Григорий ПОМЕРАНЦ

Кризис священного и нравственный порядок

Верующая демократия и диалог вер

Идея веры поверх вероисповеданий много раз выступала и в истории мусульманской мистики, суфизма. Впервые ее высказал святой и мученик ал Халладж, ставший известным Европе благодаря книге Луи Массиньона. Трудно поверить, что это написано в конце IX- начале X в.:

“Я глубоко размышлял над всеми религиями и нашел, что они многочисленные ветви ствола, имеющего один корень. Не требуй от человека, чтобы он исповедовал определенную веру, ибо в этом случае он лишь отдалится от своего прочного корня. (Выделено мною. – Г.П.). А ведь сам корень (в данном случае “корень” – это Бог. – Г.П.) ищет человека и указывает ему величие и значение всего, и лишь тогда человек их сознает”.

Это отнюдь не интуиция философа. Это опыт. Ал Халладж – не интеллектуал. Он пережил свое единство с “корнем”; его вопль экстаза “я – истина” был таким же кощунством для правоверных, как слова Христа “Я есмь истина”, “Я и отец одно”, и кончился тем же: мучительской казнью. Суфизм вынужден был ограничить себя не допускать публичных признаний такого рода. Но идея единого корня осталась на грани разрешенного и запрещенного; мы находим ее открыто высказанной и позже, у Ибн ал Араби, у Джелаледдина Руми… Ограничусь двумя фрагментами Араби:

1) “Тот, кто поклоняется Богу как солнцу, воспринимает Его в виде солнца. Тот, кто почитает Бога в живом существе, принимает его за живое существо. А тот, кто видит Его в неживом предмете, почитает Его за неживой предмет. Не надо следовать только за какой-нибудь верой, поскольку по этой причине вы теряете веру в другие предметы. Бог, который находится всюду и всемогущ, не ограничивается только одной верой”.

2) “У каждого человека обязательно есть некое представление о Господе своем, в соответствии с которым он к Нему обращается и желает увидеть Его. Если Бог так и проявляется ему, он Его узнает, а если проявляется иначе, он Его отрицает и бежит от него (как от ереси. – Г.П.), спасаясь; так дурно поступает он по отношению к Нему, думая, что поступает благопристойно”. (Выделено мною. – Г.П.).

Эти прорывы в будущее не могли выйти за узкие рамки кружка мистиков-мыслителей. Возможно, их поддерживали те стихи Корана, в которых Мохаммед с уважением говорил о своих предшественниках – Аврааме, Моисее, Иисусе. А может быть, сказался контакт с Индией. Где задолго до Р.Х. было сказано (в Ригведе): “одну и ту же птицу мудрецы называют разными именами…” Во всяком случае средневековый суфизм был более открыт, менее замкнут, чем средневековое христианство. В XX в. положение изменилось. Появились группы интеллектуалов, которые идут навстречу мистике безымянной веры. Очень популярно учение Кришнамурти. Попытка Д.Т.Судзуки вывести дзэн из культурного пространства Дальнего Востока на простор мировой цивилизации встретила сочувствие у Р.О.Блайса, А.Уоттса и других. Я был к этому близок в 60-е годы и написал диссертацию “О некоторых течениях восточного религиозного нигилизма” (фрагменты ее опубликованы в моей книге “Выход из транса”, М., 1995). Мне дорог Дэвид Сэлинджер, включивший в свое католичество опыт веданты, дзэн и “Откровенные рассказы странника” (Книгу прошлого века о православной Иисусовой молитве). Я часто цитировал книгу Роберта Беллы “Beyond belief”. С эпиграфом из американского поэта Стивенса: We believe without beliefs, beyond beliefs (мы веруем без верований, поверх верований; или в другом переводе: мы веруем без вероисповеданий, по ту сторону вероисповеданий)…

Однако я не считаю это направление политически значимым. Оно требует слишком необычного сочетания духовной нищеты и широкой образованности, знания символики разных культур и способности смотреть сквозь символы; на сегодняшний день важнее другая, более скромная задача, сформулированная в суфистском кругу: задача “Скрытого имама”. Она восходит к легенде, исследованной Анри Корбеном: когда явится скрытый имам (своего рода мессия шиитов, религиозного меньшинства в исламе), он не даст нового пророчества (это противоречило бы Корану), но так истолкует все прежние пророчества, что исчезнет вражда между “народами книги”.

Сегодня обстановка для решения этой задачи достаточно подготовлена историей. И не нужен для этого имам. Нужно другое: уйти с поверхности в глубину; понять, что грех – “потеря контакта с собственной глубиной” (Антоний Сурожский), и если восстановить контакт с глубиной, то основная проблема диалога религий, основная проблема экуменизма и суперэкуменизма уже решена; ибо на глубине любой великой религии нет стремления замкнуться, обособиться; на глубине каждая встреча – это разговор безмолвия с безмолвием, и все слова прозрачны, все символы верховной святыни означают только оттенки одного света.

Диалог религий давно уже идет на Западе и на Востоке. В этот широкий круг входит и разговор веры без имени (веры Халладжа) с верой в имя, в слово, в символ веры; но практически самое важное – контакты “религий Книги”, твердо связанных каждая со своим словом. С уровня глубины здесь надо искать аналогичные течения (иногда слабо выраженные, но существующие: например, перекличку Мейстера Экхарта с буддизмом и индуизмом), искать перевод религиозных идиом. Исследования Расмонда Паниккара показали, что до какой-то степени это возможно. Я также пытался сопоставлять некоторые буддийские и христианские понятия.

Диалог религий не ставит под вопрос привязанность к своему твердому вероисповеданию; он требует лишь веры в свое без ненависти к другим, без вражды к ним, с пониманием, что чувство Бога всюду передается несовершенно, искажается в словах, и надо быть терпимым к соломинке в чужом глазу, помнить, что и в собственном глазу есть сучки. Надо понять, что твой выбор – это выбор сердца, и доказательствами здесь не поможешь.

Если исходить из того понимания встречи, которое не раз повторял Антоний Сурожский, то каждая встреча с другим исповеданием веры должна быть встречей с образом Божьим, скрытым в глубине, за различием текстов и обрядов, так же как при подлинной встрече двух людей, при узнавании друг друга. Это и есть то, что я называю подлинным диалогом. Но первый шаг к диалогу – отказ от явно ложных, упрощенных суждений: “ислам – это многоженство и джихад”; “буддизм – религия смерти”; “индуизм – язычество” и т.п. Учитель не должен, например, повторять расхожую легенду, что халиф Омар приказал сжечь Александрийскую библиотеку: “если там, дескать, повторяется сказанное в Коране, то книги бесполезны, а если они противоречат, то вредны”. На самом деле ничего этого не было и не могло быть. По условиям капитуляции, греки получили год для вывоза по морю своих ценностей. А библиотеки (знамениты были две) за два века до этого разрушили и частично сожгли фанатические христианские монахи, громившие языческую культуру.

Говоря о преступлениях средневекового католичества, нельзя упускать, что современное католичество искренне покаялось в своих грехах. Эти грехи – черта многих религий древности и средних веков. Избиение альбигойцев, конечно, ужасно, но победа православия над иконоборчеством в Византии была не менее кровавой. Действия Иисуса Навина, описанные в современных терминах, были этнической чисткой (я помню, в какой ужас чтение Библии приводило о.Сергея Желудкова). Но таково было обычное право племенных войн во II тысячелетии до Р.Х., и много веков спустя славянская начальная летопись описывает с сочувствием поголовное истребление аваров: “погибоша аки обры, их же несть ни племени, ни наследка”.

История религии – это история медленного, постепенного распространения света любви, и нельзя смешивать Иисуса Навина с пророком Исаией или Баалшемом. Нормы, очевидные на Рейне, и сегодня еще не утвердились на Балканах.

Долгое время у нас в России мало кто знал Евангелие. Профессор Кошелев рассказывал мне, что его коллега, женщина с высшим образованием, очень удивилась, узнав, что Христос был евреем. “Как же он стал православным?” – спросила она. Солдаты, которых я спрашивал, почти все были убеждены, что Христос – русский; то есть они совершенно не знали среды, в которой сложилось Евангелие, не могли понять, даже если слышали, слов Христа: “Я пришел не нарушить, а исполнить…”, не сознавали, что “не убий” и другие заповеди унаследованы еще от Моисеева Пятикнижия.

Сейчас идет евангелизация, но она связана с новыми опасностями. Евангелие складывалось в полемике с фарисеями, которые не приняли Христа, и за этим легко забывается, что и Богоматерь, и Христос, и все апостолы – тоже евреи; что апостол Павел предупреждал “привитую ветвь” (христиан из язычников) не гордиться перед “основным стволом”, перед еврейством. Еще больше полемики с другими традициями в богословской и философской литературе. Очень часто воцерковление означает втягивание в устаревшие споры. Хочется обратить внимание на тех русских мыслителей, которые свободны от этих пороков: на Владимира Соловьева, Георгия Федотова, Семена Франка. Статьи Соловьева “Магомет” и “Талмуд” – образец сочувственного внимания к инославным. Но и Соловьев не понимал буддизма. Возможно, ему подсознательно не хотелось понять его. У всех русских философов проскальзывает мысль, что настоящий Восток, дополняющий Запад и нужный Западу, – это только православный Восток. А Индия, Китай – какой-то ненастоящий, неистинный, ненужный Восток. Иногда религии Индии и Дальнего Востока безоговорочно сближаются с язычеством (на самом деле у них есть чувство единства священного, только оно иначе выражено).

Восстановление в правах сравнительного религиоведения, каким оно сложилось в конце XIX в. и особенно в XX в., – задача, далеко выходящая за пределы школы, но можно рассказывать ученикам главы из книги, которые мы написали с Зинаидой Миркиной в 1969-1971 гг. и с небольшими поправками издали в 1995 г. Сейчас готовится второе издание с исправлениями еще некоторых старых формулировок. Можно, однако, пользоваться и первым изданием, разошедшимся тиражом в 30000 экз., в особенности главами о нехристианских религиях.

На этом я заканчиваю цикл “Кризис священного и нравственный порядок”. Повторяю его основную мысль: чем более сложным, дифференцированным, “дробным” становится мир, тем труднее связать его ценности единым “божественным узлом”. Усложнение мира разрушает старые узлы, их можно сохранить только в музее. В наше время нужны огромные усилия, чтобы не рухнул нравственный порядок и не вырвались на авансцену штурмовые отряды упростителей с новой попыткой заменить открытое общество еще одним поворотом общества твердых предписанных ролей, в которые, как в прокрустово ложе, будут запихивать непокорных, отрубая нелезущие головы.

Задача дня – объединить все силы, отмеченные печатью Святого Духа, без различия вероисповеданий, всех людей, способных по-новому, в новых условиях восстановить в правах чувство священного, честь и честность, восстановить поле следов великой русской культуры. На этом может быть основан и новый патриотизм: на воле к мировому уровню русской мысли, русской поэзии, искусства, науки, на мирном соревновании за лидерство в решении глобальных проблем.