенко произнес роковые слова: «Я могу сказать – моя литературная жизнь и судьба при такой ситуации закончены. У меня нет выхода. Сатирик должен быть морально чистым человеком, а я унижен, как последний сукин сын… У меня нет ничего в дальнейшем. Ничего. Я не собираюсь ничего просить».Он прожил еще четыре года, но в полном литературном молчании.На могиле Зощенко на кладбище в Сестрорецке – в Ленинграде его хоронить запретили – бронзовый писатель сидит, положив ногу на ногу. Худые руки бессильно лежат на коленях. Он спокоен. Впервые после смерти.